Истории из жизни реальных людей
— Зисэр (сладкий), бэкицэр (быстро), ходь к бабуле…
Это зовёт меня моя бабушка.
Нет, я конечно многое понимаю из того, что она говорит. Но, не всегда, и не совсем.
Вообще-то дома она Аня, но почему-то для остальных она Галя.
В ней заложена какая-то скрытность. Особенно это касается разговоров о её прошлом, и особенно с чужими.
Она и для меня загадка, которую я пока ещё не могу разгадать.
Ведь мне только пять лет.
А, ещё, она всем говорит, что она белоруска, но я почему-то ей не верю.
Наверно потому, что внимательно слушаю разговоры наших дворовых соседей, когда она уходит от нас к себе домой.
— Валя, хоть режьте, но какая вона белоруска Она же наша…
— Мадам Малюкевич, я вам за это давно говорила. Гляньте на её нос, и кучерявую голову. Вам ещё шо-то надо
— Гаонишэ фрагэ (дурацкий вопрос) И этот её идиш, который она прячет за другими словами
— Генуг (хватит). Или мы с вами за это сильно кричим на улице Она выжила в войну вместе с сыном, и это таки её идишер глик ( еврейское счастье)…
Идишэр глик… Тогда её идишэр глик был я.
— Давай, детка… Бабуля зробыть тэбэ кунц (фокус)…
Она протягивает мне две руки. Я должен угадать – в какой спрятан подарок..
— Ну
И, я хватаю её за руку, пытаясь разжать кулак.
Она начинает смеяться, и открывает его сама.
На ладони лежит белый сахарный самолётик, с красными звёздочками на крыльях, и синими точечками , изображающими окошечки.
Что ещё надо было для счастья пацану в пять лет
— И…
— Вкусно!
— Их вэйс (я знаю). А, где твоё – дзякую – говорит она, поглаживая меня по голове.
И, я счастливо облизывая подарок, отвечаю ей: «Кали ласка!»
Их вэйс… Их вэйс…
Моя бабушка много знала. Онв не имела образования. Она с трудом читала и писала. Но, по жизни, она была мудрее многих профессоров.
Она у жизни научилась главному – уклоняться от ударов судьбы, приспосабливаясь ко всему, что могло помочь ей выжить. Именно выжить по дороге из Турова в Одессу, с маленьким ребёнком на руках, посреди войны..
Даже её разговор был на каком-то международном языке.
Этот суржик замешивался на белорусском, русском, украинском и идиш.
Причём, у меня было такое впечатление, что не один из них она по отдельности не знала.
Вообще, она была приходящая бабушка. Может именно поэтому, она постоянно нарушала пересыпьское семейное табу, в отношении того, что мне можно, а что нельзя.
За что я её очень любил.
Она приносила мне варёные рачки, и пшёнку, жаренные семечки, и петушки на палочке, что моей мамой и второй бабушкой, категорически запрещалось покупать .
Она баловала меня всевозможными сладостями, от которых, по мнению моих постоянных домочадцев, портятся зубы.
От неё я впервые получил наличность, в виде пятидесяти копеек, которые употребил на те же варёные рачки и пшёнку, а, так же, на жаренные семечки, которыми торговала перед Пересыпьским мостом баба Валя.
Пусть это было не педагогично, но это мне нравилось.
— Только ни кому… Это наш пицкалэ дэр суд ( маленькая тайна)…- повторяла она мне на ухо, и я весело смеялся, то ли от её слов, то ли от её дыхания, щекотавшего моё ухо.
А, ещё она любила со мной гулять.
И, это таки был праздник моей вседозволенности.
Но, однажды прогулка меня огорчила.
Нет, скорее даже из мня выскочила детская зависть и стала давить на слёзы.
В скверике, рядом с нами, какой-то папа выгуливал своего малыша, который восседал сзади железной лошадки, и давил ножками на педали, от чего она двигала передними копытами, и ехала.
Это был удар.
Нет, у меня был трёхколёсный велосипед…
Но, это было совсем другое.
Этого чуда в нашем дворе, и даже на нашей улице не было ни у кого…
— Бабуличка… Любименькая…
— Вос (что)
— Если ты меня любишь… Купи мне такую лошадку… И когда ты станешь старенькая, я буду за тобой ухаживать…
— А без той кобылки
— То же…
И я начинаю реветь…
Я не понимал тогда, что это не так легко для моей бабушки, зарлата которой была каких-то сто рублей.
Ох уж этот детский эгоизм.
Ох уж эта бабушкина любовь.
Через два месяца бабушка всё таки притащила мне эту лошадь, обёрнутую в какую-то бумагу, и с улыбкой произнесла:
— Бабуля не делает локшэм ( врёт), Теперь ты таки пуриц (барин). Ну ка киш мир (поцелуй меня)
Она наклоняется ко мне, и я обхватывая бабушкину шею своими ручками, крепко целую её в щёку.
Это было моё первое идишер глик.
И, наверное, самое счастливое.
А, тогдашнее своё обещание бабушке, я исполнил.
И, когда бабушка умерла, я был то же рядом.
И, почему-то в тот день мне, сквозь слёзы, вспоминались сахарные самолётики моего детства, и та самая металлическая лошадка, на которой я был, по словам бабушки, настоящий пуриц…
Владимир Михейшин