ЗИМНИЙ СОРТ.

 

ЗИМНИЙ СОРТ. Ракета упала ночью. Не было ни грохота, ни яркого метеоритного следа в небе, ничего такого. Люди, путаясь в штанинах, не выскакивали в темноте на ступеньки, не выпадали из окон,

Ракета упала ночью. Не было ни грохота, ни яркого метеоритного следа в небе, ничего такого. Люди, путаясь в штанинах, не выскакивали в темноте на ступеньки, не выпадали из окон, пытаясь разглядеть — что там за диво. Спали они, люди. Сладко.
Вчера не было, а утром торчит, родимая, возле бани.
Место приметное, кустов мало, вот и видно её со всех сторон посёлка. Зарылась носом в землю, криво, как не до конца поваленная цистерна. И высота похожа, если на попа поставить, но толще. На водокачку похожа. Если бывают на свете такие обтекаемые — длинным яйцом — водокачки, обгоревшие до черноты в плотных слоях атмосферы.
С кривыми рулями высоты.
— Военные облажались! — уверенно сказал Кузьмич. Он одним из первых подошёл посмотреть, обдумать. Посмолить самокрутку, ядовито сплевывая на землю ржавой слюной. — Просрали вооруженные силы опытный образец, точно вам говорю.
«Вам» — это двум соседским бабкам, коту Фёдору и мне, Алёше Караваеву, ученику нездешней школы номер триста сорок пять, отдыхавшему на каникулах у бабушки.
— Думай, чего говоришь, Кузьмич! — возмутилась одна из бабок, Эльвира Агафоновна по прозвищу Баборыка. За трубный голос прозвали, легко затыкающий не только блеянье Кузьмича, но и зычные крики председателя правления. — Во-первых, что за «просрали» при ребёнке А во-вторых — почему сразу военные Может, изделие народного хозяйства. Погоду изучать дабы.
Я помалкивал. Кот подошёл к железному боку ракеты, потерся густой розовой шерстью и удалился восвояси. Мясом от водокачки не пахло, значит и делать здесь зверю было нечего.
— Милицион вызывать надо, — дослушав Баборыку, уверенно сказал Кузьмич. — Пусть увезут установленным порядком. С целью утилизации.
— А вдруг это пришельцы — неожиданно даже для себя спросил я. — Гости из далёкой галактики
Кузьмич от удивления вдохнул дым глубже, чем надо, выпучил глаза и закашлялся, брызгая слюной. Чуть Агафоновну не уделал. Вторая бабка, по молодости лет без отчества и пока просто — баба Шура — аж отскочила в сторону.
— Тебе, Лёшка, надо классику читать! — наставительно сказала Баборыка, презрительно глянув на перхающего Кузьмича. — Мунина там, Дролстого. Байроссана с его «Трюфелем». А то от фантастики крыша съедет, не успеешь школион закончить.
Старик между тем откашлялся, вытер рукавом губы и залез в отвисший карман куртки. Покопался там и достал яблоко. Невзрачный такой плод, из тех, что осенью есть не станешь — твёрдые, а к началу лета уже и взглянуть без слёз нельзя: сморщенный и кривой. Зимнего сорта. У бабули таких полный погреб, но кроме компота — никакого применения.
— Хочешь яблочко, фантаст — ухмыльнулся дед. Без подначки, правда угостить решил.
— Ты ему ещё самогонки предложи, — буркнула баба Шура. — Его ж жрать невозможно, твоё яблочко!
От ракеты пахло окалиной и обещанием приключений.
От яблока я, конечно, отказался, а сам подошёл поближе, дай, думаю, разгляжу, пока не увезли. Сквозь нагар хорошо видны были сварные швы — длинные такие бугры, как следы от ожогов бывают на коже. Вон типа иллюминаторов что-то: окошки размером с тарелку для борща. Несколько штук. Это что ж получается — там внутри есть кто-то А где тогда дверца какая или люк
Кузьмич о чем-то ругался с обеими бабками. Беззлобно, но настойчиво бубнил, ловко вворачивая иностранные слова и редкие цифры.
Да, вон он и люк, точно! Просто видно его плохо под толстым слоем копоти. Шевельнулся никак! Не будь я комсомолионцем, перекрестился б уже кадилом и убежал. А так стоял, смотрел. Проявлял выдержку и удовлетворял любопытство.
— А я говорю — закроют баню! Вдруг там теперь радиация и вредные организмы, — шумела Баборыка. Рук у нее было три, так жестикулировать — самое то.
