Я человек очень упрямый; это мой самый чудовищный недостаток

 

Я человек очень упрямый; это мой самый чудовищный недостаток Я упрямее любого из ослов. Если я не могу по моему, я просто уйду. Однажды в детстве, в пятилетнем возрасте, мне надо было

Я упрямее любого из ослов. Если я не могу «по моему», я просто уйду. Однажды в детстве, в пятилетнем возрасте, мне надо было «поставить укол». Причину не помню, наверняка она была, последующие события вытеснили причину.
Меня об этом трагически-торжественно известила мать. Мать моя была в принципе склонна к надрывной театральщине (не отрицая её всяческих достоинств, не могу, тем не менее, не быть объективной). Известила заранее, накануне вечером. Сама она боялась «поставить укол», хотя виртуозно владела методикой этой нехитрой манипуляции. Большому актёру большая сцена.
Потому на следующее утро мы поехали к бабушке и дедушке. В маминой сумке зловеще громыхала металлическая коробка со шприцами и иглами. Ехали молча и скорбно. Двумя трамваями. Пятым/двадцать восьмым и восемнадцатым до конечной. Мама вздыхала. Я вздыхала. По дороге к бабушке-дедушке мама купила страшно дорогой черешни на чудовищно дорогом рыночке Шестнадцатой. Не торгуясь. И не возмущаясь. Я почуяла, что часы мои сочтены!
Затем мама, тётка, соседки-подружки долго пили чай, кипятили шприцы и иглы в металлической коробке, и обменивались историями разнообразной заполошности об уколах и их последствиях. Мама надрывно вздыхала. Тётка накатила коньяку. Моя мама, пившая только раз в год, зимней полночью, да и то шампанское, вдруг выпила коньяку летним утром. Я поняла, что мне пиздец.
Женская компания поддержки, мама со шприцом, тётка с коньяком и мною подмышкой, отправились в Большую Комнату. Одной из соседок было велено восстать блок-постом на дверях; тетка закрыла и зашторила все окна, уложила меня на диван и зафиксировала. Мать двинулась ко мне со шприцом в руках, исполненная душераздирающего страдания.
И тут я поняла, что точняк пора тикать; их бдительность усыплена моим молчаливым соглашательством; теткино колено дало слабину, кисть занята коньяком; да и что войско клуш против капли разумной ртути!
Дальше некоторое экранное время творился шаолинь с элементами голого пистолета в непревзойденном оригинальном русском монтаже. Затем хлопнула дверь. Раздался бабкин возглас:
— Андрей!
И в Большую комнату вошёл дед, оборвавший мой полёт и бабскую наземную операцию командой:
— Нахуй вышли!.. стоять! Я не сказал «вылетели»!
Последнее относилось к ловко сцапанной дедом мне.
Мы остались вдвоём, и дед спокойно сказал:
— Есть два пути: я тебе делаю укол — и расходимся. Мы с бабушкой только с моря, вода чудесная. И второй: мы сидим здесь глаза-в-глаза до скончания этой бутылки коньяка, брошенной моей младшей дочуркой в панике бегства, после чего я все равно делаю тебе укол.
***
так чего-то… вспомнилось… про влияние клуш на ослов, и искусство дипломатии.
Татьяна Соломатина

 

Источник

 

 

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *