Приступ ностальгии

Моя десятидневная командировка в Германию подходила к концу. Наступил десятый день, и я испытал то, что испытывал всегда на десятый день за границей, — ностальгию.
Она у меня всегда возникает ровно на десятый день. Мистика какая-то. И всегда утром. И всегда одинаково: просыпаешься, и вдруг очень хочешь соленого огурца. Нет, дело не в том, о чем вы подумали, не рассола. Просто. Очень хочется Настоящего Соленого Огурца. Не какого-то там маринованного корнишона похожего, извините, на пупырчатую мумию гусеницы, вымоченную в уксусе, а Настоящего, Нашего, Соленого.
У меня сосед такие делает: на чесночке, на смородиновом листе, на укропе, на водке. Кусаешь его, подлеца холодного, а он, контра, — хрум! и за ушами ломит, и издаешь томный стон, идущий из самого сердца, и такая приятная прохладная волна по черепушке Не могу, хочу огурца.
И на этот раз утром случилось то же самое. Встал, судорожно сглатывая слюну, собрал чемодан. Приехал в аэропорт чуть ли не за четыре часа. Как бы подстегивая время. Сел на скамеечке. Сижу, как вымирающий динозавр. Кругом всё чужое, недушевное. Ещё вчера с наслаждением бродил по городу. Добрые, честные немецкие лица. Звучит язык Шиллера и Гёте. Пиво отличное. Чистота опять же кругом, как в газпромовской уборной. Хорошо.
А сейчас всё не так. Поскорей бы уж домой, к огурцам.
Объявили наконец-то регистрацию. Слава Богу. Зарегистрировался.
На паспортном контроле пограничник глянул на меня, как постовой милиционер на бездомную собаку и наотмашь вклеил штамп в паспорт, как будто пришиб таракана:
— Oкей!
Потом просвечивали мою сумку. Нету у меня ножика, нету! Передо мной группу из пятнадцати китайцев заставили снять ботинки. Никогда не видел столько босых китайцев. Что они там, атипичную пневмонию, что ли в ботинках искать собрались.. Носки у китайцев, помню были одинаковые.
Меня насчет ботинок пожалели, но на табуретку поставили, словно в детстве перед чтением стихов для гостей, и нежно, хотя и с настойчивым немецким пристрастием, обшмаляли. Зачем меня обыскивать Вы на меня посмотрите внимательно. Из меня ж террорист, как из «Тату» Зыкина.
Я тупо побродил по магазинчикам. За полтора часа до посадки на манер собаки перед обеденным столом уселся напротив табло у своего «гейта». Сижу, жду. Господи, побыстрей бы уж!
Объявили посадку. Ура. Посадочные талоны, проход по кишке. Улыбка стюардессы. Сел. У окна.
Через пару минут ко мне подсаживается дяденька. Наш. Явно такой же печально-нетерпеливо-тревожный, как и я.
Посидели, помолчали.
— Побыстрей бы уж взлететь, что ли — не выдержал дядя, с ненавистью пристегивая ремни. Как будто чем быстрей пристегнешся, тем быстрей полетишь.
— Ой, и не говорите, — с чувством поддержал я беседу. — МОчи уже больше нет.
И тоже пристегнулся. Вдруг поможет
Дядя посмотрел на часы:
— Ещё двадцать одну минуту мучиться. Кошмар!
— Да ещё, небось, задержат, сволочи, минуты на три, — сказал я. Насчет «сволочей» — это так, фигура речи.
— Нет, немцы вряд ли задержат, — с неподдельным испугом посмотрел на меня дядя.
Помолчали. Нет, немцы вроде не должны.
— Господи, поскорей бы домой, — опять начал дядя. Отсидел тут две недели, как в зоне У меня ровно через две недели, на четырнадцатый день каждый раз начинается Вы не поверите Просыпаюсь сегодня утром, чувствую: всё! Хочу в баню. Чувствую: если ещё сутки не попарюсь что-нибудь натворю. Не знаю Телефонную будку разобью. В глаз кому-нибудь дам. Не знаю. Прямо лежу и вижу: каменка, курва такая, пышет дух!.. веники замочены. М-м-м А у меня веники не веники, букет Абхазии! Сверху береза, а внутри черемуха, зверобой и крапива. Во как!
— Грамотно.
