Наметанным взглядом эти святые люди угадывали во мне социопата, и моментально упрятывали в места, где не ступала нога человека. В подвал, на самый далекий пост в охране, в угол, в отдельный кабинет. Последнее начальство определило мне диван в собственной квартире, за что теперь и пользуется неиссякаемой любовью. Есть люди, которых нельзя выпускать — нет, не из дому. Нельзя в официальные места. Самое страшное воспоминание — работа в помещении банка. Пропуск, каблуки, маникюр, макияж у окружающих — я обычно только умываюсь утром. И то не всегда.
Такие люди как я бывают домашними хозяйками, им все знакомо, вот полотенце, вот кастрюля, вот замок. Но иногда приходится выходить. Однажды, еще в советское время меня пригласили в гости в двухэтажную квартиру к очень красивой и, очевидно, значимой женщине. Первое, что я сделала — грохнула розовенький телефонный аппарат. Как вышла оттуда — не помню. Может быть — вынесли. И уложили на обочине улицы Горького. Возможно, я до сих пор там лежу.
В общественных местах у меня заплетались ноги и руки, от смущенья закатывались глаза. При этом окружающие считали меня высокомерной стервой, дай бог им здоровья.
Собственно, о чем я. Не поменяла бы сейчас необоснованную уверенность в себе на тощую и дрожащую юность. Возможно, в следующей жизни буду гуру, коучем, аферисткой или бомжом. По крайней мере теперь я с уверенностью могу сказать в магазине: «Женщина, эта колбаса просрочена. Я ее не возьму». Или еще могу просто сесть покурить на край тротуара и не заморачиваться вопросом — бордюр это или поребрик. Я обрела свободу!
Топси Собакина