Истории из жизни реальных людей
По-другому не мог, не получалось. Я стеснялся купаться голым. Самого себя стеснялся. Однако, я смог преодолеть это стеснение. Однажды, когда я в очередной раз мылся, из дополнительного сливного отверстия показал свои усищи гигантский таракан. Он намеревался вылезти наружу. Он хотел моей гибели. И своей тоже. Я снял трусы и заблокировал ему выход. Я дрожал в ванне, полной горячей воды, пены и солдатиков. Это был переломный момент в моей жизни. И в жизни таракана, по всей видимости. Больше я его не видел. Больше я не мылся в трусах. У Айзы была порочная задница. Иначе и не скажешь. В этой части у Айзы был несомненный приоритет, по сравнению с остальными работницами деревообрабатывающего комбината. Айза перемещалась по цеху, виляя задом. А может и зад вилял Айзой, перемещая её по цеху. Трудно было разобрать. Но зрелище завораживало. Подобные задницы могут увести за собой чёрт знает куда. Меня уводило пару раз в жизни. Но смотрелось всё это празднично. Глядишь — и понимаешь, что никогда не умрёшь. Однако, лица Айзы я не помню. Помню только смутно, что она была похожа на опечалившегося пожилого киргиза.
Я вернулся из армии в родимый дом. Возвращался шесть суток. Без двух лет, конечно. На четвёртые сутки я осознал как широка и пространна наша Родина. А на пятые меня стало тошнить от родных просторов, из-за их тягучести. Я курил в тамбуре одну за одной. И считал чертовы шукшинские берёзки за окошком. В моей сумке находились две ворованные полевые рации, трусы с носками и немного пожрать. Отдав долг, голодранец возвращался домой, к маме и папе. К своим повзрослевшим на два года друзьям-ханурикам. Под Волгоградом у меня украли ворованные рации.
Кончались девяностые. В стране что-то определённо происходило. Явно кто-то что-то творил. Но всё это пролетало мимо меня. Я жил как-будто на другой планете. Или на астероиде. Я напивался каждый день, начиная с утра. Родители молча терпели. Ждали чего-то. Я выкинул армию из головы, к чёртовой матери. Через неделю после возвращения, я занял денег и купил себе берцы. И раздумывал — не подковать ли их мне.
Пили мы с моим дружком детства Соплёй. Он был безумен. Но он был моим другом. Мать Сопли отмазала его от армии, что не пошло ей на пользу. Матери не пошло, армии как раз-таки повезло. Сопля гонял мать по всей четырёхкомнатной квартире. Там было где погонять, где развернуться. В день, когда мне принесли повестку, Сопля прокусил мне кисть. Он был мне почти братом. Он не хотел, чтобы я уходил. Тогда он плотно сидел на реланиуме.
Но сейчас он стал алкоголиком. Простым и без затей, как июньское солнышко за ситцевой занавеской. Квартира была просрана вместе с матерью. Времени Сопля не терял. Когда я сдирал мозоли на своих пятках, он расшатывал свою жизнь. И всё пошло вразнос в его малоинтересной судьбе. И теперь он гонял свою бабушку, в домике рядом с вещевым рынком.
И мы с Соплёй стали квасить. Но я знал меру, а Сопля нет. Он допивался до горизонтального положения. И лёжа на асфальте он затягивал гимн Советского Союза. Он знал его наизусть. Потом он вырубался и я тащил его к бабушке — я был здоровее Сопли. Я сдавал его на руки бабушке. Она пинала его ногой, пока он не протрезвел, и оставляла спать в прихожей. Я выходил на крыльцо и смотрел на звёзды. Спускался с крыльца и шёл домой. Я хотел умереть. Я останавливался перед первым кустом и мочился на листики. Тоскливый куст, тоскливая струя.
Однако, даже у такого алкаша, как Сопля, была душа. Неоднократно вывернутая наизнанку, но всё же. Однажды утром мы сидели на скамейке, пили тёплый самогон и закусывали редиской.
— Давай убьём кого-нибудь, — сказал Сопля.
— Кого
— Всё равно.
— Давай.
— Нет, не всё равно. Давай работяжку какого-нибудь. Или ветерана. Можно школьницу. Просто так, забьём арматурами, да и всё.
Идея мне понравилась. Я сидел и обдумывал её. Анализировал всесторонне. И она становилась всё привлекательней. И в этот день Сопля даже не лёг на асфальт. Мы не стали догоняться, а разошлись по домам, готовиться к убийству.
Я лёг на диван. Дома никого не было. Может даже и меня не было. Кто-то лежал на диване в моих шмотках. Ну, хорошо, допустим это я лежал на диване. И мне становилось всё хуже и хуже. Неплохо бы, думал я, меня кто забил арматурой. Какой-нибудь добряк. Я слез с дивана и лёг на пол. Ниже некуда было ложиться. У меня не было сил. Я смотрел на кумачовые обои. И я не мог встать и вскрыть себе вены. Но хотелось сильно -это было бы чудесно и светло. Праздник, да и только. И я заснул.
Я проснулся на следующий день. Почему-то на кровати, раздетый и укрытый одеялкой. Я встал, умылся, выпил три стакана молока и пошёл устраиваться на работу в ближайший деревообрабатывающий комбинат.
Я зашёл в первый попавшийся цех и будто попал в рай. В цехе всё грохотало и выло и подвывало. Можно было орать во всю глотку и не слышать самого себя. Вот, что мне нужно было. Место, где даже думать было трудно. И я отправился бродить по цеху, в поисках какого-нибудь начальства. И тут я увидел Айзу. Вернее, она увидела меня. Она выключила станок, на котором вертелась огромная пила и побежала ко мне. Я увидел, что ко мне несётся какой-то нерусский мужик в фуфайке. И я струхнул немного. Мужик в фуфайке подбежал ко мне и прижал к стене. И тут я понял, что это вовсе не мужик, а страшненькая баба. Это и была Айза.
— Кого ищешь, меня ищешь — прокричала она мне в ухо.
— Мне начальника цеха надо.
— Ты женатый
— Вдовец я. Пропусти меня, пожалуйста.
Айза повернулась и пошла к станку. Чтобы продемонстрировать кое-что. Это было дефиле специально для меня. Я решил, что буду здесь работать. Стану специалистом-многостаночником. Меня приняли подсобником в тот же день.
Работа была занудной и тупой. Лучше и желать нельзя. Я отрабатывал смену, приходил домой, ужинал и заваливался спать. Соплю я послал, буквально. И он совсем пропал, в обоих смыслах. Зарплату я отдавал матери, себе оставлял чуть-чуть. По выходным я покупал портвешок и шёл в библиотеку. В абонементе я брал книгу ( какого-нибудь Селина или Платонова ) и устраивался на диванчике в холле. В библиотеке никого не было. Только я и библиотекарша. И несколько тонн всякой лабуды. Я сидел на диванчике, незаметно потягивал три семёрки и читал книжку. За три года я перечитал кучу литературы. И мне не нравилось почти всё из прочитанного.
Айза стала меня преследовать. Домогаться. Бывало, когда я шёл мимо её станка в подсобку обедать, она включала торцовочную пилу, становилась на транспортёр и ехала на нём прямиком под эту пилу.
— Сними меня, Рахманчик, СНИМИ, ПОЖАЛУЙСТА! СПАСИ! — орала Айза.
Ну, я и снимал. И спасал. А что делать-то Она обнимала меня, целовала в щёчку и лезла рукой в штаны. В мои штаны. Мужики кругом посмеивались. В первый же день меня просветили относительно Айзы.
— Она с двенадцати лет жахается как кошка. С двенадцати лет блядовала с химиками, — сказали мне.
А я в двенадцать лет…
Мне было плевать на эти разговоры. Но на Айзу у меня не стояло. И было мне неудобно из-за этого перед ней. И однажды я сказал ей:
— Айза, у нас с тобой ничего не будет.
— Почему это не будет
— Потому что ты похожа на мою маму. Как две капли воды.
И Айза успокоилась. В половом смысле. Но она решила женить меня на своей дочери, моей ровеснице. Она расписывала мне её достоинства — доброту, хозяйственность и скромность. Отец её, правда, был неизвестен. А звали её Индирой.
И я заинтересовался. Почему бы и нет Может эта Индира только задницей в маму, а спереди всё благополучно и миловидно. Такие вещи случаются.
И однажды Айза привела Индиру в цех. Я как раз выходил из подсобки, плотно пообедав. И тут же зашёл обратно. Я закрыл дверь на щеколду. У Индиры был ДЦП. Она передвигалась как зомби, об которого изломали три табурета. Она запрокидывала голову к небу. Айза держала Индиру под руку. Они направлялись в подсобку. Я открыл окошко, спустился по водосточной трубе и был таков.
Выбросьте к чёрту последующие семь лет.
Однажды я встретил Индиру на улице, случайно. Я шёл куда-то. Она прогуливалась с двумя малышами. То есть, прогуливалась — это не тот термин. Она боролась с гравитацией. Малыши топали себе по дорожке. Я прошёл мимо, и заглянул Индире в глаза. Добрые и умные.
Ты прости меня, чего там. Не унывай. Мы все умрём. И вытянемся в полный рост.
Рахман Попов