Я поздний ребенок

 

Я поздний ребенок На родительской встрече первоклассников моего отца чуть не приняли за директора школы. Он был старше папиков моих друзей лет на 25. На целое поколение. Я стеснялся его. Он

На родительской встрече первоклассников моего отца чуть не приняли за директора школы. Он был старше папиков моих друзей лет на 25. На целое поколение. Я стеснялся его. Он казался мне несовременным и слишком простым. Он появился на свет в голой русской деревне. Где нищета и водка служили привычными спутниками жителей. Как Солнце и Луна.
Отец отца, мой дед (я никогда его не видел) работал в колхозе бригадиром. Должность хлебная, но дед ушел на войну и попал в плен. Почти сразу. Бежал к своим. Свои на радостях отправили его в ГУЛАГ. Изменник Родины. История обычная для того времени. Я знал о том времени только из глупых черно-белых фильмов И вздрагивал, когда оно прикасалось ко мне вживую. А оно прикасалось.
Отец, выпив рассказывал одни и те же истории. Рассказывал без прилагательных. Семья — мать (моя бабушка) и четверо детей, двое парней и две девчонки, голодали. Соседи может и помогли чем, бедный человек смелее богатого, но у всех вокруг жрать было нечего.
Немцы открыли в деревне церковно-приходскую школу. Единственный отдых от холода, голода и сырости. В не топленной школе голод и холод отступали под горячим сопением отца над математической задачей. Единственная его радость тогда: догадаться, сколько осталось яблок на тарелке в контрольной из стертого учебника. Помните условия На тарелке лежало 13 яблок, Коля взял на 2 яблока больше, чем Наташа, Наташа взяла на одно яблоко меньше, чем Оля Оли и Наташи стали его настоящими друзьями на несколько лет. Помогли выжить.
Война закончилась. Отхлынула, словно грязная вода сквозь горло канализации. Грязь осталась. В семье мало что изменилось. Напротив, стало хуже. Вернулся дед. Вернулся доходягой после каторжного рудника. Прибавив лишний рот. Старший брат отца не выдержал нужды и сбежал в Ленинград. Его мать, моя бабушка, плакала. Старшему исполнилось 15, он работал в колхозе на полную катушку. Кормилец. Через год бежал и отец. До Ленинграда, куда его звал старший в тайных, на адрес одноклассницы, письмах, денег не хватило. Отец бежал в райцентр. К родному дяде.
Дядя Алеша работал начальником райфинотдела. Не очень представляю, что это. Но отец, когда называл его должность, всегда поднимал указательный палец вверх и делал паузу. Дядя с женой отпихивались от бедного родственника. Правда детей у них не было, и отец умолил их взять его «казачком». Началась жизнь, красочно описанная Чеховым, — Ванятка, покрась сарай, — кричал дядя Алеша, — Ванятка, почисти мне пальто, — в такт приказывала его жена Отец мыл, чистил, готовил, отпаривал. Бегал в магазин и аптеку. День и ночь. Вытаскивал во двор перины, которые весили как он сам. Тер стеклышком деревянные полы. Полы не терлись, зато до крови терлись коленки. Занятие ему подыскивали всегда. Отец терпел. Дядя Алеша обещал устроить его в техникум. И устроил в другой город. Очень дядя с женой хотели избавится от чужого ребенка.
В другом городе отец бы не выжил. Он спрятался на неделю у приятеля, потом пришел к дяде, будто только приехал с экзаменов, и сказал, что не поступил. Дядя Алеша, недолго думая сдал отца в интернат.
На выходные из интерната отпускали домой. Отец три недели не ходил. А на четвертую ходил. Раз в месяц шел в свою деревню, в дом, где родился. Шел или ехал, не знаю. 26 километров. Чаще, чем на раз в месяц не хватало сил. Странные это были визиты. Он домой ничего принести не мог. И дома ему ничего дать не могли. Ни крошки, ни варежки. Новостей в полумертвой деревне не было в принципе. Отец приходил, ночевал молча и уходил. Будто собака. Зачем ходил Другие ходили «домой», и он ходил. Человеку нужно прикасаться к дому. Пусть немому и голодному дому. Обязательно.
Институт он выбрал по одежке. Тогда студентам ВУЗов выдавали форменную одежду. В Горном шинели были самые длинные и самые теплые. Отец их и предпочел. Сдал экзамены, прописался в общаге, перезнакомился с такими же как он, тощими, но полными надежд ребятами. В широких штанах, с волосами, зачесанными назад. Они улыбались друг другу почерневшими, щербатыми от недоедания ртами. И все равно их улыбки были светлыми.
Начались занятия. 2-го сентября пришла телеграмма. Мой дед-доходяга умер. На товарняках туда-сюда отец съездил на похороны. На товарняках потому, что на билет денег не было. В дороге простудился, пневмония. Слег на 2 месяца. Но нагнал товарищей быстро. У отца оказался математический ум. Ему нравилось, что законы математики не зависят от людей. От родственников или богатых соседей. Учился он упорно и легко одновременно. Ко второму семестру его избрали комсоргом курса. Несмотря на анкету с ЧСВР.
После института, наплевав на распределение, он сбежал в Украину. Устроился инженером на большой завод. В командировки гоняли его по всему Союзу. Отца устраивало. Работать он хотел. Теперь, когда все зависело от него, не от немцев, не от дяди, он работал до обмороков. Он рассказывал, — Казахская степь, карьер, ветрище, передо мной дохлая «железяка» железяка весит как половина Германии. Людей нет, только два помощника. Одного фамилия Кишкинбеков, второго Сисибаев. И времени у меня до выходных, чтобы «железяку» завести.
