Истории из жизни реальных людей
Не сказать, чтобы его смерть стала для людей сюрпризом, ведь Симону было крепко за восемьдесят, точнее без году девяносто лет. Но расстроились без исключения все муж Сильвии был душой компании и всеобщим любимцем. Жил он широко и безудержно, в тратах себя не ограничивал, ел, словно в последний раз, пил так, будто назавтра утвердят сухой закон и впредь за спиртное будет полагаться смертная казнь. Потому завтракал Симон вином (для бодрости), обедал тутовкой (от изжоги), ужинал кизиловкой (чтоб крепко спалось). Несмотря на царящие в Берде пуританские нравы, в интрижках он себе не отказывал. Любил женщин самозабвенно и на износ, очаровывался с наскока, ревновал и боготворил, на излёте отношений обязательно дарил какое-нибудь недорогое, но красивое украшение. «Расставаться нужно так, чтобы баба, встретившись с тобой на улице, не прожгла навылет плевком!» учил он друзей. Друзья отшучивались и, намекая на его любвеобильность, дразнили джантльменом, от слова «джан» душа моя.
Сильвия по молодости устраивала мужу сцены ревности, но с годами научилась смотреть на его похождения сквозь пальцы. И всё же иногда, чтоб не слишком наглел, закатывала скандалы с битьем тарелок и чашек, которые заранее откладывала из щербатых, предназначенных на выброс. Симон наблюдал с нескрываемым восхищением, как жена мечется по дому, грохая об пол посуду.
Ишь! комментировал, подметая потом осколки.
Пока он прибирался, Сильвия курила на веранде, стряхивая пепел в парадные туфли мужа.
Жили, в общем, душа в душу.
Симон умер накануне своего 89-летия, абсолютно здоровым бодрым стариком. Плотно поужинав и опрокинув от бессонницы стопочку кизиловки, он уснул в своё привычное время, а утром не смог подняться с постели. Вызванная скорая диагностировала апоплексический удар, но до больницы не довезла Симон умер, когда машина, истошно взвывая сиреной, выезжала со двора. Выдали его семье к утру следующего дня, одетым в шерстяной костюм и белоснежную рубашку, тщательно побритым и причёсанным на идеально ровный пробор. Усопшего не стыдно было бы в гроб положить и предъявить вниманию общественности, если не багровые, в синюшный перелив, уши, портящие ему представительный вид. Патологоанатом, предвосхищая расспросы родственников, объяснил, что подобное случается с людьми, умершими от инсульта.
И как же нам быть прослезилась Сильвия.
Хоронить! сухо бросил патологоанатом, которому явно было не до сантиментов.
Сильвия долго раздумывала над тем, как придать покойному привычный вид. От предложения старшей невестки замазать уши тональным кремом сердито отмахнулась не дам из своего мужа меймуна делать! Обозвав бессовестной, выставила вон младшую, предложившую повязать ему косынку. Средней невестке не дала даже рта раскрыть всё одно толкового не скажет. Так ничего и не придумав, Сильвия, опрометчиво понадеявшись на тактичность земляков, решила оставить всё как есть. Перепоручив невесткам хлопоты по поминальному столу, она переоделась в тёмное и подчёркнуто скромное и уселась в изголовье гроба, вознамерившись провести в скорбном молчании два дня.
Надежды на тактичность земляков не оправдались. При виде покойного, позабыв о словах сочувствия, они первым делом справлялись, почему у него такие вызывающе синие уши. Сильвия вынуждена была, прерывая молчание, обстоятельно им отвечать. Мужчины обескураженно цокали языком, женщины сразу же предлагали что-нибудь придумать.
Да что тут придумаешь! вздыхала Сильвия.
Ну хоть что-нибудь! упорствовали женщины, сыпля наперебой идиотскими предложениями, как-то: приложить к ушам листья подорожника, нарисовать йодовую сетку, облепить перебродившим тестом, желательно холодным чтоб наверняка.
Мужчины в ответ крутили пальцем у виска, едко любопытствуя, как вообще можно помочь тому, кому ничем уже не поможешь! Цитата из «Идиота» о красоте, которой суждено спасти мир, неосмотрительно приведённая учителем русской литературы Офелией Амбарцумовной, вызвала в мужском фланге бесцеремонные смешки и вполне разумное утверждение, что красотой покойника не оживишь. «Зато приятно будет на него смотреть!» не сдавался женский фланг. Обстановка неуклонно накалялась, превращая церемонию прощания в перепалку.
Траурный тон мероприятию вернула Сильвия. Вытащив из буфета тяжеленную супницу, она молча грохнула её об пол. Женщины, моментально вспомнив, за каким делом явились, дружно заголосили, мужчины вышли во двор перекурить. Сильвия, довольная собой, снова уселась в изголовье мужа.
