ПЕСНЯ РИНЫ

Дело в том, что Рина, хозяйка лавки… Злой она не была. И даже жадной не была – точнее, была, но не в этом дело. Просто Рина считала, что так и надо. Вот как она делает – так и надо делать, а все, кто делает иначе – дураки.

Так говорила Мушка. А Хатули спорила, что человек не может считать себя хорошим, будучи плохим. Есть в жизни какие-то незыблемые вещи. Мушка, подпрыгивая, возражала – разве можно жить, считая, что ты плохой
В этом году Хатули здорово вытянулась, у нее отросли длиннющие руки и ноги, и маленькая Мушка теперь была ей до плеча. Зато у Мушки за лето прибавилось веснушек, а еще она научилась плавать на спине.
Рину обе терпеть не могли. Но только в Рининой лавке можно было купить мороженое, конфеты, фрукты и все прочее, без чего невозможно представить себе каникулы. Да и вообще жизнь, если честно. Поэтому Мушка и Хатули злились, ходили в лавку и по дороге обсуждали Рину. Им все казалось, будет легче, если они ее поймут.

Сама-то Рина прекрасно все понимала: два пишем, три в уме. Если буханка хлеба и банка сметаны стоят двенадцать шекелей, надо сказать: пятнадцать. Получить двадцатку и дать три шекеля сдачи. Дурак возьмет их и уйдет, наглый спросит: чего это вдруг Наглому, но глупому можно сказать – на вот, в счете, посмотри! Наглый, но глупый посмотри, возьмет три шекеля и тоже уйдет. Ни черта не понимают все равно.
Есть еще наглые и умные. Те начинают нудно выяснять: а почему семь за хлеб да пять за сметану вышло пятнадцать А почему с двадцати сдача только три А как это у вас получается вообще Таким Рина с презрительным видом швыряла монетки: удавись. Четыре шекеля. Или даже пять. Наглые и умные уходили с победным видом. А вот тем, кто и дальше приставал: почему это пять, когда полагается восемь – она делала такое лицо, что сразу становилось ясно: перед ней человек, способный задерживать очередь ради двух шекелей. Профессор, между прочим, английской литературы. Не стыдно, профессор Рады, что выучились считать

Профессором английской литературы был, между прочим, Хатулин папа. Он пригибался на входе в лавку, быстро и не глядя набирал что нужно, сразу знал, сколько ему полагается сдачи, и спокойно ждал этой сдачи, даже если Рина выдавала ее в три приема. Когда у тебя рост два метра, довольно легко чего-то ждать. Ты просто молча смотришь сверху.
А папа Мушки требовал у Рины счет и проверял цену каждой вещи, складывая все на маленьком калькуляторе. Показывал Рине конечную цифру и вслух пересчитывал сдачу. Рина довольно быстро перестала его обсчитывать.
В общем, папам было полегче. Но что делать, если хочется мороженого Нельзя же каждый раз просить какого-нибудь папу сбегать в магазин. Точнее, как говорила Хатули, «просить-то можно, только папы не пойдут».

