У кошки девять жизней.

 

У кошки девять жизней. Они уходят ночью или под утро. Чаще ночью. Заранее зная, что уйдут. Некоторые не могут смириться. Они задают вопросы. Кому Никто им не ответит. Все ответы находятся в них

Они уходят ночью или под утро. Чаще ночью. Заранее зная, что уйдут.
Некоторые не могут смириться. Они задают вопросы. Кому Никто им не ответит. Все ответы находятся в них самих.
Я сижу в обшарпанном кожаном кресле, жмурясь на свет галогеновых ламп коридора. В воздухе пляшут невидимые пылинки и чьи-то сны, полные кошмаров.
— Ну-ка, иди отсюда, — шикает на меня дежурная медсестра Сонечка. Она хочет казаться взрослой кошкой, но пока еще котенок.
И она плачет иногда в раздевалке, я видела. Ничего, привыкнет. Они все привыкают.
Я лениво потягиваюсь и спрыгиваю на пол. Этот драный линолеум давно пора поменять.
Кажется, сегодня уйдет тот парень, который выбросился с балкона. Люди не умеют падать на лапы, у них нет хвоста. Дурачье.
Пойду, проведаю. Пусть ему не будет страшно в пути.
— Соня, где Максим
— Он в ординаторской. Чай пьет.
— Операционную! Срочно! Готовьте плазму, большая кровопотеря. Четвертая плюс.
— Бегу, Олег Николаевич.
— Соня! Почему у нас в коридоре бродит полосатая кошка!
— Какая кошка
— Тут только что сидела кошка Черт, вторая ночь без сна.
Коридор наполнился вдруг звуками топотом ног, звяканьем металла, негромкими голосами. Из палат выглянул кто-то ходячих больных и тут же мигом шмыгнул обратно.
— Господи боже
— Соня, перестань. Ты мешаешь, вместо того, чтобы помогать.
— Олег Николаевич, она же вся
— Я вижу. Тампон. Соня! Не спи в операционной.
— Простите, Олег Николаевич.
— Ты как будто вчера увидела человеческое тело в разрезе.
— А меня даже хотели отчислить с первого курса. За профнепригодность. Я в морге в обморок падала.
— Уфф Как же он ее испластал. Как свиную тушу. Максим, что с давлением
— В пределах нормы. А кто был нападавшим, известно
— В полиции разберутся.
— Кс-кс. Иди сюда, Мурка.
Я приветливо машу хвостом старушке из двухместной палаты, но проскальзываю мимо. Некогда, некогда. А у вас просто бессонница. Попросите потом Соню, она вас спасет маленькой розовой таблеточкой.
В реанимации всегда пахнет мышами. Не могу понять, почему. Стерильно, вымыто с хлоркой, белым-бело, но пахнет мышами. Никогда не видела на этаже ни одной мыши. Наверно, это мыши, которые едят жизни. Грызут потихоньку человека изнутри, грызут Когда я прихожу, они затихают. Ждут, когда уйду, чтобы выйти из темных нор и приняться за свое.
Парень еще здесь, я чувствую его присутствие, но он так слаб. Хотя люди сильны. Сильнее, чем они себе в этом признаются.
Я ложусь ему в ноги и всматриваюсь в туннель, откуда за ним придут. Не бойся, я с тобой.
Спустя месяц.
— Соня, я опять видел сейчас на окне у столовой кошку. Какого хрена
— Олег Николаевич, ну какая кошка
— Какая, какая Полосатая, с хвостом. Вы ее прячете, что ли, всем младшим персоналом
— Олег Николаевич, я понятия не имею, о чем вы говорите.
— Я вас всех уволю, к такой-то матери Что вы улыбаетесь Через полчаса обход.
Выглядываю из-за угла столовой. Кажется, хирург ушел, можно продолжать свой обход.
Я знала таких людей по прошлым жизням. Громогласные, ворчливые, но совершенно безвредные. Помогут, попутно обложив матом. Не все понимают разницу между формой и содержанием. Лучше спасти с матом, чем столкнуть в пропасть, ласково при этом улыбаясь.
А вот о форме В палате номер шесть лежит девушка, которую изнасиловали, изрезали ножом, а потом бросили в лесу, недалеко от дороги. Бедняга выползла к утру на железнодорожное полотно, где ее и нашли обходчики. Врачи удивлялись, как она смогла выжить. Вопреки всем законам биологии.
Я много знаю про законы биологии, а еще больше про отсутствие этих законов там, где они не нужны.
У девушки восьмая жизнь. Предпоследняя.
— Кс-кс, Кошка, — зовет меня она.
— Мрр.
