БЕСКОНЕЧНЫЙ СЕРИАЛ

То, что идиллическое восприятие деревни как большой семьи не верно, стало совершенно очевидно, когда у моего друга случился инфаркт, а никто, даже соседи, этого не заметил.
Горячей новостью того же дня был скорее всего лебедь, вмерзший в лед, или что-то другое, более значительное. Тот факт, что кто-то куда-то уехал на скорой, не был признан значительным, и даже через несколько дней досужие разговоры в магазине свелись к нелепым предположениям, что Андрея парализовало или что он сам прилег в больницу, дабы получить-таки инвалидность.
Люди здесь безусловно ценятся ниже вмерзших лебедей. Впрочем, как и везде.
Я же хотел рассказать вам про Сына полка. Про деда Витю, который уже сейчас почти стерся из воспоминаний деревни в общем сознании, где события не держатся больше недели (а точнее, до следующего важного события, коим может явиться буквально что угодно от отелившейся коровы до смерти очередного мужика, перепившегося стеклоочистителем).
Дед Витя Сын полка или Водник (неважно, как нравится, так и зовите) скоро исчезнет навсегда даже из воспоминаний односельчан, и вопрос лишь в том, что случится раньше исчезнут воспоминания или сами односельчане растворятся во времени и уйдут в небытие.
Вместе с деревней.
Он был моим соседом напротив. Сейчас в том доме проживает его сын, до смерти отца обитавший в соседней деревне.
Дед Витя был крепким дедом. Я застал его уже сильно выпивавшим и очень пожилым. Хотя еще десять лет назад ни бормотуха, употребляемая месяцами без перерыва, ни прикуриваемые одна от другой сигареты не подточили его здоровья. Несмотря на запои, он косил, ходил на зимнюю рыбалку и жестоко ругался со своей женой, тетей Женей. Он считал себя чуть ли не главным в деревне. Может быть, в каком-то смысле так оно и было уж если не главным, то одним из самых богатых он был точно. Его ветеранская пенсия позволяла чувствовать себя не только независимым, но и даже нанимать для помощи односельчан: соседка Маша после смерти тети Жени готовила ему еду, кто-то приносил молоко, кто-то иной раз приходил прибраться в его доме.
«Я всем могу заплатить!» говорил он мне.
В тот период нашего первого знакомства он был напорист и даже нагл. Например, пытался претендовать на погреб, который размещался на участке купленного мной дома. Его аргументы в пользу владения этим погребом я слушать не стал. Просто махнул рукой, передав через Машутку, что, мол, пусть пользуется, мне этот погреб без надобности. Он так же передал мне, что я могу брать овощи из погреба, сколько мне нужно, и тут же закрыл тяжелую дверь на замок (так что если бы мне захотелось воспользоваться его щедрым предложением, то я должен был бы прийти и попросить). Делать я этого не собирался.
В пьяные времена дед Витя становился назойливо дружелюбен и болтлив. Это сочеталось с тем, что, видимо, вследствие контузии он был глух. Что порождало трудности в бесконечных пустых разговорах, которые он со мной вел. Правду сказать, и разговорами-то их было назвать нельзя. Длинные его монологи сводились к обсуждению собственной значимости, успешности и даже величия. Во всем. В хозяйствовании он знал толк лучше всех, хотя хозяйства не имел. В рыбной ловле безусловно он знал толк, хотя ни разу не видел я его на рыбалке. В проведении водопровода он был первый мастер и даже сам называл себя Водник. По странному стечению обстоятельств, с первого моего приезда и до практически самого последнего времени водопровод в деревне не работал.
Хорошо дед Витя понимал и в дрессировке животных. В трезвые периоды своей жизни он действительно довольно жестоко измывался над своим псом. Я слушал долгие маловразумительные монологи вперемежку с ударами сапогом, сыпавшиеся на голову озлобленного пса. Когда же дед Витя напивался, то наоборот испытывал жалость к собаке и отпускал ее с цепи.
Пес носился по деревне и представлял настоящую угрозу. По сию пору на моей правой руке, на запястье два шрама, следы от укуса: это я выручал кого-то из деревенской детворы от злобного пса.
