Все таланты тети Раи, меркли перед гением самого фантастического из Мамиконянов — дяди Володи.
Родной брат моего деда, он был Суворовым половой жизни, Ганнибалом бракоразводных процессов в Армянской и нескольких соседних ССР, великим магистром ордена святого Остапа Бендера, ну и просто классным парнем.
Помимо всего прочего, в моем детском восприятии он запомнился как один из трех людей со странными волосами.
Первым был певец армянского происхождения из Гренландии Мартин Иорганс, который сочинил детскую песню про мизинец. Про наркотики и членовредительство тогда знали мало и с радостью включали эту песню детям.
Второй — наша соседка Роза, своими безостановочными экспериментами с пакистанскими красками для волос доведшая свою копну на голове до цвета бензинового пятна.
А третьим был дядя Володя. Его волосы напоминали загрязненные нефтепродуктами водоросли. Постоянно мокли и вставали дыбом. Чтобы контролировать это биологическое буйство на голове, он носил во внутреннем кармане раскрывающуюся расчёску и постоянно зализывал их назад. Логично было предположить, что такая непокорность волос признак переизбытка тестостерона, ведь уже при жизни его считали легендой.
Кроме волос у дяди Володи были жены. Много жен. Только официальных было 7. Хотя я возможно запутался в подсчётах.
Надо признать, что в Армении любое количество жен, кроме одной, считалось моветоном. Разве только речь не шла о вдовцах. Но там тоже были детали. Социально одобряемый брак у вдовца мог быть только тогда, когда жена умирала прилюдно от упавшего на нее метеорита. Все понимали, что это злой рок и воля небес.
Во всех остальных случаях начинались разговоры о том, что он был причастен к ее перитониту, подмешивал ей сахар, чтобы усугубить диабет или соль, чтобы отказали почки. Ну или банально навел порчу.
Не странно, что выросший в такой обстановке христианской нелюбви, я заранее отгадываю кто убийца в доброй половине детективов, которые читаю.
Помнится, когда наша соседка Роза пятый раз сходила в кому, а делала она это с регулярностью Сиси Кепвела, то весь двор осуждал ее мужа, который мол обрадовался скорой кончине жены, купил сыр (сыр Карл!) и поехал к любовнице праздновать.
Да, я тоже предпочитаю вечера под бутылку просекко, но в 92-м году признаком грядущего разврата был килограмм сыра. Сначала медленно и тонко режем, потом бесстыдно едим.
Мой дед, хирург, настолько запутался в хронологии розиных ком, что видя ее на улице всегда пугался, не будучи в курсе, что Роза в очередной раз ожила.
Но вернёмся к Володе.
Каждая новая жена символизировала в жизни Володи новый этап экономической деятельности, новые взлеты и безудержные падения.
Не зная золотой середины и будучи человеком крайностей, Володя был либо на коне, либо…на костылях убегающим от монгольской конницы. В общем, плохо.
Переходных этапов не было. Или науке их не удавалось зафиксировать.
Вот Володя в фаворе. Он приходит на день рождения моего папы.
Водитель, нервная, но красивая жена, задумчивые глаза, смотрящие за горизонт. Даже во время застолья и разговоров с окружающими — все равно взгляд где-то вдали. Там, где ждут великие свершения.
Помню, как он ласково пожурил, что папа собирается поступать в Киевский государственный Университет.
У нас переговоры с англичанами на носу, люди из команды Маргарет Тэтчер приезжали, могли бы спокойно и в Оксфорд устроить. Ладно, успеется. Нам пора, говорил он и рано уходил с торжества под руку со своей красивой, но нервной женой. Чтобы на время исчезнуть.
Самое странное, что это не были сказки. Фотографии и свидетельства доказывающие близость Володи с министрами Британии, Польши и Чили действительно были. А также фото в обнимку с каким-то эфиопским архиепископом на фоне танков. Фото Леоньтева в блестках на лице. И еще фотография Мартина Йорганса улыбающегося в объектив с доброжелательностью продавца Орифлейма.
Видимо у них были встречи, посвящённые потрясающим волосам.
Но все портили женщины.
Через пол года дед по дороге в Ереван случайно встречал Володю, бредущего по шоссе сквозь дневной зной, босиком и полуголого. Из одежды на нем были сорочка и брюки, разрезанные ножницами как гирлянды и незакрывающийся чемодан в руках.
Незакрывающиеся чемоданы были родовым пятном Мамиконянов. Вы это надеюсь уже поняли.
