Истории из жизни реальных людей
В нашем городе завелись зайцы. И ни в каком-то там захолустье, а вот здесь вот, в Москве! И даже не в парке, а по всему городу встречали зайцев. Господи, что же тут началось! Народ переполошился, и на несколько дней зайцы стали главными звёздами радио, ТВ и интернета. Одни кричали, что зайцы принесут чуму или ещё какую дрянь на наши головы. Другие уверяли, что зайцев заслал нам запад. Им же возражали, дескать, нет, это наши зайцы-беляки и утверждали, что в нашествии виноват Московский Зоопарк. Но Московский Зоопарк свою причастность отрицал: «У нас все зайцы на учёте, и ни один не пропал. Вот, раз, два, три — все на месте». По радио пошутили, что эти зайцы сбежали от таджиков, что шаурму заворачивают. Это, конечно, бред. Ну откуда у них деньги на зайцев А бывало, даже говаривали, что зайцы засланы вышестоящими инстанциями, чтобы отвлечь внимание людей от дел оппозиции и тихонько их кокнуть, пока вся Россия фоткает ушастых.
Конечно, сразу же появились банихантеры. Такие усердные ребята, вдохновлённые! И непонятно, главное, что больше их заводило: то что зайцы наши или с запада.
Были и те, кто зайцам сочувствовал и даже обрадовался. Понабежал гринпис, учуяв свежего зверя, которому можно помочь.
Но зайцам что хантеры, что волонтёры ни по чём. Заяц это потрясающее животное. Он хитёр. А когда испуган, становится ещё хитрее. Бывало, конечно, и их брата ловили, но редко. Ушастые товарищи быстро освоили Москву.
Так что всё свелось к тому, что банихантеры стреляли в снег (тогда ещё и зима стояла, середина декабря), волонтёры подавали на них в суд, а бюрократия успешно приостанавливала и растягивала действия обеих сторон.
В общем, есть у меня знакомый, Иван. Ивашка. Ненавидел, когда его так называли, а называли его так все. Понравилась ему Машка, девчонка красивая, с круглым личиком луны, сладкими, как фрукт, губами и золотыми, волнистыми волосами до копчика. Тщеславная, как все женщины, и ещё знающая себе цену, сама собой любующаяся. Ох, измотала она Ивашкину душу, ох измотала. Но история не про Машку и её тараканов, а про Ивашку и зайцев.
Что дальше произошло, конечно, понятно. Один раз Ивашка-то перед Машкой хвост распустил да накудахтал на свою голову: «Поймаю я тебе к утру зайца, Машка, и будешь любить ты меня за это сильно-сильно!»
Оделся, обулся, взял ружьё от деда оставшееся.
И вот идёт Ивашка по улице Олимпийская Деревня, думает, как быть. Небо белое, глаза болью ранит да дорогу снегом засыпает. Справа, слева дворы и дома. Неразличимые зимой, деревья распустили ветки снежные, на клумбы да скамейки намело сугробы грузные, а люди, пухлые в тёплых одёжках, с изморосью на сгибах, шапках и плечах, проносятся мимо. Будто могут от зимы сбежать! Ивашка на дорогу не смотрит, в смартфон глазками лупит, ищет, как зайца поймать.
— Грррр! (нечеловеческий рёв)
Вскрикнул наш Ивашка, ведь поднялся снег перед ним стеной и белые комья посыпались вот прямо на экран(!) с чего-то тёмного и свирепого, с чего-то, что точно не заяц.
— Хороша наливка, хороша-а-а! раздалось довольное, мужицкое, с хрипотцой и запахом спирта. — Летом-то я чешское люблю, ну, пиво, то бишь, но зимой пиво нейдёт. Зима, старушка, она под водку! — мужик, очутившийся перед Ивашкой, замотал головой, раскидывая снег и издавая смешной лошадиный звук «Брр!». Он отряхнул старые штаны. Это за час то тут так навалило… Вроде сыпет себе потихоньку и сыпет, а глаза закроешь-откроешь гора!
Ивашка моргает. Стоит мужик перед ним, смугл немного, на лице щетина, неровная, седая. Сам морщинист, этот человек, с вытянутым лицом козла. И хотя от пьяницы исходило некоторое блатное очарование, Ивашка ускорил шаг и прошёл мимо. Мужик за ним.
— Вот вчера вернулся, а жена руку сломала! Беда-а-а, беда. И дети напуганные, а с правнуком на футбол собирались.
Ивашка пошёл к другой стороне улицы. Мужик за ним.
— А всё почему Да потому что останавливаться не умеет! Вот я на границе служил, и ни разу руку не сломал. А как так А умею вовремя приостановиться. Вот недавно услышал на улице, как Михал Михалыч в баре стихи читает, зашёл, послушал и руку не сломал! Вот так вот, молодой человек, — заверил он.
— Извините аккуратно молвил наш Ивашка, а сам фразу придумывает, такую, чтоб разговор закончить.
— Да хорошо это, говорю, что вы здесь гуляете. Я по шагу понял. Вы медленно идёте, а все остальные быстро. Куда спешат, зачем спешат Всё равно ведь дома сидеть будут. Все всё время дома сидят нынче. А чего сидят
— Знае-
— Что высиживают Многим уже и высиживать нечего. А я, хоть шестьдесят пять, всё равно гуляю, спортом занимаюсь там, закаляюсь всячески. Сами видели. Хотя, конечно, суставы уж не те, и годы берут своё.
— Кхм-кхм, изви-
— Так вот, с правнуком сидел. Шустрый он, как все дети, но лучше уж так, чем как взрослые. Так вот, сидел, решил отвлечься как-то и включил шансон. Знаете шансон не знал Ивашка шансона, зато быстрее стал перебирать в голове фразы. — Хотя откуда вам, сейчас этого не слушают. А там ведь всё, всё про нас!
— М, я хо-
— Сижу, слушаю, и тут так детство вспомнил! И всё про нас, главное, ничего ведь не изменилось. А Машину Времени Потом Машину Времени включил. Помните Лица стё-ёрты краски ту-усклы, то ли люди-и, то ли куклы-ы Вот ничего не изменилось. Смотрите, — пьяница указал на асфальт. Смотрите! Вот лежит асфальт. Он всё тот же, только люди глупее. Ну вот кто из молодых наизусть Серебряный Век прочтёт или Высоцкого
Набрался духом Ивашка, воздухом набрался да выпалил:
— Вы-извините-я-спешу-понимаете-я-тут-зайцев-выслеживаю-до-свидани-
— О-о-о, за-а-айцы! довольно протянул мужик. Суровый собеседник попался Ивашке, из таких, что в любом междометии найдёт продолжение разговора. — Ловили мы таких, когда границу пересекали, лови-и-или. Ну, прибалтов там всяких. Ой, тьфу, прибалты… Не люблю их! Ленивый народ. Живёт на ворованном и ничего не делает. Сам себя проедает. А зайцы да, хороший зверь. Зайцев люблю, а вот прибалтов, нет, их терпеть не могу! Нехороший зверь. Но как-то ты поздно. Уж скоро закат, зайцы повылезают.
— Так-то ж хорошо! обрадовался Ивашка.
— Хорошо Да чего ж хорошего, молодой человек Когда он в лёжке, так его ещё охотнику без собаки выследить можно. И то сложно! Зайца тропить не собак стрелять. Они тебя по петлям затаскают. А коль выпутаешься, так скидку сделают. А тут уж если заяц и не спит, то всё! Баста! И надеяться нечего.
Замолчал московский пьянчуга, обдумывает какую-то мысль, причмокивает. А Ивашка-то наш совсем раскис! Уж дело близится к закату, а он ещё и следа заячьего не взял.
— Слушай, а зачем это тебе заяц понадобился вдруг спрашивает пьяница.
— А Ну Я его для девушки ловлю. Как словлю, так она меня сильно-сильно любить будет.
Пьяница усмехнулся, растёр рукой свою щетину.
— Ну, эт дело нашему брату понятно. Любовь это хорошо. Это тебе не сосиска. Сосиску съел она и исчезла Хорошо, молодой человек, помогу я поймать зайца. Но не запросто так, часть зайца мне останется.
— О, ну — засомневался Ивашка. Уж кто, а Машка-то всегда найдёт к чему придраться! И не видать ему любви, как своих ушей.
— Да будет тебе! Мне всего-то его душа нужна.
— Душа удивился Ивашка. — Как так
— А вот так, парень, душа. Я, как поймаем, к нему наклонюсь и глотну его звериной души, — рассмеялся пьяница.
Чудной мужик Ивашке попался, ох чудной. А куда деваться Немного распогодилось, и снег уж не летел в глаза. Но что с того Уж потемнели облака, и по золотым лучам катилось солнце к юго-западу, за горизонт. А Ивашка не сильно верил, что советы из вк помогут в охоте.
— А как вас звать-то спросил Ивашка.
— Хосподи! Как-да-как Старый барбос Джек, вот кто! Ну дядя Юра я, дядя Юра. А тебя как звать
— Иван.
— Ивашка, значит.