Я схватил его за загривок и задние лапы и понес в сторону дома деда Вити, еще не зная в точности, что буду делать. Пес, который поначалу пытался выкручиваться, сдался и безвольно висел у на моих руках. А после и вовсе стал скулить. И уж конечно, я допустил ошибку, которую всегда допускаю почти в любой своей затее. То есть не доделал дело до конца. Мне стало жаль скулящую псину. И я осторожно поставил его на землю. Как только лапы его почувствовали твердую почву, пес с развороту бросился на меня и вцепился в руку. И еще через секунду несся к своей будке, боясь расплаты.
А я остался стоять посреди дороги и тупо смотреть на свисающие обрывки порванной вены.
Об этом узнала вся деревня. Вся, кроме деда Вити, который был в таком запое, что до его сознания инцидент не дошел.
— Только несколько дней собачку не убивайте, сказал мне доктор, латавший рану. Подождите, сдохнет или нет. А то, может, бешеная.
Да я вообще не собираюсь ее убивать.
А надо бы, — сказал доктор и закурил. — Надо бы.
Пока была жива тетя Женя, дед был еще крепок и при памяти, но потом она умерла тихой мученицей сошла в могилу, точно освободилась от вечных запоев мужа, от походов на его деньги в автолавку, от беспросветной деревенской жизни. Кем она была, эта тучная деревенская бабулька Я так и не узнал.
После ее смерти наступила как бы кульминация и в бытии деда Вити. Он запил, начиная с похорон, и продлил этот запой на долгие месяцы. В полном одиночестве, под бесконечно работающий телевизор он методично выпивал стакан за стаканом дешевой крепленой дряни типа плодово-ягодного вина или рябины на коньяке…
Я уже стал забывать о нем, живя и работая в Москве и лишь изредка наведываясь в Пыжово.
Как вдруг мне позвонила Машутка. Она рассказала, что у соседа ко мне есть претензия.
— Борь! Он считает, что ты снимаешь про него фильм.
Да, дед Витя знал, что я режиссер. В деревне вообще все это знали. Новость о приезде москвичей, среди которых есть человек, организующий им картинки из ящика, интересовала сельчан чуть меньше недели. Москвич, человек не из другой страны, а с другой планеты даже, не мог надолго заинтересовать нормальных людей. Уж слишком не близки, не насущны наши столичные дела и проблемы для деревенских жителей.
И вдруг такое.
Оказалось, что каждый пьяный день, каждую пьяную ночь телевизор показывает деду Вите его жизнь.
Режиссер, живущий напротив, поставил камеры, которые бесконечно снимают и транслируют жизнь Водника, Сына полка, деда Вити. Перед самой смертью он стал героем бесконечного сериала про самого себя.
И, видимо, это было мучительно для него.
Машутка сказала, что он пришел к ней с топором и потребовал отрыть мой дом. Хотел уничтожить камеры, которые фиксируют все, что он делает днем и ночью.
Днем и ночью. Одно и то же. Всегда.
Испуганная Машутка открыла дом, и он прошелся по нему, убедившись, что камер нет.
Это помогло ненадолго. Вскоре он опять вернулся к просмотру своей жизни, только теперь решил, что камеру вставили ему в голову и транслируют не только жизнь, но и самые мысли его в виде закадрового текста.
Он уже не угрожал. Он умолил Машутку, чтобы она позвонила мне и попросила прекратить трансляции.
Он матерился ужасно и плакал старческими слезами. Страшно ему было не на шутку бесконечно слышать свои же пустые обрывки мыслей…
Решение пришло неожиданно. Я понимал, что никакие увещевания не подействуют, что нужно доказательство. Нужно что-то, что раз и навсегда прервет этот бесконечный сериал. И я написал ему официальное письмо из Москвы. В письме была благодарность.
«Ваш жизненный опыт, писал я, помог подрастающему поколению понять, к чему стремиться в жизни, а Ваша героическая судьба стала ярким примером для всех телезрителей. С сегодняшнего дня мы прекращаем трансляцию и благодарим Вас за предоставленный бесценный материал».
Это подействовало.
Он показал письмо Маше и сказал:
Вишь чего Вишь, как меня уважают, ась Беги за красненькой.
Вскоре после этого он умер. Весть о его смерти с неделю обсуждали в сельпо. Или, может быть, даже больше. Все-таки умер не кто-нибудь, а сам Сын полка, Водник.
Но потом пьяный тракторист, угодивший с трактором в речку Неведрянку, навсегда вытеснил смерть деда Вити из обсуждаемых новостей.
Борис Мирза

Источник