Все оказывалось банально, как сценарий оперетты. Жена узнавала об измене и в отличии от большинства армянских жен, вместо подпольной подрывной борьбы и гомеопатического отравления его жизни, устраивала экзальтированную истерику с выкидыванием нарезанной ломтями одежды в окно.
Никогда не мог понять, почему Володя стоял в трусах и ждал, пока нарежут его одежду Это же не колбасный отдел гастронома в конце концов. Или его не было дома Но куда он вышел из дома в одних трусах Нет, он то конечно мог. Хоть к соседке. Тогда не странно, что жена разозлилась.
С другой стороны, зная как дедовская родня любит ходить в трусах, наверное Володя просто не мог выйти из зоны комфорта и заблаговременно одеться.
Поскольку этот сценарий в разных вариациях повторялся постоянно, то Володя с очередной женой выбирал для жизни все новые и новые районы Еревана, ибо в прошлых ещё пару лет обсуждали увиденное.
Так, забегая вперёд хочу сказать, что с последней женой Володя жил в «16-м массиве», районе, о существовании которого из-за его отдаленности не знает даже мэр города.
Не суть. Приходилось Володю подселять к себе, кормить, покупать одежду, одалживать на первое время деньги и галстуки. В это время он был ангелом. Ел и пил как канарейка, помогал по хозяйству, был весел, играл со мной в солдатики и настаивал спать в гараже или на балконе.
Но однажды утром Володя звонил из автомата с автостанции Тбилиси и говорил, чтобы его не ждали. Отец Софико все узнал, они садятся в ближайший автобус до Кисловодска, у него там друзья. Там и обоснуются.
Спустя несколько месяцев звонок из Челябинска оповещал, что они с Леной съехались, живут на даче ее родителей и думают сойтись окончательно.
На новый год Володя звонит из Ленинграда и поздравляет с праздниками. Говорит, что его тоже можно поздравить, ибо они с Алевтиной наконец-то сошлись и как только праздники закончатся, они пойдут в ЗАГС.
Мой дед, как биолог и доктор наук, наводящих вопросов не задавал, посылал приветы и, давно запутавшись, не называл имен.
На каком-то цикле своей биографии, Володя устроился помощником министра хрен знает чего Казахской ССР. Дела пошли в гору. Поздняя советская номенклатура из-за неуверенности в завтрашнем дне
крала много и панически.
В виде подарков от Володи до нас доходили сёдла, промышленный аппарат для прокрутки папирос, ящик домашний тапочек и два ящика ликёра. Надо понимать, что это были крупицы, дошедшие до нас после разбора старшими сестрами. Которых было пять.
Бабушка моя своего деверя не любила, считала его развратником, а казахский ликёр, как опытный винодел, отправляла в унитаз или на хозяйственные нужны.
Жизнь в Казахстане была раем. Уже появилась какая-то иномарка и все шло к светлому будущему, которое перетекло бы в эпоху Назарбаева и стабильности.
Но не тут то было.
Зазвонил телефон и незнакомый голос сообщил, что Володя вошел в связь с личным секретарём министра товарищем Ажархан.
Они уехали вместе в Прибалтику. Подальше от гнева министра к друзьям Володи. Он просит передать, чтобы не беспокоились, но пока звонить не может.
Слегка побледнев, мой дед задал лишь один уточняющий вопрос.
— А этот Ажархан женщина
Узнав что да, он успокоился. Все шло своим чередом.
Судя по всему в Прибалтике у Володи была подпольная сеть последователей и схроны с женщинами еще с дореволюционных времен. Посудите сами, за полтора года он успел устроится на хорошую работу, выгодно обменять свою ереванскую квартиру на квартиру в Риге, участвовать в антиправительственных демонстрациях и
зачатии ребенка, бежать в Польшу, притворившись, то ли недорепрессированным латышским стрелком, то ли эстонским националистом.
Не знаю, когда поляки в последний раз видели эстонцев, но это проканало. Тем более 90-ый год. Люди верили в заряженную воду Чумака и «невидимую руку рынка».
Потом Володя триумфально возвращается в Армению в составе японской делегации и сопровождении японки-переводчицы с которой он делает первую зарегестрированную наукой попытку скрестить Мамиконянов с японками.
Группа японских бизнесменов намеревалась купить оборудование Мергеляновского института. Одиного из лучших институтов математических машин в СССР, названный в честь Сергея Мергеляна, выдающегося математика, самого молодого в истории СССР доктора наук и член.корра. академии наук СССР.