— Сама ты вредный организм, Агафоновна! — сплюнул старик. — Я уж и веник приготовил, какой закрывать, окстись!
Люк заскрипел и неожиданно легко начал выкручиваться изнутри, с каждым поворотом являя на свет новый виток блестящей острой резьбы. Пришлось отойти, а то бы на голову свалился.
Серебристый изнутри, вогнутый, украшенный ручками для удобства кручения, люк грохнулся почти на то место, где я стоял. Вовремя, Алёша, ты отскочил. Вовремя!
Из черного провала, образовавшегося на месте отлетевшей заглушки, никто не вылез. Даже не выглянул, хотя мы, все четверо, ждали, жадно задрав головы. Старики даже пререкаться перестали.
— И что там — гулко, как из бочки, поинтересовался чей-то голос. Мужской.
Вполне себе по-нашему объясняется.
Надежда на прилет инопланетных организмов рухнула, не успев оформиться толком. Теперь даже я плюнул, не хуже Кузьмича. Сейчас вылезет пара испытателей в непременно оранжевых костюмах, спросит, что за деревня и велит вызвать милицию. Так неинтересно…
— Не пойму, — откликнулся другой голос. Помоложе, но тоже гулкий. Попробуйте из эдакой цистерны по-другому говорить: естественно, что не выйдет. — Село какое-то. Дома. Деревья. Граждане вон внизу трутся на предмет нездорового интереса.
Я собрался уходить. Что за радость вокруг железки прыгать, если ничего нового. Старикам за счастье со скуки, но я-то парень столичный, мне зачем
— А чего, не Марс это — спросил тот, что постарше.
— Не похоже…
Придурки, не иначе. Какой вам Марс, на эдакой кочерге вы туда никогда бы не долетели. Однако разговор меня зацепил и идти домой я передумал. Там книжки, конечно, головизор, но и здесь есть место здоровому любопытству. Что ж это за испытатели такие
— Пацан, — явно обращаясь ко мне, спросил молодой, — лестницы нет поблизости А то ноги переломаем прыгать, до земли метра четыре. Принеси, а
Я кивнул и пошёл к бане. Там лестница всегда прислонена: то истопник на крышу залезает для прочистки трубы, то пацаны — за тётками подглядывать, как раз на втором этаже женская парная. Принесу, раз просят.
Длинная деревянная лестница, оказавшаяся неожиданно тяжёлой, глухо шваркнула о борт ракеты. Не удержал, чуть не упала, да и от люка далеко. Пришлось Кузьмича просить, с ним и подвинули как надо.
Первыми показались ноги, обутые в гигантских размеров кирзовые сапоги, потом обтянутый темно-зеленой тканью зад. А там и весь человек, оказавшийся довольно тяжёлым — вон как затрещала лесенка! — выбрался на ступеньки. С плеча у него свисал самый натуральный автомат на ремне, но не АКМ, а что-то непонятное. Ствол короткий, магазин прямой и длинный, а приклад как из проволоки сплетен. На голове ушанка — это в начале лета-то! В целом кряхтящий испытатель никак не вписывался в образ людей в оранжевых костюмах. Ещё и ругается матерно: хоть и шёпотом, но я-то слышу.
— Мстислав Сергеич, спустился уже — позвал из ракеты молодой.
— Погодь, — буркнул мужик с автоматом. — Не вылазь, лестница — дрянь. Двоих не выдержит.
Я, признаться, обиделся. Чего это дрянь! Да она и на одного такого медведя не рассчитана, не ему ж трубы чистить лазить.
Мужик спрыгнул с последней ступеньки, повернулся к нам и гаркнул:
— Давай, Лёха. Я внизу!
Показался молодой. Мы с ним ещё и тёзки, вот забавно как. Явно не пришелец.
Старший спереди оказался похож на сильно откормленного актёра Евстигнеева. Лицо вроде как умное, но дюже жирен. Вон как щеки свисают.
— Лось, — игнорируя меня, сказал он Кузьмичу. Солидно сказал, со значением.
А вот дед обиделся. Выпустил вонючую струю дыма из самокрутки чуть не в лицо испытателю, прищурился и ехидно так сказал:
— Сам ты — лось! Кузьмич меня зовут. Иван Кузьмич.
Мужик с автоматом сдвинул ушанку на затылок — мог бы и снять, жара вообще-то, — почесал лоб и потянул деду руку:
— Ну да, я и есть — Лось. Фамилия такая. А зовут Мстислав Сергеевич.
Дед расслабился и пожал руку:
— А, вон оно чего… Не сообразил. Кабанов я, Иван Кузьмич. Местный делопроизводитель на пенсии. Шесть лет уж не работаю, молодым дал дорогу. Во исполнение решений XXXIV съезда партии.
— Этому, что ли — покосился на меня Лось. — Рано ему ещё. А вот скажи, Кузьмич, какой год у вас сейчас Какая власть А то мы заблудились, похоже.
— Прериаль на дворе, первая декада. А год — это ещё вспомнить надо. Память-то ни к черту…
— Стыдно, дед! Двести двадцать седьмой год-то, мог бы и упомнить. Клянусь Маратом!
При упоминании святого для каждого из нас имени бабки стащили с голов платки, а мы с Кузьмичём отдали Салют Республики — сложная волна рукой над головой, сопровождаемая движением бровями. И тройным подскоком. Даже Лось, подумав, стянул ушанку, оставшись лысым. Точнее — бритым наголо. Но подпрыгивать не стал.
— Яблочко хочешь — спросил Кузьмич у испытателя. — Два есть: и молодому хватит, и тебе.
Молодой, скрипя лестницей, уже почти спустился. Тоже с автоматом, но без ушанки. Вместо нее на голове красовалась газетная панамка с торчащей из-под сгиба надписью «ЗВЕСТИЯ». И рядом незнакомых орденов, отпечатанных на фиолетовой бумаге.
— Их едят Или это что-то ритуальное — уточнил Лось, беря сморщенный зелёный плод.
— Да жри, не отравишься! — хохотнула баба Шура. — Есть можно, но на вкус — так себе.
Лось с сомнением откусил от яблока половину и начал жевать, морщась и прислушиваясь к ощущениям. Над поселком горело круглое солнышко, вокруг которого не было ни облачка — одно только зелёное, как на фотографиях, небо.
— Зимний сорт, — довольно сказал Кузьмич. — Самые витамины!
Что-то хлопнуло в стороне, и картинка остановилась. Застыла. Потом потеряла объём, словно сдулась, стала плоской, но пока ещё цветной.
Затем и цвета начали размываться, гаснуть, превращаясь в ровную серую поверхность, рыхлую и неприятную на вид. Впрочем, двоим — виртуальному режиссёру и автору сценария — было не до поверхности. Они суетливо шевелили верхними парами лапок, бурно обсуждая снятую сцену ментального видео.
— Всё аутентично! Я из книг вымершей цивилизации че-ло-век-ов всё набрал. Ни одной лишней детали!
— Странно всё равно… — махал лапками в ответ Режиссёр. — Рядовой чувствователь не поймёт, не оценит. И вид у твоих че-ло-век-ов так себе, и мысли непонятные. Вот эти яблоки, например, они зачем
— Еда, — коротко сказал Автор. — Лакомство.
— Фантастика это… Небывальщина! Опять сочиняешь. Не могли разумные существа есть растения. Не могли! И не поверит в это никто!
Автор опустил верхнюю пару лапок. Покачал раздвоенной головой с усиками антенн Третьего Восприятия и пригорюнился. Все шесть глаз его потухли, словно он готовился перейти в линьку прямо на глазах Режиссёра. Даже членистое длинное тело изогнулось под сложным углом, вздрагивая.
— Отрава это, Автор! — решил добить его Режиссёр. — Нет бы они ракету начали обгрызать, в это наш чувствователь поверил бы. Ну, землю, на худой конец, или кислоты хлебнули. Но яблоки… Нет, бред это. Низкий жанр. Мистика и профанация.
— Зимний же сорт… — пискнул Автор. — Я читал у че-ло-век-ов…
— Молчи лучше! А сцену эту сотрём от греха подальше. Пока не сочинишь реальное что-нибудь — даже не подползай. И усики подстриги уже, а то смотреть противно! Как бездомный размаз какой-то выглядишь, безгнездовый щёлкатель!
Режиссёр отвернулся и бодрой походкой, перебирая десятью парами лапок, устремился по серой равнине, пропадая в ней, стираясь по дороге, как неудачное ментальное видео.
— А я бы и яблочка отведал, — вздохнул Автор. — Ведь ели же их, ели! Может, я в каких деталях и ошибся, но зимний сорт точно был. Клянусь Маратом.
Юрий Мори

 

Источник

 

 

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *