Истории из жизни реальных людей
Мы всегда встречали Новый год дома.
Дня на три нам во владение оставалась вся наша огромная квартира. Последние лет семь до переезда, кроме меня, мамы и тёти маминой сестры, в нашей коммуналке проживала только одна семья. И на Новый год они уезжали на родину куда-то под Саранск, в мордовскую деревню.
Ну вот! Хотел же писать про Новый год, но не рассказать об этой семье я просто не имею права!
Хорюшкины!
Я не забуду вас, Хорюшкины, даже на смертном одре!
Даже если Родина прикажет забыть вас у меня ничего не получится!
Вы огромный шмоть моего гипоталамуса и мне вас оттуда не выковырять!
Хорюшкины перебрались в Москву из-за, как говорила тётя Маруся Хорюшкина, хворобы сына Шурика. Хворобу эту в Саранске было вылечить невозможно. Только в Москве.
Шурик появился в нашей квартире месяца через три после заселения родителей. Был в санатории восстанавливался после лечения. Хвороба двадцатидвухлетнего Шурика носила название «алкоголизм». К своим двадцати двум годам Шурик допился до «белочки» в её агрессивной и непредсказуемой стадии. В редкие минуты просветления Шурик сам просил убирать подальше от него ножи и вилки, повторяя фразу: «Во мне дурак спит. Когда проснётся сам не знаю». К началу его очередного запоя родители сдавали его в стационар, как говорила тётя Маруся «на прокапку», откуда он сбегал дня через три-четыре. Однажды, помню, Шурик вернулся с «прокапки» с вдребадан пьяным мужичком довольно таки культурного вида. Мужичок оказался лечащим врачом Шурика. Какой-то конфликт у него произошёл то ли в семье, то ли на работе вот он и сорвался вместе с пациентом. Дня три Шурик с наркологом гоняли чертей по квартире, потом подзатихли. Помню, как на кухне Шурик уговаривал врача:
— Ну, сходи за пивом, сука! Ты же видишь, как мне херово! Помоги человеку!
На что доктор, лёжа на полу и уютно пристроив голову между ножек табуретки, не открывая глаз, вещал гипнотическим шёпотом:
— Я не смогу тебе помочь, Саша, если ты сам этого не захочешь! Ты, Саша, должен сам осознать, что ты болен! Алкоголизм, Саша это болезнь! Сходи за пивом сам, возьми шесть!
В конце концов, протрезвевший первым Шурик доставил доктора к месту его служения людям
Ну а теперь главный, да что там главный единственный персонаж, достойный слова, кисти , отлития в бронзе и высечения в мраморе Шурикова мама, тётя Маруся Хорюшкина! Крупная, абсолютно деревенская, с удовольствием пьющая и никогда не унывающая баба! Тётя Маруся говорила всегда! Каждый свой шаг или действие она сопровождала громкими репликами тихо говорить просто не умела. Поход тёти Маруси в, я извиняюсь, места общего пользования это был радиотеатр! Я (и не только я) выжидал пару-тройку минут изкак бы сказать эстетических соображений, потом шёл в коридор к туалетной двери наслаждаться. Начиналось с громких причитаний:
— Да что ж это такое-то Да откуда столько Да сколько ж можно-то Это ж какой-то Вельзувий! Ой, боженьки ж мои, ну я сёдня и выдаю! Царица! Стахановка!
Окончание физиологического процесса сопровождалось песней «Потеряла я колечко». Все в квартире знали, что если зазвучала песня через пару минут туалет приветливо распахнёт свои двери для остальных страждущих. Моя мама с кухни, кричала мне, скачущему по комнате с плотно сжатыми ногами и постанывающему от нетерпения:
— «Колечко»! Приготовься!
Распахивалась дверь и на пороге стояла счастливая тётя Маруся с персональным стульчаком подмышкой. Тётя Маруся гордо хлопала себя по пузу:
— Всё! Пустая! Хучь по новой завтрикай!
Как-то на майские Хорюшкины поехали к деревенской родне, обосновавшейся где-то под Ленинградом то ли в Ломоносове, то ли в Колпино. По возвращении тётя Маруся сказала маме:
— Скушный сральник у нас, Аронтьевна! Невесёлый какой-то!
На следующий день на стене нашего огромного десятиметрового туалета, рядом с вырезанным мною из газеты заголовком-призывом «Хотеть значит мочь!», появился портрет Николая Сличенко в латунной рамочке, вывезенный тётей Марусей из культурной столицы. Сменился, соответственно и тёти-Марусин репертуар: она стала отдавать предпочтение цыганщине. Посконное «Колечко» было забыто и тётя Маруся заканчивала дефекацию романсом «Милая».
Куплет «Сколько мук я терпел и страдать был бы рад» звучал в подобном контексте более, чем убедительно.
В нашем доме не было горячей воды. Все мы ходили в баню в ближайшие «Сандуны». Тётя Маруся ходила в баню по четвергам с собственной шайкой и персональным деревенским пахучим веником. Мама моя, однажды решившая сходить с ней за компанию, рассказывала, что тётю Марусю в бане ожидала целая толпа фанаток. В помывочном зале тётя Маруся исполняла блатные песни, коих знала невероятное количество (впрочем, ничего удивительного: Мордовия сплошные зоны и «химия»), а в парной наступал черёд матерных частушек. К чести тёти Маруси стоит заметить, что в квартире она никогда не позволяла себе подобных вольностей. Фанатки подсвистывали и поили водкой. Водку тётя Маруся пила, как воду утоляла жажду: рассказывая что-нибудь, поднимала полный стакан, делала пару глотков промакивала горло, продолжала рассказ, потом, понимая что жажда не утолена, отглатывала ещё, на пару секунд прервав повествование.
О возвращении тёти Маруси из бани знал весь переулок: пьяненькая тётя Маруся орала песню «Там вдали за рекой», в конце каждого куплета колотила в дно тазика кулаком, изображая конский топот. Войдя в квартиру, аккуратно повесив тазик на предназначенный для него гвоздь и провозгласив традиционное: «Я чиста аж блестять срамны места!», падала на диван в коридоре, накрывала лицо снятым с головы мокрым полотенцем и мгновенно засыпала. Ни крики, ни выстрелы, ни взрывы не могли разбудить тётю Марусю. Реагировала она только на тихий голос, почти шёпот, благоверного мужа, дяди Толи Хорюшина: «Мань, пожрать бы чё». Тётя Маруся вскакивала с дивана совершенно трезвая и отправлялась кормить кормильца.
Ну вот! Хотел же про Новый год рассказать, а оно опять вон как вышло
Слева Левин