Так они и порешили. Ивашке тело, а мужику душа. Ну и пошли себе по улице, ищут зайца.
— Вон след Видишь Буквой «Т». След частый, шёл неровно то жировой ход, еду он искал.
Под деревом дядя Юра Ивашке указывает, учит, как тропить ушастого. На свежем снеге след легко прослеживается, изгибается, ведёт сквозь непогодой заметённый двор. Людей там нет, лишь сосны ворчливые подпирают тенями многоэтажки (то ли серые, то ли синие), а те зыркают светом оконным, редким, предупреждают наступающий вечер: «Хоть слаб наш свет в белизне зимы, но ранит долгую зимнюю ночь».
— Медленно идёт, — проговорил дядя Юра. — Не торопится. Вон видишь откопанный куст Кормился. А вон помёт.
За зайцем завернули дядя Юра и Ивашка к Мичуринскому проспекту, там через пешеходный переход прошли и оказались перед неопалимовском храмом, нежной, с рыжиной, избой. Сзади город, спереди парк. Оба белые.
— Тш! шикнул дядя Юра и поднял руку, показывая Ивашке остановиться. Следы стали реже. Концевой ход. Заяц к лёжке пошёл, и вот теперь он нам покажет всю свою хитрозадность. О, вот и первая петля, видишь
Видит Ивашка: идут следы уже чудней, вокруг кустов петли затягивают. Но то ерунда, всем всё понятно, за три секунды распутали ход. Пошли под склон. Тропят, вдруг видят, раздвоился заяц. Ивашка дивится, пьяница причмокивает:
— Зеркальный ход. Эт ещё ничего. Ничего.
Три минуты поизучали, поизучали, встали вновь на след, и вроде даже понятно как. Но вдруг! Видят поле, ровное. Над ним раскрылось небо, синее. Пространство леса вокруг, тёмное. Фонари в ветвях запутались, рыжие, дрожат. А город вечер и зима почти что стёрли, и из прошлого надвинулась природа, всеобъемлюще. До жути.
— Вишь как озеро зима-то одолела, — тише проговорил дядя Юра. Скрипел снег, синий вслед за небом.
— А как следов много! шёпотом ответил Ивашка.
— Путают, парень, путают. Друг у дружки тропы заимствуют. Тут главное чужой тропой не обольститься. Недаром говорят, за двумя зайцами погонишься и хрен тебе!
А тропы ветвятся, в петли швыряют, троятся и вдруг исчезают.
— От ведь, как мысли человеческие, — сказал, почесав затылок, дядя Юра.
Тропят Ивашка да дядя Юра. Никому ничего непонятно, но главное, что дяде Юре понятно. Тридцать три плюс/минус три минут прошло, вышли снова на след один — и тут же он пропал!
— Скидка тихо спросил Ивашка.
— Да, — дядя Юра кивнул головой, причмокнул и тихо добавил. — Но это уже не важно.
— Почему
— Вон он, — кивнул дядя Юра.
— Где оглядывается Ивашка, волнуется, но голос держит тихо.
Скрылось за горизонтом далёкое зимнее солнце, чего Москва сама за собой не увидала, и свет погас. Наступила ночь. А озеро уже давно осталось позади, и окружают их деревья, приподняв фонари. Чудится Ивашке, что смотрят на него, с насмешкой и угрозой, в общем, неприятно. А зайца, что в столбе света, у моста, заваленного снегом, привстал на задних лапах, в упор не видит. Заяц же смотрит и ушами шевелит.
Где Где заяц
— Да во-о-о, — тычет пальцем дядя Юра. Заяц смотрит. — Стоит, профессор. Давно заметил нас. Оценивает. Подними ружьё, но сейчас не стреляй! Упустим сразу. Это хитрый зверь, с выдержкой, с хладнокровием нечеловеческим. Вот что Жди да целься. А я тебе заместо собаки буду, — добавил мужик, снимая куртку.
Ивашка наш опешил, деревья вместе с ним.
— Это как так
— Как да как, — передразнил мужик и понизил голос:
А вот так! да встал на четвереньки, ну и погнал себе зайца.
Заморгал Ивашка часто. Уж ли не мерещится Орангутаном скачет Юра, волком серым снег взметает и волчком вращается: зайца взять пытается.
«Стреляй! кричит он».
Ивашкин палец дрогнул сам, а пуля, дура, мимо бьет. Ивашку прошибает пот.
А белый шустр, летит над снегом, швыряет холод в пьянь. И как циркач, чуть дед настиг, сиганул назад. Але оп, спиной назад, кувырок чрез пьянь! Дядя Юра в снег влетает, заяц прочь слетает, а Ивашка в восхищении замирает.
Дядя Юра обернулся, чертыхнулся и вдогонку устремился. Дядя Юра матом кроет, дядя Юра догоняет, дядя Юра настигает. Вдруг:
«Стреляй!»
Заяц вправо, заяц влево раз, два, три! танцует вальс.
«Да стреляй же!»
Ванька в шоке заяц полькой хочет сдрыснуть в тёмный лес.
Дядя зайцу не даёт. И снова бег, прыжки, уловки. Заяц в снег ныряет уткой, белкой в кроне он скользит Ба!
Исчез.
Тишь и холод.
Дядя Юра топчет снег.
Ванька дуло опускает.
«Ку-у-уда! ревёт мужик».
Заяц Ваньке в рожу БАЦ!
Закричал Ивашка нежно, завалился, за косого ухватился. Полетели оба вниз, ударились о лёд. Зима те звуки поглотила, и опустилась тишина, оккупировала парк.
На локтях Ивашка привстаёт, на зайца под собой, офигевши, смотрит. Заяц лапой в воздух бьёт, в груди у него вмятина. Умирает, понимает Ивашка не умом, сердцем, в глаза ушастому смотрит. Ушастый смотрит в ответ, сказать что-то пытается, но не может, не знает языка человеческого. Но на то он и человеческий, чтобы и так Ивашка понял.
А как понял, то расплакался Ивашка, расхныкался:
— Заяц, зайка Прости меня, родной, прости дурного. теснит грудь ему . — Не хотел я. Уж точно, не собирался… Не хотел.
На то дело мужик дядя Юра смотрел со склона, мрачный, запыхавшийся. От злости снег руками копает.
— Тьфу ты! сплюнул он, ушёл, а зима его звуки поглотила, ночь обволокла огни. Редкие, скрипящие раздаются звуки.
Ревел Ивашка. А в это время ему штраф выписывали за плач в неположенном месте. Оплатил Ивашка штраф, взял ружьё, зайца в охапку, похоронил в парке в коробке из-под обуви, да и пошёл домой. В грусти великой лёг спать.
Просыпается о Машке ни мысли! О зайце думы его. И о морковке. Хочется. Съел.
Думает о морковке. Хочется. Съел.
Всё ещё о морковке думает. Съел три десятка. Уже есть не хочет, а о морковке до сих пор думает.
Три дня думал, ничего не ел, только воду пил, даже Машкины смс-ки не читал. И понял: «Надо, братцы, морковку разводить. Дрянная она у нас в Москве, морковка этаИ не морковка даже, не сказать, чего хуже».
И понеслось. Сначала все было вполне невинно: разрезал пачку молока надвое, как бабушка делала, насыпал земли, бахнул семян и поливал. Морковка проросла, Ивашка поливал, радовался, в инсту морковку постил, но всё же в глубине души маялся, всё неспокойно ему было. И сон тревожный ему приснился, мол, сидит он в поле, вдали Москва топорощится, а над нею смог рождается и небо чернит, рядом мусорка стоит. Тут из мусорки, значит, заяц выскакивает, белый, как снег, и говорит Ивашке:
— Ты, Иван, пойми. То, что для тебя неощутимо, отчего зависишь ты, есть твои шаги.
Ивашка проснулся, сел и думает. Не ест три дня, только воду пьёт, про новые мемасы и слушать не хочет, чем друзей обижает. И понял он на третий, что недостаточно просто вырастить морковку для себя, а что надо открыть для морковки двери других домов и пустить её на своё почётное место в холодильнике!
В общем, завалил пачками из-под молока весь дом: сначала лестничную площадку завалил, потом лестницу завалил, добрался, наконец, до подъезда и его завалил, чем вызвал-таки столь сильное недовольство соседей, что они жалобу участковому накатали на тридцать три страницы по тридцать три строки с тридцатью тремя словами в каждой строке и с тридцатью тремя восклицательными знаками на каждой странице.
— Ну что вы, молодой человек — покачал головой участковый. Такой приличный молодой человек. Ну зачем вы поставили свою морковку под дверь Зинаиды Михайловны Она и так чувствительная. Зинаида Михайловна жалобы пишет даже на людей, которые слишком долго и громко дышат рядом, а вы её морковью травмируете прямо с утра пораньше! Ну поймите, молодой человек, нельзя так! Уймитесь уже.
Ивашка повздыхал-повздыхал, но согласился. А как не согласиться, когда тебе представитель власти всё объяснил Беда-беда.
Раздал, сколько мог, моркови друзьям, собрал все свои пачки из-под молока в квартире, думает: «Вот козлы поганые! Чем вот и