Потихоньку стали подтягиваться бывшие пассии Симона, расфуфыренные, словно на парад. Первой явилась Сев-Мушеганц Софья, в кардигане цвета топлёного масла и с фальшивым жемчугом на дряблой шее. Следом заглянула Тевосанц Элиза. Сыновья Элизы давно перебрались во Фресно, потому она пришла во всем американском: платье, туфли, сумка и даже помада цвета пыльной розы, о чём она не преминула сообщить, устраиваясь по правую руку от вдовы. Сильвия повела носом и поморщилась пахла Элиза приторно-сладкими духами. «Передушилась, ага», виновато шепнула та и уверила, что терпеть придётся недолго духи, в отличие от всего остального, не американские, потому быстро выветрятся. Из далёкого Эчмиадзина приехала Бочканц Сусанна и моментально взбесила публику литературным армянским, высокомерно вздёрнутыми тонковыщипанным бровями и подобранными в частую складочку узкими губами. Ей тут же припомнили хромоногую безграмотную мать и отца-оборванца. Сусанна вернула брови на прежнее место и, расслабив узел рта, перешла на бердский диалект, чем сразу же снискала благосклонное к себе расположение. Последней пришла Макаранц Рузанна, удачно выдавшая свою дочь замуж в Москву. Невзирая на апрельскую теплынь, Рузанна явилась в полушубке из чернобурки и бирюзовой фетровой шляпе. Встав к окну спиной (чтоб дневной свет не падал на «упавшее лицо», но зато выгодно подчёркивал богатство меха), она, делая многозначительные проникновенные паузы, прочитала долгий стих о разлуке.
Поэзия стала последней каплей. Бесцеремонно подвинув чернобурку, Сильвия ушла к себе, переоделась в маркизетовую блузку и нарядную юбку, заколола волосы бабушкиным черепаховым гребнем, от искушения воткнуть в узел антикварные вязальные спицы из слоновой кости с сожалением отказалась. Зато напудрилась и подкрасила губы не сидеть же среди этих расфуфыренных куриц нечёсаной выдрой! К тому времени, когда она вернулась, публика значительно поредела. Остались самые стойкие: родственники, бывшие коллеги мужа, пассии (все) и подслеповатая соседка Катинка, кажется намеренно позабытая своими детьми.
Именно старая Катинка и предложила смазать уши покойного растопленным утиным жиром. Мол, вреда всё одно не будет, а польза вполне может приключиться. Ведь знахарка Забел вполне успешно лечила утиным жиром не только синяки и ушибы, но даже переломы.
Не хоронить же его синеухим, дочка! прошамкала Катинка, утирая слёзы краем передника.
Сильвия хотела было возразить, что покойному без разницы, какого цвета у него уши, но, поймав боковым зрением шевеление бровей Бочканц Сусанны, передумала повода злорадствовать она ей не даст.
Несите утиный жир! велела она.
Главное наложить поверх жира компрессы с камфарным маслом. Так знахарка делала! сыпала инструкциями Катинка, следя за тем, чтобы камфары не переложили. Иначе, как объяснила она, могут случиться судороги.
Ну ему-то судороги не грозят! отмахнулась невестка Сильвии.
Откудыва ты можешь знать встопорщилась старая Катинка. Вместо того чтобы языком молоть, ты бы лучше охладила утиный жир до комнатной температуры!
Почему именно до комнатной температуры полюбопытствовала Макаранц Рузанна, обмахиваясь журналом: в полушубке и шляпе ей было нестерпимо жарко, но на предложение раздеться она неизменно отвечала твёрдым отказом.
Как почему всплеснула руками старая Катинка. Чтоб не обжечь покойному кожу!
Рузанна, обменявшись ошалелым взглядом с невесткой Сильвии, булькнула в ответ нечленораздельное.
К тому времени, когда у детей Катинки проснулась совесть и они явились за своей матерью, голову Симона украшали большие беспроводные наушники, отжатые со скандалом у младшего внука. Наушники надёжно фиксировали компрессные нашлёпки с камфарным маслом. Несмотря на неоднозначный вид, покойник выглядел вполне умиротворённым и даже счастливым. Вокруг него расселись вдова и бывшие пассии, и, потягивая домашнее вино, вели разговор «за жизнь». Макаранц Рузанна, сдвинув на затылок шляпу и выставив на обозрение сотоварок почти лысую голову, жаловалась на поредевшие волосы. Софья, сняв фальшивый жемчуг и оттянув ворот водолазки, демонстрировала некрасивый шрам, оставшийся после операции на щитовидке. Элиза с горечью призналась, что сыновья еле сводят концы с концами, и потому вся её одежда и даже духи приобретены не в приличном магазине, а в сэконд-хенде, чуть ли не на развес. Сусанна же с упоением жаловалась на высокомерную городскую свекровь: «Эта грымза попрекает меня деревенским происхождением, а сама рюкзак называет лугзагом!»
Обмажь ей уши утиным жиром, вдруг подобреет, посоветовала Сильвия под общий смех.
Периодически кто-то из них заглядывал под наушники и сообщал остальным, что толку от утиного жира ноль.
Неужели вы надеялись, что толк будет каждый раз осведомлялась Софья, и, выслушав заверения в обратном, разливала по бокалам новую порцию вина.
Разошлись ближе к полуночи, довольные греющим душу общением, наконец-то простившие Симона, друг друга и себя.
На кладбище каждая положила в гроб те самые подаренные на память украшения. Сильвия стянула с безымянного пальца обручальное кольцо и надела мужу на мизинец, обещав вскорости за ним прийти.
Похороны вышли лёгкими и светлыми, словно одуванчиковый пух.
Наринэ Абгарян