До того раза, когда Рина на них наорала, все еще было ничего. Они приходили, выбирали свое мороженое, а денег нарочно брали в обрез, поэтому и обсчитать их было довольно сложно. Все знали, сколько стоит вафельный конус с орехами и шоколадный стаканчик с сиропом: семь и семь. Даем десятку и пятерку, шекель сдачи. Даже если Рина забывала этот шекель, можно жить.
А тут у Рины, видимо, было плохое настроение. То ли ее опять из-за двух шекелей пристыдил профессор какой-нибудь литературы, а может, просто из-за жары. Когда Мушка и Хатули стояли возле полок с конфетами и совершенно спокойно, заметим, обсуждали, брать упаковку карамели или лучше пару шоколадок, Рина неожиданно повернулась и как заорет на весь магазин. Что хватит уже вопить у нее над ухом, что после таких конфеты и пропадают, и что если тебе что-нибудь нужно, то бери, а если ничего, то и нечего заходить. Все обернулись и на них посмотрели, а Рина стала тыкать пальцем – вот, мол, до чего доводит чрезмерное увлечение английской литературой. Мушке смутно показалось, что она как раз ее папу имела в виду, который не имел отношения к английской литературе, зато довольно громко разговаривал, когда проверял свой счет на глазах у всех. Но это Мушке уже потом показалось, а в тот момент ей показалось, что так стыдно им не было ни разу в жизни.
«Тебе не показалось, — сказала на это потом Хатули, — так стыдно нам и правда не было ни разу в жизни».
Мушка тогда рыдала в кустах за магазином, а Хатули размахивала руками и строила планы мести. Мы, говорила Хатули, подкинем ей бомбу! Или две! Или нет, мы напишем письмо: «В магазине заложена бомба» и вызовем полицию! Или просто вызовем полицию, и скажем… скажем…
— Ничего мы не скажем, — ответила зареванная Мушка. – Она и дальше будет такой же ужасной, и никто ей не сделает ничего.
Лицо у Мушки от слез распухло и покраснело, веснушки выступили еще сильнее, волосы растрепались, и вся она выглядела совершенно горестно. Поэтому они и прятались в кустах, а то бы все соседи пришли спасать бедную маленькую Мушку. И неизвестно, чем бы это кончилось — не обвинила бы их Рина, к примеру, что они украли из кассы все чеки за июль.
— Думаешь, она и это может – с сомнением спросила Мушка, переставая плакать.
— Может, — уверенно кивнула Хатули. – Потому что она не-по-ря-доч-на-я.

Мушкин папа, когда ему все рассказали, бросился в лавку — отрывать Рине голову. Ну или наорать на нее, да так, чтобы она после этого уже никогда не повышала голос. Но его отговорила Мушкина мама. Она сказала, что тут нужно бороться умом, а не силой. И что Рина, в конечном итоге, вредит себе сама.

Вот эту фразу, про «вредит себе сама», Мушка с Хатули запомнили хорошо. Еще мама велела им в лавку больше не ходить, а конфеты и прочие радости пообещала привозить из города. Насчет конфет из города они, конечно, согласились, а про Рину и все остальное задумались. Как сказала Хатули, «надо же как-то дальше жить».

Подождали пару недель и снова стали бывать в лавке. Сначала тихо появлялась высокая Хатули в тонких очках, вежливо здоровалась и проходила к супам и крупам. Рина ей даже не кивала, она мало с кем здоровалась вообще. Через пять минут заходила золотистая курносая Мушка. Улыбалась солнечно (Рина в ответ, конечно, не улыбалась) и шла в противоположный конец магазина, где йогурты стоят. Хатули обычно брала гречку или пшенку, а Мушка – баночку сметаны. Платили без сдачи, точно помня, что сколько стоит. И уходили, ничего не говоря.

Впрочем, Рина на них внимания не обращала. У Рины в это время началась другая напасть: она стала находить под полками фантики. И не просто фантик-другой, как иногда бывало, а по пять, по шесть оберток от самых лучших конфет. Конфеты продавались на развес, лежали прямо перед кассой. А фантики появлялись в самых разных концах магазина. То валялись под ящиком с помидорами, то неожиданно подмигивали Рине с хлебной полки, один раз обертка из-под шоколадки с малиной оказалась в консервном ряду. При том, что шоколадку с малиной, самую дорогую из шоколадок, в этот день, кажется, никто не покупал.

Рина устроила допрос своей дочери Лауре, которая днем заменяла ее у кассы, но Лаура клялась, что ничего не знает. Конфеты Лаура и так ела без ограничений, и фантики оставляла точно не она. Рина перестала выходить на обеденный перерыв, поставила возле конфет большое зеркало и следила за ними, не отрываясь. Дети в эти дни ходили в лавку как к себе домой: Рина смотрела только на конфеты. Давид Лифшиц клялся, что за два дня стянул тогда четыре дыни сорта «канталупа», шариковый дезодорант, банку меда, пакет орехов и зачем-то старые грабли, которые Рина забыла в углу, убирая склад. Впрочем, Давид давно подворовывал в лавке.