— В больницах не может быть животных, — удивляется девушка. Она сидит в кресле, в дальнем тупиковом коридоре у окна, в теплом байковом халате. Кутается в него, словно мерзнет.
— Мрр.
— Какая ты пушистая. Посиди со мной, Кошка.
— Мрр.
Девушка гладит меня по спине, безучастно глядя в глухую стену, покрашенную в унылый синий цвет.
— Зря я выжила, — вдруг говорит она спокойно, словно раздумывая.
Я укладываюсь на колени, обтянутые веселой тканью в горошек, потому что надо слушать.
— Вот я читала в интернете, что умирающие видят жизнь, которая проносится перед глазами в последние минуты. А потом их затягивает в тоннель Сияющий, как звезда или солнце. Ты слышишь
— Мрр.
— А я видела не свою жизнь. Вернее, много не своих жизней. Сначала я вроде бы стояла по колено в ледяной бегущей воде и держала за руку маленького мальчика. А потом оступилась и выпустила его руку Он закричал и ушел с головой под воду. А я не прыгнула за ним. Потом я видела горящий город и мечущихся людей. В каком-то из домов горел мой отец, а я не знала в каком именно. Это было ужасно. Потом я оказалась в толпе ярко одетых женщин. Они смеялись, задирая юбки, и хватали за рукава проходящих мимо мужчин. И я тожесмеялась. А в одном видеокадре я насыпала в суп яд. Кажется, я хотела убить своего мужа
Эти картинки сменялись перед моими глазами, словно в детской игрушке. У меня была такая в детстве калейдоскоп. Можно было сложить мозаику как угодно красиво. Правда, в том калейдоскопе, что мне снился, складывались только страшные узоры. И ни одного ни одного светлого и радостного.
На мою макушку между ушами вдруг капнуло. Я потерлась головой о безучастную руку девушки, подталкивая ее носом, чтобы она меня погладила.
Девушка шмыгнула, вытирая бегущие по лицу слезы.
— Уж лучше быть кошкой, правда спрашивает она меня, улыбаясь сквозь слезы.
Правда. Будешь еще. Если повезет. А не повезет, так начнешь цикл заново.
Поплачь, поплачь. Я тоже когда-то плакала. Когда умирали мои дети на руках. Когда меня разрывало на части снарядом. Когда сжигали на костре, и когда убивали за преступление, которого я не совершала.
Сейчас человеческая память мне ни к чему. Да и короткая она. У нас, кошек, куда длиннее.
— Я теперь не смогу родить. Никогда. Интересно, если женщина не замужем, она сможет взять ребенка из детского дома, как думаешь
— Мрр.
Я вижу бегущую по коридору Соню. Она ищет свою подопечную, и она сердита.
— Казанцева, вы знаете, что давно пора на вечерние уколы
— Простите. Тут с кошкой вот
Сонечка воровато оглядывается и гладит меня по спине.
— Давайте мне Муську, а сами бегом в процедурную. Понятно
Больная кивает и уходит в направлении процедурного кабинета, а медсестра берет меня на руки, подносит к груди, чешет за ухом.
— Ах ты ж полосатая морда. Пойдем в столовую, там сегодня была творожная запеканка. Тебе оставили пару кусочков.
— Соняяяя! Опять эта кошка! Немедленно выбросите ее в окно!
— Олег Николаевич, какая кошка
— Вы издеваетесь, да
— Нет, я вас люблю, Олег Николаевич.
Я улепетываю по коридору в сторону столовой. У дверей старушки с бессонницей останавливаюсь, насторожив уши. Эти звуки ни с какими другими не спутать, ведь в окно палаты осторожно скребется клювом поздняя гостья — смерть.
Просачиваюсь через приоткрытую дверь в комнату, запрыгиваю на кровать. Пожилая женщина так хрупка и мала, что под тонкой шерстью одеяла совсем не ощущается ее тело.
— Привет, Мурка, — улыбается она. А у меня что-то так сердце щемит. Хочется очень увидеть внука А он гриппом заболел. Но мне дали его послушать по телефону. У меня такая чудная невестка. И сын золотой. Приносили вчера торт, апельсины Хочешь колбаски
Я слушаю холодное шуршание в окне и мурлыкаю, мурлыкаю, заглушая скрип форточки, куда протискивается костлявая лапка. Ох уж эта девятая жизнь.
Нет ничего хуже одиночества в такие минуты.
Поэтому я рядом.
© Паласатое

 

Источник

 

 

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *