Истории из жизни реальных людей
Потому что потом уже рано. В районе двадцати история про зайку с лужайкой и правда кажется, ну не то чтобы очевидной, но явно имеющей какой-то резон. Ну вроде как, почти любая штука, что ты делаешь в этом возрасте кажется странной непонятной, очень ответственной и пугающей. И почти про все, что ты делаешь, тебе говорят: «ну это же на всю жизнь!». Но при этом все как-то само более-менее разруливается.
Вчера ты спрашивал разрешения на то, чтоб сходить в туалет, а сегодня выбираешь профессию, которой будешь учиться следующие 5-6 лет (срок, кажущийся нереальным, когда тебе чуть больше 16), и, как заверяют родители, которой ты будешь заниматься до конца дней своих.
Ты устраиваешься расклейщиком объяв, чтобы подзаработать на пивко, и тебе говорят, что первая работа что-то там определяет и закладывает. И это тоже на всю жизнь.
Ты прокалываешь уши, делаешь первую татуху, начинаешь курить и про все это тебе, качая головой говорят: «Ну это же на всю жизнь!»
Моя мама, помнится, чуть не упала в обморок, когда я в старшей школе захотела перекраситься в рыжий. «Ты понимаешь или нет, что ты навсегда испортишь свои волосы! Тебе придется красится всю жизнь!»
А в двадцать лет ты получаешь паспорт, который в следующий раз менять будут аж в 45. И ты про себя так тихо: «Да. И теперь эта дерьмовая фотка со мной на всю жизнь.»
Поэтому родить ребенка в этом контексте вообще не кажется чем-то жутким. Ну то есть да, стремновато, но так все вокруг стремновато. Ребенок это на всю жизнь Я вас умаляю, я еще до завтрака сделала 15 на-всю-жизненных вещей.
Это ближе к тридцатнику, сменив пару универов и с десяток работ, обнаружив, что на самом деле ты ни разу не экономист, а иллюстратор, не анестезиолог, а стендап-комик, не геолог, а бизнесмен, сведя три дебильных татуировки и перебив две хорошие, ты бросаешь курить, начинаешь заниматься йогой, перестаешь, наконец менять паспорта и фамилии при каждом новом замужестве и осознаешь вообще ничего пожизненного не бывает. Кроме детей. А их мне, пока что явно рано.
Ну потому что уже после двадцати пяти, начинаешь понимать, что ответственность существует, ты сам за себя теперь и все, что накуралесил тебе же потом и разгребать. Это не то чтобы очень страшно и мучительно, просто относишься к этому, как к гирям в спортзале, подходишь к стойке с пониманием того, что ты сейчас потянешь, а куда лучше не соваться, потому что под такими весами надорвешься безо всякой пользы.
И поэтому ты такой: «Хм Ребенок Черт его знает, у меня вроде есть более-менее стабильная работа, но я в самом начале карьеры, да и курс скачет.. Пожалуй, сейчас не лучшее время»
И откладываешь. До тридцати. В тридцать ты, похоронив пару-другую родственников и друзей, с удивлением узнаешь, что камни в почках существуют, а способов подстраховаться на все случаи жизни нет. Ты учишься откладывать деньги и говорить «нет, спасибо, мне завтра на работу» не в качестве тоста. Ты узнаешь об облигациях, процентных ставках, ипотеках, системе налогооблажения и как пройти пожарную, сэс и налоговую и не сойти с ума.
На вопрос о детях отвечаешь: «Вы там совсем того Я похожа на человека, которому мало проблем Да у меня полная жопа, мы на самоокупаемость второй год выйти не можем, да у меня времени в туалет сходить нету, какие к чертям дети»
В тридцать пять ты понимаешь, что родители не вечны, а ипотека, кажется да.
В сорок ты вообще не очень понимаешь из-за чего был весь этот сыр-бор, покупаешь очки в упомрачительной оправе, темную помаду, заказываешь мартини и наслаждаешься жизнью.
На вопрос о детях отвечаешь: «Мне кажется я еще не готова».
Через пять лет идешь-таки менять паспорт и избавляешься от той жуткой фотографии. Смотришь на себя двадцатилетнюю и понимаешь, что вот тогда могла бы легко!
Ну хотя бы потому, что в двадцать лет ты спишь конечно же с гением. Удивительным музыкантом, блестящим поэтом и совершенно невообразимым художником. Он самый умный, красив как бог и когда-нибудь обязательно станет миллионером. Ты точно знаешь, что не отксерить такого мужчину просто нельзя. Это преступление, если такой кладезь талантов не найдет своего продолжения! И если ты и не станешь супербогатой знаменитостью, то ваш общий ребенок, вобрав лучшее из вас, точно прославит вас на весь свет.
С появлением первых морщин и зачатков мозга, ты почему-то перестаешь любить гениев и начинаешь интересоваться нормальными людьми.
В двадцать лет ты почему-то больше сконцентрирована на том, что именно надо будет говорить сыну, если его возьмут в Гарвард и Оксфорд одновременно, а он хочет сконцентрироваться на своей спортивной карьере.
В тридцать все больше думаешь, а что делать, если ребенок будет с инвалидностью. Ну точнее, ты понимаешь что, но совершенно не понимаешь как, потому что в тридцать ты более менее знакома со страной, в которой живешь.
В двадцать лет ты представляешь, как ты шепчешься и секретничаешь с дочерью, в тридцать прикидываешь с какими именно травмами твой ребенок будет ходить к психотерапевту.
Чем старше становишься, тем больше возникает вопросов «а что если». Потому что самое распрекрасное здоровье ничего не гарантирует, самые распрекрасные отношения с партнером ничего не гарантируют, самая распрекрасная генетика ничего не гарантирует, самая распрекрасная работа, самые распрекрасные родственники, самые распрекрасные денежные запасы, самое распрекрасное все на свете НЕ. ГАРАНТИРУЮТ. НИЧЕГО. А у кого они распрекрасные
В двадцать лет об этом как-то не задумываешься. Задумываешься позже. И с каждым годом вся эта затея выглядит все более и более пугающей. И чем больше тебе лет, тем больше ты не готова.
А потом ты идешь в бар, тянешь цветную бурду из соломинки и слышишь, как твои подруги наперебой рассказывают, что все твои страхи преувеличены, а аргументация высосана из пальца.
— Вон я еще в институте родила и ни о чем не жалею. Петька на следующий год уже в школу идет!
— Но ребенок это же на всю жизнь!
— Оно разруливается, не ссы!