ВАРЛОВЫ КАРЫ

Впервые о Карловых Варах я услыхал лет в восемь. Тогда, помнится, мой детский мозг мгновенно нарисовал страшную картину: вопящие мученики в бурлящем чану, и кровожадный Карл, помешивающий жуткое варево гигантской ложкой.
***
Вообще-то интуиция мой конёк, но в тот раз старая кляча меня подвела.
Жена говорит: «Такое пропустить нельзя!».
«Красота!» говорит она.
И мы едем.
Бежим утром на автобусную станцию. Покупаем билеты. Трогаемся.
И после часа сонной одури и духоты, наконец, сходим.
Хрустим позвонками. Позвякиваем мелочью. И на сей призывный звук тут же слетаются бабуси.
Одна, самая цепкая, виснет на моей руке и приторно запевает рідною мовою:
Вишенька, синку, вишенька!
Ну, как тут откажешь Разумеется, берём мешок.
Рідною же: «Синку!»
Уплетая ягоды и плевками рассеивая косточки по Варам, двигаем следом за колоннами отдыхающих. Жена то и дело хватает себя за грудь, вздыхая:
Красота-то какая! Архитекту-у-ура!
Я поддакиваю. Когда забываю, она поддаёт мне локтем.
И что характерно, архитектура действительно рябит, и пейзажи, несомненно, западают в душу.
И всё это вместе с «вышенькой» мы старательно вбираем внутрь. Только «кисточки» наружу.
Подошвы наши шуршат. Солнце угодливо вопрошает: «Может пыва Пывка Пывасика»
Я, выжимая майку, говорю:
Красота, конечно, неимоверная, но надо бы как-то закрепить! Вон, гляди, наливают.
А жена:
До конца. И не перечь!
А где, — осведомляюсь, — тот конец Покажи!.. Как наливают вижу. Остальное размыто.
Но жена лишь ускоряется в плевках и переходит на рысь.
Гарцую и я, водя по архитектуре глазом и исследуя крепость поперечных балок.
Вишня, меж тем, редеет. Конца нашего не видно. Но мы отчаянно ищем.
Гляди, чего подают! — кричу.
А она:
Сперва источники! За ними хоть залейся!
Короче, втискиваемся в чью-то экскурсию. Слушаем на японском. От фотовспышек едва не получаем эпилепсию…
И вдруг, будто из-под земли
появляются источники. То есть бьют они натурально из-под неё, но для нас возникают неожиданно. Людская гусеница вдруг распадается и обнажает толпу потных язвенников, насмерть бьющихся у какого-то ручья.
Чего дают! спрашиваю я, глядя, как страждущие кто с кружкой, кто с бидоном, кто просто с разинутым ртом нападают на торчащий из камня штуцер,но мне не отвечают. А под ложечкой, меж тем, начинает гадко ныть чувство обделённости. Мысль о том, что всё выпьют без нас, в сочетании со стонами, визгом, и всеобщей толчеёй, конечно же, разжигает природный азарт, и мы проявляем активность. Оттесняем слабых, и, дорвавшись, прихлёбываем.
Гадость, понятно, неописуемая, но что характерно дармовая.
К тому-же ещё и меж ног кто-то на рідній причмокивает:
Мінерали… здоров’я… шлунок… кишковий тракт як дзеркало душі…
Подзадоривает, в общем.
Словом, отползаем мы уже раздутые. Я вопрошаю:
Ну заворачиваем уже оглобли
И тут вдруг кто-то из-за спины:
Что вы Это ж только первый источник. Весь интерес дальше…
Оглядываюсь никого.
Мистика!
Но жена тоже услышала, и говорит:
Это начало! А конец будет, когда я скажу.
Вот тут-то интуиция во мне и проснулась, но, как выяснилось, поздно.
Следующее сероводородное чудо мы обнаружили замурованным в граните, и дружно лизали, вместе со всеми, как на собрании.
Третий источник нашли булькающим в облагороженной камнями луже, вокруг которой люди валялись ничком, только ноги веером, и там тоже приложились. А чего стесняться Не каждый же день такая возможность, как собакам…
Так, от источника к источнику, словно лошади вдоль водопоя, шли мы, и где видели свару останавливались.
К последней точке разлива добрели уже с благочестивой икотой,и хоть был там газированный кипяток, его тоже в себя плотно утрамбовали.
Ну спрашиваю. — Это уже, наконец, конец — а сам думаю «зачем спрашиваю». Чувствую же «Он».
Но жена, тыча пальцем в фуникулёр, приказывает «наверх».
«Вон там, — говорит, — твой конец!»
И мы, булькая и отдуваясь, отправляемся вслед за пальцем.
А там…
Ну, внешне, конечно, напоминает, но всё-таки — башня.
А я уж и говорить не могу. Глазами лишь вопрошаю: мол, дальше-то куда
Туда! кивает супруга на позолоченный шпиль, отправляя нас в последний головокружительный подъём.
Эшафотные ступеньки скрипят. Пытаюсь сосчитать, сбиваюсь на второй сотне. А съеденная «вышня», между тем, входит с пузырьками в реакцию.
В итоге, всё же забрались. В глазах, правда, мухи. Стоим. Ветер раскачивает. Жена, сдерживая икоту, говорит:
Посмотри, какая красота!
Я, мутно оглядывая просторы, чувствую, что ещё минута и восторг сдержать уже не удастся. Буквально вывернет от восхищения!..
Боюсь, — говорю, — обратно не дойду ни при каких! Давай что ли напрямки Лесочком к станции срежем
И она, как ни странно, соглашается.
Спустились мы кое как с той башни, углубились в лесок. И вот тут…
Не знаю, может, природа заповедная, может ещё что-то… Но целебные свойства источников во взаимодействии с бабушкиной «вышенькой» вдруг резко в нас активизировались, и желудок, как и было обещано, среагировал более чем благотворно.
Ты тоже это ощущаешь спросил я, цепенея от ужасных предчувствий.
И жена не ответила. Стоит, молчит точно Далай-Лама в медитации,и только зрачки, вижу, неестественно расползаются, да лицо будто молоком заливает.
«Ма-ма!» вдруг говорит она тихо, и я наблюдаю, как живот её начинает ходить волнами.
«Вот он… понимаю, заглушаемый рёвом собственного организма. — Вот он — конец!»
Далее, разобравшись в нас по валентности, химические элементы наглядно продемонстрировали нам, почему Менделеев назвал свою таблицу периодической.
С периодичностью в пять минут, теряя тропинку и ломая ветки, мы кидались в чащу на единение с природой.
Конфуций так не единился!
В какой-то момент, вспомнив прочитанные в детстве пионерские книжки, я прокричал:
— Кору! Надо грызть кору!
И мы принялись обгладывать молодые побеги.
Рот дубел. Дёсны крепли. Но «вышенька» с прежней настойчивостью продолжала загонять нас вглубь чащи.
Идём по зарубкам! отчаянно орал я, но ходили мы исключительно по нужде, и с каждым броском в природу всё не яснее становились ориентиры.
В этой животной суете мы даже не заметили, как стемнело,лишь зарядивший ливень заставил нас вспомнить о географии, и тогда мы поняли, что лесок наш обернулся тайгой.
И это твои «напрямки» хрипела ослабевающая с каждой минутой жена.
А это твой конец! вяло огрызался я, и моё воображение рисовало припорошенный листвой скромный холмик.
Спасли же нас, как в рассказах Джека Лондона, собаки. Они залаяли в тот самый момент, когда отчаяние уже затмило в нас всякое желание сопротивляться.
Ориентируясь на лай, полуголые и одичавшие, с корой между зубов и со следами жизнедеятельности на одежде, мы выползли, наконец, к цивилизации, и, завидев чешских селян на телеге, истерически завопили:
Хенде хох! Гитлер капут!
И селяне, признав в нас недобитых фашистов, проявили радушие.
Варловы Кары! Варловы Кары! — всхлипывая, цеплялся я за лацканы их пиджаков, и они взяли нас к себе в телегу.
***
Опустевшая станция выглядела уныло. Торговки под нашими взорами расползались по щелям. Видимо, что-то такое мы излучали.
И о, радость! За крайним лотком, в ворохе тряпья и корзинок, я вдруг различил хозяйку той шрапнельной «вышни».
Вышенька! с диким рёвом бросился я к старухе. Сынку!
Брось! -прокричала мне в спину жена. — Оставь! Последний автобус пропустим!
И кинувшись следом, оторвала мои пальцы от дряблого куриного горла.
А ещё минуты через три, оставляя за собой глубокий след, недодушеную отравительницу и кучи неизгладимых впечатлений, мы, наконец, покинули злосчастные Вары.
Скажи, что это конец! умолял я жену, лёжа на ступеньках отходящего автобуса.
— Конец-конец, — успокаивающе гладила она меня по потной лысине, и неожиданно ласково добавила:
Только не забудь — завтра у нас ещё Ческе Будейовице…
И я, расплывшись в диковатой улыбке, протянул:
Будеё-ё-ёбице…
(с) Эдуард Резник

Источник