Железяка завелась. Была у отца потрясающая способность доводить дела до конца. В любых условиях. В Польше, куда он приехал закрывать рекламацию, он попал на рудник, где директором назначили бывшего лагерника. Директор смотрел на каждого советского, как на сталинского вертухая. С той лишь разницей, что теперь директор мог дать сдачи. Напарника отца, замечательного мужика Толика Онищенко, поляки избили до лежачего состояния. Фамилия не понравилась украинская… Отцу нет еще 30-ти, чужая страна, серьезная поломка — могут погибнуть люди, поляки и так злые на говно, которое им поставил совок, так еще директор зарядил работяг на саботаж. А напарник в больнице. И все равно, через два месяца рудник заработал штатно, отец справился. Предварительно послав директора и запустив испытания под свою ответственность.
В официальной бумаге, в графе «от Советского Союза» отец поставил свою фамилию. Случись такое со мной, я бы считал этот день пиком, триумфом. Но он рассказывал о подписи спокойно, с юмором. С бОльшим энтузиазмом он говорил о следующей командировке и о визите в пражское кафе, в котором сиживал Ярослав Гашек.
Постепенно отец стянул к себе родственников. Зарабатывал он уже много, квартира, машина Родственники разбрелись по стране, но не роскошествовали и на хлебный зов приехали охотно. Было время, когда в большой отцовой квартире жило 13 человек 4 семьи
Родственники не то, что не любили его. Любили. Но считали его жестким. И не светским совсем. Да, на «умных» разговорах он зевал. До конца жизни отец, виртуозный технарь, не знал обычных «гуманитарных» вещей. Если ему нравился фильм, он говорил: «Молодец директор фильма». О существовании режиссера он не догадывался. Книг не читал, он их перемалывал. Словно это экспедиционный паек, и нужно усвоить каждую крупицу. Вплоть до выходных данных. Как-то он прочел японский детектив, и я, подтрунивая над его хронической неспособностью к иностранным языкам, спросил, — Как звали главного героя Отец вздрогнул, потемнел, махнул рукой и вышел из комнаты. Мы с мамой рассмеялись. Ночью, часа в 3 отец разбудил меня и назвал героя. В этом был весь он. Не заснул, пока не вспомнил. Книга, кстати, лежала на кухне, он мог бы подсмотреть, но это не пришло ему в голову.
Технические идеи отца принесли ему зарубежные патенты и отличный приварок в виде авторских за изобретения. Исключительный случай для совка, отец умел получать прибыль с идей. Благодаря его «железякам» наша семья считалась обеспеченной. Я подростком угонял его тачку, это была лучшая машина среди знакомых и коллег.
Я жил совсем другой жизнью. Без «железяк». Я знал, кто такой Герман Гессе, мне снилась «Стена» Алана Паркера. И у меня была гитара. И пару поклонниц. Хватит, чтобы почувствовать себя королем. Пусть не рок-н-ролла, пусть кочегарки, но королем. Мне нравились ощущение братства после концертов. С мечтами, с разговорами сразу обо всем.
Мы часто спорили с отцом о моем будущем. И ссорились. Он считал характер, последовательность и ежедневный труд основой карьеры. Он терпеть не мог размышлений «вообще» и требовал конкретики и ответственности даже при покупке городской булки. У него не было времени на «вообще». У него между проблемой и ответом на нее проходила миллисекунда. Без потных и бесплодных совещаний, он делал первый шаг немедленно. На свой страх и риск. Он был ледоколом. И тащил других. Не звал, именно тащил по фарватеру, который считал правильным. Хотя другие могли наметить иную дорогу. Его считали не чутким поэтому.
Мое будущее отец прочертил на 15 лет вперед. Договорившись заранее с работодателями о трудоустройстве и росте. Знакомых у него была куча.
Я пошел своей дорогой, и мы не разговаривали несколько лет. Потом я женился на Юльке. Я понял, вдохновения, полета, достаточно, если ты один. Если у тебя семья, главное в жизни мужика — эффективность. Даже если это эффективность трактора. Тем лучше… Ответственность за близких примирила меня с отцом.
При встречах на ДР или Новый год я все равно подсмеивался над ним. Он носил костюмы эпохи Никиты Сергеевича. На серьезное мероприятие с протоколом и иностранцами мог прийти в зеленой рубашке с коротким рукавом навыпуск и желтыми цветами вокруг карманов. Ему было удобно, остальное не волновало.
Родственники тоже подсмеивались над ним. За глаза. Прямо боялись.
Но когда отца не стало, вдруг оказалось, ни у кого из родственников нет телефонного справочника. Обычного городского справочника. Он был им не нужен. Когда им требовалось что-то, например, найти толкового врача, оформить пенсию в Украине, разменять квартиру, нормально продать тачку, отмазать кого-то из мусарни, написать в ЖЭК, купить овощи на зиму по оптовым ценам, привести кирпич и еще тысячу проблем, они звонили отцу. И он решал.
Он не умел любить их вслух, наружу. Но всегда думал о тех, кто рядом. Ему было не все равно, что с ними. Хотя вежливо «как дела» он не спрашивал.
Когда его не стало, его телефон я взял с собой. Автоматом. И пару месяцев отвечал на просьбы, которые шли эхом на его симку. Меня они бесили. Почему я должен заниматься ими Я потихоньку отпавадил родственников, знакомых звонить мне, выключил телефон и успокоился. Но однажды, где-то через год, на большом семейном торжестве, из тех, где собирается с полсотни людей; собирается целиком ветвистая и сучковатая семья и все, кто вертится вокруг нее; когда троюродные дедушки встречаются с троюродными бабушками впервые после потопа, я услышал в курилке, — Да, Борька не в отца
Сказано было обычно, без осуждения. Но у меня больно сжалось сердце.
oris Sav

 

Источник

 

 

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *