Истории из жизни реальных людей
Из окна было видно бликующее на солнце синее Черное море, кипарисы с вопросительно загибающимися макушками и белоснежные вазоны с каменными фруктами, символизирующими изобилие. Беленые ананасы и вываливающийся виноград. Меня мучил синдром самозванки и казалось, что сейчас все обнаружится и меня отсюда выставят.
Это был санаторий для партийных работников, КПСС еше у руля, хотя рулит с трудом. Заслуженные престарелые коммунисты прогуливаются по набережной, лежат на лежаках под соснами и холят чресла в целебных ваннах.
В кабинете и коридорах тихо и тикают часики.
— И что вы пьете, когда у вас болит сердце — спрашивает Коба.
— Валерьянку, но уже не могу, противно.
— Но валерьянка помогает
— Помогает.
— Значит, ничего страшного с вашим сердцем.
Я согласилась.
На телефонной тумбочке неразборчиво чревовещал радиоприемник с двумя кнопками и одним колесиком. Я зацепилась за слово «ЦОЙ» в эфире. Диктор новостей сухой констатирующей интонацией прочитала новость, что певец и композитор Виктор Цой разбился на своей машине.
— Он умер Умер
Коба сделал погромче, но там уже шел следующий блок, что-то про урожай.
Помню, как схлопнулся вид из окна, как солнце погасло для меня, как я зарыдала, а Коба накапал валерьянки и не помогло.
Мне было 16 и у меня умер близкий человек.
Годом раньше я купила в Ленинграде (тогда еще Ленинграде) значок и постер группы «Кино». Значок с гордостью носила, постер висел над столом.
Я слушала его песни с дрянной кассеты МК-шки на плохом магнитофоне «Электроника». Но он был из той же жизни, Цой, из того же скудного быта, из того же поколения и нищенской совковой эстетики.
Мы любили его, как своего. В наших подъездах были разбиты стекла, наши дворы были залиты асфальтом, никаких детских площадок — разве что криво сваренные железные Ракеты, в детских садах нас кормили манной кашей с комками, мы не знали слово «буллинг», учителя обзывали нас тупицами, самоутверждались и не давали знаний, а будущее ощущалось, как пустота и угроза. И у нас был Цой. Который пел про все это.
Он до сих пор для меня близкий человек. А в день его смерти болит сердце и тяжело в груди.
Такой феномен.
Полина Санаева