Истории из жизни реальных людей
Я немедленно принялась хохотать над этим, в моем тогдашнем понимании, ужасом. — Эх ты, — сказала мама. — Вот им уже сейчас до чёрта лет. А через двадцать лет это будет писк моды, вот увидишь. Семидесятые! Чудные времена!
Я училась в начальной школе и то, что смешным ботам может быть двадцать лет, делало их в моей голове ровесниками опричнины вообще и Малюты Скуратова в частности. Хотя, думаю, вру. В начальной школе вряд ли я знала про Малюту. Наверное.
В общем, с тех пор минуло тридцать с гаком лет. В моду-то боты вошли, но с переездами та пара потерялась, конечно, незнамо где. А нынче никакая обувь или шмотки в памяти не задерживаются. Разве что мои ботинки, но тут я любитель и знаток, а ещё Плюшкин, потому выкинуть пару ботинок — это мне надо решиться, это поступок, это веха! Особенно когда им сносу нет, подумаешь, старые, но прочные же.
И вот тут перебирала вещи к зиме, скрипя зубами решила выкинуть куртку, её уже никому не отдать, она прям не вещь, а ремки, хоть и любимые. И тут смотрю — ба! Светло-коричневая застаренная куртка из свиной кожи, тяжеленная, как комод.
И сразу столько воспоминаний.
Август 98-го, у нас дефолт, я в Голландии. Папа на мои встревоженные вопросы по телефону — «Дочь, раз остались гульдены (да, никаких евро, тогда были ещё гульдены), то вези, ребенок, обувь. Если это надолго тут у нас, то хорошая обувь кончится первой!».
Купила. Везла, а то. Напоследок шиканула и к нескольким коробкам обуви купила эту куртку. Дорого. С виду — ну, хорошая кожа, ну, куртка. Пока не притронешься, а на ощупь она — блин, как воплощение личного бытового счастья и благоденствия.
Выхожу тогда из Шарика, курить хочу — жуть. Бегу к тетеньке, что торгует водой, сигаретами и всяким таким.
— Сколько! — говорю, глянув на цену Мальборо. Я уезжала, пачка стоила семь с полтиной, приехала — восемнадцать рублей, будьте любезны.
— А чо вы выходите оттуда, — тетка махнула головой в сторону аэропорта, — с глазами квадратными, а! Хрена пучитесь! Если чо не нравится, пиздуйте обратно!
Я тогда так соскучилась по русскому, по теткам, по нашему бардаку, так, что сегодня и не объяснить. Нынче времена, когда таких теток принято вот тут вот, в фейсбуке вашем богопротивном, предавать анафеме, называть глубинным народом и всяко порицать, разводя руками. Что за страна! Что за плебс!
Тетку я тогда чуть не обняла.
— Родненькая, — говорю, — деньги последние ваще. Дай мне две пачки и какую-нибудь зажигалку дешевую, а В ноль приехала.
— Ну правильно сделала, что в ноль. Тут у нас слыхала чо Вот. А там хоть это. Купила, мож, чо, — сказала тётка, угнездила щеки на плечи, расплылась в улыбке и спросила — Чо думаешь-то Поди, выкрутимся
Двадцать один год как с куста, а я её помню как родную.
Выкрутились.
Не буду трогать куртку, пусть висит. Через тридцать лет это точно будет писк моды. Девяностые! Чудные времена!
Евгения Просветова