ЕВРЕЙСКАЯ КУХНЯ

Ребёнка питает воображение. Нарисуй ему картинку, вызови слюноотделение, и шнурки пойдут, как спагетти.
Моя мама это понимала.
— Не хочу! — заливал я слезами манную кашу.
— Ну да, с сожалением качала головой мама, — это же не форшмак!
«Ах, форшмак, форшмак!» приговаривала она, погружаясь в воспоминания. А я, отодвигая тарелку, заинтересованно моргал.
— Ты хочешь спросить меня, что такое форшмак — подбоченивалась она.
Я кивал.
— Хочешь знать, что такое форшмак!
— Да.
— Ну, форшмак — это… мама закатывала глаза.
Мне было восемь, а она закатывала: «Ах, форшмак, форшмак!».
— Ну что это Что! терял я терпение.
Глаза мои становились, как два пятака, слюна срывалась с губ. Интуиция подсказывала слюне, что это едят, и она срывалась непроизвольно.
— Ты действительно хочешь знать, что такое форшмак! нагнетала измывательница.
Она произносила это слово так вкусно, что её хотелось укусить.
— Да, хочу, да! повисал я на её халате и смотрел снизу вверх, роняя слюну на тапочки.
— Ах, форшмак… вновь покачивала головой мама. Мне было восемь, а она покачивала. А потом говорила:
Это даже вкуснее, чем цимес. Знаешь, что такое цимес
— Нет! — мотал я головой.
— Так вот форшмак вкуснее.
— Но что это! изводился я.
И мама расстраивалась.
— Господи, ну как объяснить ребёнку про форшмак, когда он не понимает даже про цимес
— Не объясняй. Лучше сделай! сглатывал я, как могут сглатывать только любопытные до еды дети.
— Но как разводила мама руками. — Из чего
— А из чего его делают
— Из селёдки, конечно же, глупый ты ребёнок.
— Так у нас же полно селедки! бросался я к холодильнику.
И мама бледнела.
— Сейчас же забери свои слова обратно! Что ты называешь селёдкой Не смей! Разве из этого можно сделать форшмак! Она солёная да. Возможно, она даже когда-то плавала. Но разве из этого можно сделать форшмак.. Изжогу из этого можно! Гастрит! Памятник достижений народного хозяйства — только не форшмак!
— А из чего же тогда можно трясся я. Из чего его делают!
— Говорю же тебе — из селёдки, глупый ты ребёнок.
— Из какой! обсасывал я пальцы.
— Ты спрашиваешь меня: из какой селёдки
— Да. Я спрашиваю!
— Из какой селёдки делают форшмак!!!
— А это «К» или «Г» хныкал я.
— Какое ещё «Г»! пугалась мама.
— ФоршмаГ или форшмаК
— Боже! Леня, ты слышишь, этот еретик назвал форшмак «Г»!
— Не доводи ребёнка! отзывался отец. Сделай чёртов форшмак, и не доводи!
— Но это же будет гадость!
«Гадость» мама произносила с украинским «г», звучащим как «х». «Это же будет хадость!».
— Так сделай мне гадость! — умолял я.
— Но это же всё равно, что «кугель» без мацы!
— Кугель! таращился я.
— Боже, Леня, он же не знает, что такое «кугель»! хваталась за грудь мама. — Ты спрашиваешь меня, что такое «кугель»
— Да. Я — да!
— Спроси ещё, что такое «креплах»!
— И спрошу! уже всхлипывал я, сидя в слюне по пояс.
— Спрашивай хоть до завтра. Но знай, что ни «креплах», ни «латкес», ни «кугель», ни даже «цимес» не сравнятся с настоящим форшмаком! Если б ты только знал, что это такое. Если бы ты только…
— Дай уже мне хоть что-нибудь! ревел я, сплевывая обглоданные ногти. Дай уже, дай!
И мама пододвигала кашу.
© Эдуард Резник

Источник