— Ха! И как начнешь париться сначала слегка себя веничком так пощекочешь Нагонишь, понимаете ли, предвкусия такого, пустишь этакий бриз Бр-р-р А потом чуть-чуть так мяткой поддашь для прохлады и начинаешь во всю! С пОтягом, с пОтягом!
Дядя зажмурился, как тенор на высокой ноте, и стал показывать, как он бьет себя с потягом. Похоже было, что он плывет баттерфляем где-то в космосе своего воображения.
— Ой, как я вас понимаю, — с жаром, как будто меня уже отбили с потягом, заговорил я. А у меня, знаете, больше насчет огурцов. На десятый день ка-а-ак с утра прихватит!..
— С чесночком да на смородиновом листе весело-заговорщически ткнул в меня пальцем дядя, будто по-дружески уличая в любовных проказах.
— Точно!
— Да с укропчиком еще веселее уличил меня дядя.
— Ой, с укропчиком!..
— И на водочке сестренке!..
— Ой, на ней!..
— Понимаю, — печально и несколько торжественно после мхатовской паузы сказал дядя. Нет, что ни говорите, а я сейчас прилечу и даже домой не поеду. Нет, не поеду. Там жена, теща А я непареный Убью ещё кого-нибудь Не, я сейчас сяду на «Нивочку» свою и на дачу. Отпарюсь до полусмерти а вот потом уж и домой. Скажу: рейс задержался. Не поверит, конечно Ну и
— А меня сосед будет встречать. Ну, тот, который Эйнштейн по огурцам. У меня машины нет, так он, святая душа, каждый раз меня из этих чертовых командировок встречает. Сядем мы в его «Москвичонок», достанет он из бардачка баночку с огурчиками И поедем мы по Ленинградочке, а я буду огурчики хрумать. Хрумхрум хрум-хрум!.. Да когда уж это корыто полетит!..
— Через двенадцать минут семнадцать секунд, — ответил дядя, взглянув на свои «Командирские».
— Вот вы все насчет бани с огурцами, — неожиданно раздался приятный женский баритон с соседнего сиденья, того, что за проходом. А я вот уже три месяца без пельменей.
Мы с дядей с энтузиазмом повернулись на голос. Он принадлежал симпатичной, в меру полной даме, в до такой степени облегающих джинсах, что от них просто невозможно было оторвать глаз. Сразу никак нельзя было сказать, что она целых три месяца прожила без пельменей.
— У меня муж немец, — исповедально, но едва уловимо провоцирующе сообщила дама.
В наших лицах отразилось нечто среднее между сочувствием и уважением.
— И я почти постоянно живу в Германии, — сообщили джинсы. Вы не поверите: в Германии невозможно сделать настоящие пельмени.
— Верю, — решительно сказал дядя. Верю всей душой.
— Мясо есть, тесто есть, а пельмени получаются не те. Не те и всё.
— Воздух не тот, — сказал дядя, трагически глядя на джинсы.
— Возможно. Я каждые три месяца домой летаю. Ровно на девяносто первый день накатывает Вот сейчас прилечу и сразу будем с сестрой моей Галочкой лепить пельмени.
— О!
— А потом есть.
— О!
— Она уже там, лапулечка моя, все приготовила. Тесто подошло. Прямо вот сядем (дама сглотнула и сложила руки на груди) и будем есть. Сначала первую партию, потом вторую, потом третью Особенно хороша бывает третья партия! Она ведь уже на тройном бульоне, понимаете вы это или нет (с легким отчаянием)
— О! Вы их как, с уксусом..
— Избави Боже! Масло, сухари и перец.
— О!
Загорелось табло «Пристегните ремни».
Мы уже пристегнуты.
— Наконец-то — злобно зашипели джинсы и тут же без перерыва, мечтательно: — Пельмень, он ведь должен быть большой, сочный, с кулак. Кусаешь его, толстомясика, и прямо сок по подбородку, сок по подбородку А мы с сестрой смеемся и не стираем его, пусть себе течет. Да Смеемся и не стираем. Прямо все перемазанные сидим, смеемся и плачем, плачем и смеемся Три месяца Тут разве с толстомясиками поплачешь Тут муж этот, салфетки Гауптвахта проклятая!..
Дама прослезилась и шмыгнула носом.
— А я сразу на рыбалку, — сказал бодрый худосочный старикан, сидевший за дамой.
Все с нежность посмотрели на старикана.
— Меня на целых два месяца в Германию послали, — энергично заговорил старикан, — в самое неподходящее время. Август, сентябрь Всю рыбу пропустил. Леща зеванул Щуку. Как чурка, в Германии в этой просидел. Единственное, что снасти ихние купил. Хорошие. Вот сейчас прилечу, — он посмотрел на часы, — как раз на восьмичасовую электричку успею. Значит, где-то в одиннадцать на месте. Доночки налажу
— Нет, сегодня никак не успеете, — решительно сказал дядя. Темно, всё запутаете. Еще прикармливать. Нет, рыбалка у вас завтра пойдет.
— Вы думаете испугался старикан.
— Уверен.
— Эх, жаль! закручинился не на шутку старикан. Ну, хоть с удочкой позорюю. Рассветы там на моем озере!.. Сидишь, как огнепоклонник какой. Небо! Хоть пожарных ангелов вызывай. Облака как льдины гигантские, торосы из изумруда. Стоят- горят, паразиты, прямо сердце щемит! И тишина. Огонь и тишь. Свихнуться можно от счастья. Слышно, как сердце бьётся. Заходится и бьётся. Бьётся и заходится. Эх!
— То тут можно свихнуться, — раздался голос сзади.
Все с интересом оглянулись назад. Там сидела крепенькая, крашеная хной миловидная старушка в физкультурных штанах с генеральскими лампасами.
— Сейчас не рыбу ловить, — сказали лампасы, — сейчас грибы самое время собирать.
— Грибы уж прошли — возразил кто-то невидимый далеко спереди.
— Вот я и пропустила: июнь, июль, август и сентябрь. У Свояченицы тут гостила. Год теперь потерян. Я если в июле маслят не пособираю у меня потерян год. Меня тут водила свояченица эти как их трюфеля собирать. Ну, мои родные! Это ж, как свинья, копаешься в наземе, выкопаешь этот кусок замазки с пенопластом Разве это гриб Наш маслёныш он глянцевитый весь, улыбается тебе, как новый зять. Весёлый, с хвойной присыпочкой. Пирожное, а не гриб. Его срезаешь он скрипит, как сапожок, спасибо говорит. Или вот взять подберёзник Он ведь
— Сейчас уже не грибы, сейчас клюкву собирать пора, — сказал старикан.
— Клюква под Вологдой хороша, — раздался бас из бизнес-класса.
— Под Вологдой её много, а зато вятская крупнее будет, — крикнул какой-то истошный фальцет из задних рядов.
— А огурцы надо не на водке делать, а на спирту разбавленном, чтобы не сорок градусов, а полста, — раздалось откуда-то. И понеслось со всех сторон:
— Они квелые от спирта-то. А пельмени со сметаной лучше, чем с сухарями.
— Это пусть этот как его Шрёдер, ё, трюфеля со сметаной ест
Смех. Дескать, так ему, Шрёдеру этому.
— Да взлетит этот самосвал когда-нибудь
— Минуты три осталось. Ты слова-то подбирай «Самосвал»
— Мятой поддавать холодит. Лучше пихточкой.
— Сам ты пихта!..
Смех.
— Это кто ж донки в октябре ставит..
— Масленок жареный лучше.
— Лучше перловкой прикармливать
— А я и говорю, что свинушка благородный гриб
— А червяки из коровника жирней, чем из свинарника!
Самолет тронулся. В салоне раздался дружный вздох облегчения. Потом недовольно:
— На две минуты опоздали.
— На две сорок восемь
— А ещё: «немцы, немцы»
— Из-за этих немцев на электричку ещё опоздаю, не дай Бог!..
— Через два часа хоть нормальной «Гжелки» куплю.
— «Гжелку» разбавлять стали.
— Да ну.. А что ж теперь пить-то
— «Русский размер».
— У-у-у! Она большая
— А ты половину — в огурцы Хе-хе
Самолет взлетел. Летели молча. Коллективный приступ ностальгии закончился. Каждый тихо думал о своем, о сокровенном. Кто о чём. Как, например, изловчиться и еще одну командировочку в Германию выклянчить. Не могу сказать, что я думал об огурцах. Нет. О чём-то другом. О жизни, о судьбе. О том, что все евро истратил. Но об огурцах, конечно, тоже. Куда ж без них
Елистратов Владимир

Источник