Истории из жизни реальных людей
— Рота! Подъём!
Да как же так-то Я только успел сесть и ознакомиться с меню, представленным на столе: суп-солянка в бачке, азу по-татарски, чёрный хлеб, компот. Только прицелился поудобнее, положил приборы. Одинокая алюминиевая ложка — тоже прибор.
Сутки проходил голодным: не успевал сгруппироваться. Человек должен не просто запихивать в себя белки, жиры и углеводы, но
и получать эстетическое наслаждение. Приём пищи — это таинство.
На следующий день я плюхнул самым первым себе в тарелку супчика-харчо с майонезными звёздами и заработал ложкой: «И-и-и-и, р-р-раз! Правая табань! Навались!» Тут же хлюпнул
в вылизанное блюдо второе с кусочками волосатой сальной свиной поверхности. Компот булькнул так, что девочка с картины «В грозу», придерживающая младенца, бросила на меня осуждающий взгляд.
С картинами в курсантской столовой вообще творилось что-то непонятное: то одинокие полуобнажённые брюлловские красавицы, собирающие виноград, то брошенные Алёнушки, то вот эта с младенцем. По всей видимости, готовили нас к окружающей среде основательно.
Обед был употреблён без остатка. Нёбо, осенённое комбижиром, лизнула нега.
Чуть позже, когда бабушкины пирожки навсегда оставили свой след в ЖКТ и организм полностью перешёл на военно-морскую пищу,
я уже мог позволить себе обедать не в режиме «Девятый вал». Научился перед отбоем заваривать чай с помощью самодельного кипятильника из двух лезвий «Нева», увольнений стало быть чаще, появились кормящие через забор спутницы выходного дня. Суета ушла. Я опять смог вернуться
к чувствам и расстановкам.
Но беда поджидала меня и по месту прохождения службы. Отрывок обеденного коллапса был небольшим, но достаточным, чтобы успеть поесть и покурить.
— Серёга, ты это…
— Что
— Ты так неаппетитно ешь.
— В смысле
— Ковыряешься там что-то, выбираешь, с ложки заливаешь в рот.
— Да А как надо
— Не знаю. Есть надо по-человечески.
Неделю думал над разговором с другом, каждый день в офицерской столовке наблюдал, как едят другие чины. Ну едят. Без героизма
и не на износ.
Я поднёс ложку ко рту и втянул в себя гороховый супчик как кустодиевская жительница Мытищ свой чай.
— Ну вот, уже лучше!
— По-человечески — это так
В самолётах я продолжал есть так долго, что стюардессы после 8-часового перелёта вежливо подходили и крадучись спрашивали: «Вам поднос пристегнуть ремнём А то мы уже приземляемся».
В ресторанах я вытирал губы салфеткой под шорох платьев уходящего из гримёрной кордебалета. Уборщица приподнимала мои тарелки, вытирала под ними стол наваристой тряпкой:
— Когда вы уже все нажрётесь…
Но в середине 90-х у меня закончились все деньги. Как бывший военный, я мог работать только чистильщиком картошки в январе на улице или орать строевым шагом. Ни профессии, ни желания в ней быть. И голод.
Я работал всем, кем только можно устроиться куда угодно. Спал на чердаках Подмосковья
и в полуподвалах Москвы. Лавочки в парках для меня были круче ложи Бенуар.
Пиком карьеры стала продажа пучкового укропа у Казанского вокзала — девочки из Харькова, не поступившие в театральное, подобрали меня.
Тогда и научился съедать беляши одним только взглядом через стекло.
Прошли годы, но приобретённые навыки остались навсегда. Теперь я ем быстро
и с наслаждением. По-человечески.
Ем так, что в ресторанах после первой ложки на двери вешают табличку «Спецобслуживание»
и опускают металлические жалюзи.
Пищу закидываю в основном руками. Кроме борща — капустку я только поддерживаю двумя пальцами.
Хриплю и стенаю над тарелкой. Иногда запрокидываю голову в барочный пенопластовый потолочный бордюр и сглатываю так, что привокзальные жрицы, прильнувшие к щелям в рольставнях, инстинктивно повторяют моё движение. Локти у меня широко расставлены — это моё личное пространство и вот не дай Бог. Веду себя, как вышедший из строя сатуратор.
Взор постоянно контролирует ситуацию. Если моя дама чуть зазевалась или отвлеклась на консумацию с официантом, успеваю продегустировать, что она там себе заказала. Иногда я рычу.
Потому что есть — это прекрасно.
Но больше всего я блины обожаю. Всё жду, когда откроется сеть спа-салонов «Блинное обёртывания».
Климт рисовал блины — я за это отвечаю. Золотистые, разной формы, парящие в воздухе и обволакивающие волооких красавиц.
Блины готов есть круглосуточно с перекуром на перерыв. Я хочу, чтобы мне их на спину ставили, как горчичники. И веки прикрыли, когда умру.
Ненавижу только начинку и всякое помазание, особенно сметанное. Это же не рассольник. Допустимо только масло. Как сверху,
так и снизу.
И чтобы всё это текло из набитого рта по подбородку, по шее, по пальцам к запястью.
И тут зазвонил телефон:
— Добрый день. Нам посоветовали вас как дизайнера. Нашей художественной галерее нужен ребрендинг.
— Мвухм. Пфтощ. Хрпез. Кгалн. Глым…
Сергей Логвинов