Мушка и Хатули продолжали аккуратно приходить и покупать то йогурт, то пакетик соды. Рина на них внимания не обращала, она и думать забыла про таких неважных персон. В среду обертка от шарика с кокосом обнаружилась прямо у входа. Рина вышла на тропу войны.

Для начала, она просто закрыла конфетную стойку. Убрала лотки, а сами конфеты в мешках поставила на склад. Когда на следующий день серебряная фольга с печатью «Альпийского шоколада» оказалась между бутылками кока-колы, стало ясно: воруют именно со склада. Рина обновила сигнализацию, уплатив за срочность двойную цену, начала запирать склад на кодовый замок и вообще убрала сладости из ассортимента. Оставила только кукурузные хлопья и диетический сок «Здоровый друг» в картонных упаковках. Четыре обертки из-под шоколадных вафель обнаружились непосредственно под этими упаковками.

Рина начала по вечерам обыскивать магазин и нашла немало сюрпризов: незамеченных ранее фантиков, заткнутых туда и сюда, монеток, потерянных (или тоже украденных) в разное время, и даже записку: «Сдохни, дура!», которую, впрочем, написал ее собственный сын Амаль и адресовал своей сестре Лауре, не разрешившей ему стащить коробку леденцов. Амаля Рина узнала по почерку и дома был скандал, но к нашей истории он отношения не имеет.

Фантики от нелегально съеденных конфет продолжали появляться. Рина устала их считать, устала следить за дверью склада, устала вообще от всего и даже, говорят, перестала обсчитывать покупателей. Этого наверняка не установили, но, когда папа Мушки в очередной раз достал калькулятор, он был приятно удивлен.

Кончилось тем, что Рина повесила на дверях объявление: «Детям вход воспрещен». Это в поселке-то, где основные покупки вечно делают старшие дочери и сыновья! Возмущенные дети толклись какое-то время у входа, Давид Лифшиц привел отца (Шауль Лифшиц был секретарем поселкового комитета, что не мешало Давиду быть главой поселковой шпаны), старший Лифшиц закрылся с Риной наедине и через какое-то время объявление «Детям вход воспрещен» исчезло. Вместе с ним исчезла и Рина, оставив лавку на Лауру с мужем и уехав, как говорили, «поправить здоровье» куда-то к родне.

Здоровье Рины, впрочем, быстро поправилось, и она вернулась. Конфеты Лаура поставила на место, она теперь часто сидела на кассе и, вроде, никого не обсчитывала. Сама Рина по-прежнему считала «три пишем, два в уме», но, так как половину времени ее заменяла Лаура, это уже было можно пережить. Мушка и Хатули ходили в лавку только в Лаурино дежурство, не с утра. Да, и фантики перестали появляться – Мушка сказала «хватит».

Но один маленький фантик, от карамели «Бон-при», Хатули все-таки еще протащила в лавку (что-то вроде прощального алиби: карамель «Бон-при» у Рины не продавали). Но это прошло без внимания, потому что все в поселке были слишком заняты размышлениями, кто же у Рины конфеты воровал. В результате решили, что это был Давид Лифшиц, хотя сам Давид к тому моменту уже призвался в разведку, поэтому все это добавило малую толику славы к его репутации, и больше ничего.

Конечно, на самом деле тут были виноваты не только Мушка и Хатули. Фантик-другой обязательно приносила Мушкина мама, заходя за молоком. Фольгу от белой шоколадки на самую верхнюю полку положил Хатулин папа (Рина его так и не нашла). Папа Мушки, под прикрытием своего калькулятора, умудрился засунуть фантик от трюфеля прямо за кассу. Мама Хатули аккуратно вкладывала пустые пачки от вафель между пачками вафель. Потому что, говорила, хоть какой-то порядок должен быть.

А сладости от всех этих бесконечных фантиков в обеих семьях потом еще долго ели и никак не могли доесть. В конце концов, из остатков собрали посылку и передали Давиду в армию. И подписали: «От коллег».

NEIVID

Источник