Истории из жизни реальных людей
Никто не помнит, были ли они похожи на нынешних. Быть может, боги степи их потомки, уставшие от подпирающих небо башен; переселившиеся в ветер и холодные ручьи, в огонь ночных костров. Быть может, боги степи сами не помнят, кем были те, древние. Быть может, даже им, всемогущим, суждено лишь смотреть издалека на города из камня и железа, тут и там грезящие среди бесконечности травяного моря. На шпили, поднимающиеся к облакам; на многоглазые замки, сложенные из каменных плит; и железные деревья, протянувшие голые ветви под прямыми углами, с которых свисают, качаясь на ветру, черные стебли. На замшелые статуи и полустертые лики, изображенные в мозаике, рельефе или краске на стенах, подобных отвесным скалам. Никто не знает, никто не помнит. Что же до людей, то ведомо им одно покинутую вотчину богов оберегает Хранитель Мертвых. Страж, оставленный среди запустения до конца вечности защищать чудеса минувших эпох. Или вор, в отсутствие хозяев вскрывший засовы дворцов, пролезший в незрячие окна и объявивший своим то, что некому было оспорить. Каков бы ни был ответ, все хороши. Седлай коня и скачи в сумерках что есть мочи к светлеющему силуэту на горизонте. Видишь, не меркнет он, хоть солнце уже почти скрылось во чреве земли Видишь бледный огонь, пляшущий на железных ветвях и циклопических громадах плит Небо чернеет, но над городом древним не различишь ты звезд, ибо их закрасит призрачный ореол.
Много толков и легенд ходит о том, что скрывают обители богов. Никто, впрочем, ещё не возвращался, чтобы рассказать правду. Одни старики вещают, что человеку навеки закрыт туда путь. Хранитель Мертвых заберёт его душу, стоит спесивцу ступить в тень запретных шпилей. Другие говорят, что не по воле Хранителя погибнет смельчак, но от страха и благоговения, ибо может ли увидеть смертный то, что предназначено взору одних творцов Среди юных ходит слух, что тот, кого не устрашат замогильное пламя и безмолвие, найдет в покинутых городах вечную жизнь и радость; и оттого не возвращался никто, что в сравнении с раем степная жизнь горькая юдоль.
Рано или поздно умирают романтики, умирают старики. Целые племена превращаются под ветром времени в пыль, которую однажды будут топтать копыта чужих табунов. Из пыли этой прорастёт новый ковыль, что ощиплют губы чужих лошадей. Но каждую ночь, как тысячи лет назад, будут вспыхивать на стыке земли и черного неба огни Хранителя Мёртвых.
***
Зага совершил святотатство и платил за это собственной жизнью. Впрочем, а что оставалось Степь жестокая мать, растящая столь же жестоких сыновей. Чужеземцы севера зовут их «адалами», не придавая значения именам племён, неустанно порождающих и поглощающих друг друга. Именам, между тем, незапамятным и полным смысла. И этим утром одним стало меньше.
В предрассветной мгле враг напал, когда и самый стойкий часовой клевал носом, а слух убаюкивали шумы костра и ветра. Слишком поздно прозвучал клич, слишком поздно проснулись мужчины. Всадники на коренастых лошадях хлынули в стойбище, огибая шатры и хижины, как поток воды, текущий сквозь каменистую лощину. На головы высыпавших из жилищ людей опускались дубины, стрелы поражали тех, кто пытался вскочить на коней и сражаться. Все крики смешались: звериные и людские, взрослые и детские. Много проклятий было сказано и осталось беззвучными на устах о тех, кто проглядел бросок соседа-хищника. Сладкие голоса демонов усталости и дрёмы, как известно, поражают степняка лишь единожды и насмерть.
Зага был одним из тех, кто бежал. Вернее, он тешил себя этой мыслью, так как в горячке кровавого утра не заметил, спаслись ли другие. Стыд не гложил, и едва ли кто назвал бы Загу трусом за то, что не остался и не принял смерть, будь она мгновенной или медленной, от пыток. Не лучше и судьба раба под кнутами жестоких господ, с которыми ещё прошлой зимой пили из одной чаши и обменивали кобыл на войлок, стрелы и золото, добытое в набегах на северян. Что случилось, то случилось такова воля богов. Это не притупляло ярости и обиды, что жена Заги станет наложницей, а дети вырастут слугами того, кто гнал их отца за горизонт, как побитую собаку; но стыда не было. Слишком часто лишались жизни и свободы в степи, чтобы питать иллюзии.
А вскоре и ярость уступила страху, ибо одиночка на взмыленном коне слышал за спиной крики преследователей. Стрелы с костяными наконечниками мелькали на грани зрения, и лишь случай или благоволение небес до сей поры спасал Загу от смертельного удара. Зачем нужен был победителям один никчемный степняк, даже имя которого стало ныне пустым звуком, ибо сгинул народ, стоявший за ним Не жеребец и не пропитавшийся потом халат гнали троицу с тугими короткими луками за беглецом, но веселье. Оттого и в завываниях их не было проклятий, лишь радость погони. Зверем обратился Зага, зверем, за которым охотились из жажды потехи. Тогда-то и решился он на святотатство.
За спиной небеса пили пролитую кровь, знаменуя рассвет. Впереди же предупредительно горел иной огонь. Его зеленоватые языки плясали на башнях, облизывали прямоугольные дворцы, похожие на исполинские сундуки с сотнями червоточин. Мысль родилась мгновенно, и таким же было исполнение. Впопыхах Зага выбрал недостаточно быстрого и выносливого скакуна, чтобы иметь шанс оторваться. Но если он приблизится достаточно к запретному городу, к проклятой и одновременно священной земле, враг должен отступить! Ведь не будут же победители жертвовать всем, что завоевали в мире живых, ради обезумевшей добычи, решившей спрятаться у самой смерти за пазухой И он, Зага Изгнанник, Зага Без Племени и Рода, гнал жеребца, чьи бока от напряжения обжигали голени, к вотчине Хранителя Мертвых.
Но вот когда уже притухло пламя, еженощно пожиравшее старинные крыши, а сбоку мелькнула в траве черная дорога, что не в силах разбить даже терпеливые дикие травы, конь захрипел и повалился. Для выброшенного из седла остов города, суливший спасение и погибель, столь близкий уже, жаль недостаточно, закрутился как юла. Затем был удар о землю: воздух выбило из груди, заглохли звуки, все чувства утонули в боли. Только упрямое желание заставляло Загу ползти почти вслепую, не разбирая направления и наплевав на муки. Позади ржал раненый стрелой скакун, и когда ощущение пространства и звуков вернулось к всаднику, тот услышал топот копыт, приглушенный травяным войлоком. Он знал, что будет дальше аркан. Нет хищным птицам большей потехи, чем поиграться, когда добыче уже некуда бежать и негде прятаться. Вот и ему, Заге, накинут на шею петлю и поволокут под смех и улюлюканье.
Хотелось взвыть от безнадеги. А только выть и оставалось, ведь мольбы на просторах травяного моря больше развлечение для охотника, чем шанс для добычи. Внезапно рука Заги провалилась куда-то, не достав до дна. Рухнув всем телом наземь, беглец слепо шарил в скрытой под ковром прошлогодних стеблей норе, чувствуя каменные потрескавшиеся стены и шершавые жесткие корни. Слух резанул дружный хохот преследователей, окруживших его кольцом, и можно было поклясться, что в воздухе свистит размахиваемая веревка. Отчаяние толкает на дикие вещи, не оказался исключением и Зага. Единственный путь был туда, вниз, в дыру, будь она хоть змеиной норой, где одним укусом закончится история изгнанника. Но так лучше, чем умирать поруганным.
Проход оказался широким. Дернувшись вбок, Зага нырнул сквозь колючий полог в черноту в отвесный вертикальный ход, куда он теперь летел вниз головой, как нежеланное дитя, брошенное в колодец. Позади возмущались воины, упустившие забаву, а впереди ждала невидимая земля. И боль. И хруст ломающихся костей.
***
Сквозь тусклый ствол света пролетела стрела, ударившись о каменную плиту и подскочив. Звук отразился эхом от стен тоннеля, уходившего в неизвестность. Это жало с костяным острием предназначалось Заге, да только он успел отползти. Прильнув к холодной гладкой вертикали, беглец стиснул зубы, борясь с желанием взреветь. Рука, на которую пришлось приземление, была неестественно вывернута. Малейшее движение вызывало агонию, но тени, мелькавшие на полу, ясно говорили враги ещё здесь. Ещё ждут, не появится ли мишень для крепких луков. Уважать их ожидание степняк не собирался, хотя, видят боги, то был скорее инстинкт, чем выбор. Так раненая змея на поводу у природы прячется в зарослях.
Однако на этом силы покинули Загу. Он уже не прислушивался к доходившим обрывкам фраз; не знал, что будет делать, если кто-то спустится, используя торчавшие из стен колодца ржавые железные прутья. Это их он принял за корни. Изогнутые и вмурованные обоими концами в камень, они служили лестницей. Правда, за древностью лет настолько сгнили, что, падая, Зага даже сбил часть собственным весом. Тело ныло, сломанная в этом не было сомнений рука быстро опухала. И никакого самообмана не было, что в этом состоянии он сможет уползти, пусть даже в кромешной тьме подземелья, спустись преследователи сюда. Только сунутся ли
Нет, конечно нет. Изгой не удивился, услышав, как затопотали кони, а потом звук плавно и быстро стих. Его бросили умирать в одиночестве, потому что лезть за добычей в место, возведённое древними, значило играть в кошки-мышки с Хранителем Мертвых. Именно, он уже был во владениях вечного стража. Но не мог и не хотел двинуться.
Легкая одежда мало защищала от холода камней, служивших сидением и опорой, однако в таком положении Зага провел, кажется, не один час. Когда же наконец пришел в себя, световой луч на фоне тьмы был по-дневному ярким. Глаза попривыкли, и степняк различал в полумраке, отвоевавшем с пособничества солнца крохотный клок пространства дальше по коридору, и стрелу, лежавшую в паре метров, и серую поверхность плоских блоков, которыми был выложен прямоугольный ход. И неплохо сохранившуюся надпись на языке, которого не знал. Да и никогда не узнал бы, ведь давно оставили мир говорившие и писавшие на нём.
Тогда он дал наконец волю голосу и встал, кряхтя, ругаясь и воя, чтобы хоть так пересилить агонию плоти. Но умолк, едва достиг цели. Эхо удалялось в черноту, которой будто не было конца, и суеверный страх ожила в душе Заги. Даже когда все звуки исчезли, он продолжал вслушиваться в тишину, ожидая, что оттуда откликнутся. Кто Владыка этих мест, его слуги, сами боги не важно ему казалось, что ответ вот-вот прозвучит. А за ним последует кара. В конце концов, Зага совершил святотатство и платил теперь своей жизнью. Но ответа не было, Хранитель Мёртвых молчал.
Глянув вверх, беглец закусил губу, раздумывая, сможет ли с одной рукой подняться по трухлявым прутам-ступеням. Теперь, когда хищники отступили, испугавшись кого-то поопаснее, огонек надежды вспыхнул вновь. Темнота могла исторгнуть из себя кошмар в любую секунду, и всё же пока, кто бы ни обитал в покинутых богами коридорах, он не обращал на Загу внимания. Нижние ступени казались целыми, но в паре метров выше прутья сломались от падения и теперь рыжей трухой и трубчатыми скорлупками покоились на полу. Удивительно, что удалось отделаться лишь сломанной рукой после такого. Что же, небеса часто щадят человека в самые странные моменты.
Медленно наступая на скрипящее от натуги железо, Зага начал восхождение. Он кое-как зафиксировал руку между завязками халата, давая конечности хоть какой-то покой, но всё одно подвывал, когда приходилось прижиматься к лестнице, чтобы затем резко вцепиться здоровой в следующую ступень. На сей раз удача отвернулась от смертного. Может, её не существовало с самого начала и пережитое было лишь без нужды затянувшейся смертью. Оказавшись в месте, где от прутьев остались лишь торчавшие штыри, Зага попытался подпрыгнуть. Оттолкнуться от ступени, на которой стоял, и схватиться за ближайшую целую. После можно будет попробовать преодолеть опасный участок, используя для опоры обломки, выступавшие из стен. План рухнул ещё на стадии прыжка металл не выдержал веса, лопнул. Ноги провалились в пустоту, а Зага, паникуя, попытался уцепиться за ближайший штырь, но только распорол ладонь.
Второе столкновение с твердью оказалось не столь калечащим, но и не в том была его губительная сила. Распластавшись на полу, прижав к халату кровоточащую ладонь, Зага Беглец, Зага Без Племени и Рода плакал, ибо понимал, что оказался замурованным в гробнице, выход из которой находился прямо над его головой. Распахнутый, лишенный даже створки, чтобы перекрыть доступ свету и воздуху, но отныне недостижимый.
***
Прошло немало времени, прежде чем истерика, смешавшая мысли несчастного и оставившая его лежать в слезах и крови, отступила. Он чувствовал себя пленником, брошенным в яму и забытым на откуп голодной смерти. Слезы давали облегчение. Забывший об опасности и о гневе, что может снизойти на нарушителя древней тишины, Зага плакал и стонал, посылая самые гнусные предсмертные проклятья тем, по чьей вине оказался здесь. А что ему оставалось, кроме как надеяться, что агония послужит хорошим топливом для зла, кое, как известно, легко рождается, стоит человеку на пороге гибели помянуть лихом другого. В этом был смысл. Хоть какой-то смысл для всего, произошедшего этой ночью.
Но когда жар выветрился и не осталось больше мочи жалеть и ненавидеть, а кровяная корка запеклась на ране, степняк удивился собственным мыслям. От безысходности его душа искала выход там, где только и может это делать обреченный. В покинутом царстве богов пребывал Зага, месте, из которого не возвращались, и оттого никто не знал, что таят его покинутые недра и залы. И пусть пугливые старики говорят, что там ждут лишь смерть и вечные пытки, но он-то, Зага, уже был мёртв. Просто остановился на черте по странной прихоти небес. А может и нет Может, это была судьба
Другие легенды шепотом говорили юные воины, которым недоставало земных благ. Другие легенды передавали из уст в уста рабы с располосованными нагайкой спинами. Истории о рае и счастье, ждущих по ту сторону горизонта, в городах, объятых зеленым сиянием, которое служило лишь пугалом для глупцов и трусов. Что смельчаки, въехавшие по черным дорогам к стопам башен, разрезающих верхушками облака, не возвращались лишь потому, что обрели всё, о чем могли мечтать. Коротким, глупым и вздорным было описание этого благословенного места. Что это «всё», что этот «рай» Вечная жизнь Сытость Врата на небеса, где будет тебе никогда не устающий конь и бесконечная степь с лесистыми горами вдалеке, полными дичи Сейчас Зага готов был верить чему угодно.
Перевернувшись, он опёрся на костяшки окровавленной руки и медленно встал на колени, а затем и в полный рост, всматриваясь в темноту. Идти вперёд, не зная, куда попадёшь. Не ведая, приведёт ли тоннель, где, быть может, никогда не ступала человеческая нога, к поверхности и благословенному южному ветру или вратам подземного мира Не всё ли равно теперь, он уже мёртв. Но та искра надежды, которую упрямо тискает в холодеющих пальцах любая жизнь, стоит того, чтобы проверить правдивость легенд.
Не имевшим конца казался путь во мраке. Шаркая сапогами, чтобы не споткнуться и не пропустить лестницу или колодец, Зага пальцами порванной руки ощупывал дорогу вдоль стены. Стрела с треснувшим наконечником торчала из кармана, взятая скорее из привычки, чем ради самозащиты. Только трение обуви о камни и дыхание нарушали изначальную тишину, казавшуюся плотной, как и темень, в которой она спала, пока не вторгся нахальный человек. Иногда попадались железные створки, ответвления, но Зага не рисковал заглядывать туда, опасаясь, что споткнётся и упадёт; или заплутает и никогда не найдёт дороги назад. Хотя куда назад К пятну света, которое с приходом ночи совсем пропадёт Глупо, как безрассудно и глупо. Толкнувший было степняка вперёд пыл поутих, на его место возвращались страх и сомнение. Вот стена обратилась ребром угла; твердые как от холода подушечки нащупали гладкую табличку с бороздами, нетронутую ржавчиной. Поворот направо.
Зага миновал несколько таких, стараясь менять направление лишь вместе с основным коридором подземелья. Повернул и сейчас, тут же пнув что-то, с глухим то ли деревянным, то ли керамическим звуком развалившееся на камнях. Взгляд человека опустился, будто демоны подземного мира услужливо посветят своими огненными глазами, чтобы изгнанник разглядел находку. Нет, кон