Оборудование купить не получилось, потому что институт никому не принадлежал, а забрать оборудование другими путями они не хотели.
Зато Володя продал им секрет изготовления хереса вне аутентичной испанской провинции (которую узнал у моей бабушки), методику лечения туберкулёза кумысом (которую узнал у товарища Ажархан) и коллекцию третьесортной живописи. Картины Володя одолжил у голодающих друзей-живописцев с ереванского вернисажа, а продал как полотна из запасников национальной галереи. Говорят, что на сумму, которую Володя отдал художникам за картины, те прожили самые тяжёлые военные годы. Или пропили их за месяц и заблаговременно погибли от интоксикации. Версий было две.
Самое интересное, что японцев помню даже я. Это были первые японцы, которых я видел. Они мне подарили куклу, которая во дворе возымела эффект какого-нибудь «Бентли».
Володя привез к нам не всю делегацию, а лишь 5-6 человек и переводчицу. За ужином они вдвоем обменивались взглядами и делали полные скрытого эротизма прикосновения кончиками пальцев. Это безусловно фраппировало мою бабушку.
Но господи, как же она смотрела на Володю! Словами этого не передать. Сколько восхищения, преданности и нежности.
Из всех его женщин, я бы выбрал японку. Имени ее я, к сожалению, не помню.
Но помню, как японцы хотели купить просроченный эстонский ликёр, который Володя позиционировал как секретное средство от лечения псориаза. Но мой дед не очень загорелся этой идеей, рассказывая японцам тему своей докторской и разливая по рюмкам очередную бутылку «Васпуракана».
На деньги от японского проекта Володя купил квартиру в Варшаве, куда намеревался уехать. Посещение Польши под видом эстонца не оказалось бесплодным. Там его уже ждала женщина.
Она не стала его женой, но бурный роман с ней сделал его легендой.
Во-первых, она была невероятно красивой. Небесно голубые глаза. Золотисто-лимонные волосами до бёдер. Пропорций тела я не знаю, но все холостые члены нашей семьи, которые ее видели, потом лет 10 не могли найти себе жен, взяв эту женщину как пример.
Во-вторых, она работала в министерстве иностранных дел, знала семь языков и безумно любила Володю.
Развал СССР, соцлагеря и война немного отвлекли нас от приключений Володи, но к 92 году он уже наладил приток в блокадную Армению маринованных ананасов, муки и замороженной фасоли. Доставал ли он для воюющей родины патроны я не знаю, врать не буду, но эти три продукта помню отчётливо. Что-то доставалось и нам. Как оказалось потом, благодаря своей женщине он работал с министерством торговли Польши и отвечал за контракты с Латинской Америкой. Это объясняет ананасы и сомбреро, но не все остальное.
Возникает естественный вопрос, как же выглядел Володя, имеющий такой успех у женщин. А я описал лишь его волосы, и то, не с лучшей стороны.
Как и все мужчины из дедовской породы, он был высокий, чем то напоминающий Василия Ланового, только с более выразительными губами и ноздрями. Всегда одетый в костюмы и пахнущий дорогим одеколоном, древесный запах которого я не могу не описать, ни забыть.
Потом, как всегда, мы мало виделись. Жизнь потеряла размеренность, а время приобрело невесомость.
Где-то после российского дефолта и чм по футболу во Франции Володя вернулся. Завел новую жену и детей. Этот этап его жизни был интересен тем, что его дети рождались одновременно с его внуками. Первая популяция володиных детей уже вовсю плодилась и размножалась. Иногда приезжали какие-то мальчики и девушки из разных концов советского союза повидать отца, приходили телеграммы, открытки, бандероли. Я не знаю, как это удавалось Володе, но со всеми детями он поддерживал хорошие отношения. Когда и если с ними знакомился.
А основным лейтмотивом всех писем и телеграмм от Находки до Варшавы было «только вернись».
Удивительно.
Ушёл Володя также эпично, как и жил. На Пасху поехав на дачу, он поднялся на ореховое дерево, чтобы подрезать листья. Подскальзнулся, упал, ударился об камень и умер.
Поскольку была Пасха, а его последняя жена была ненормальной, то она запретила вносить его в дом. Плохая примета. Так он лежал под ореховым деревом, с накинутым сверху пальто. В ожидании неспешащей в праздник скорой.
И наверное вспоминал порезанные сорочки, товарища Ажархан, японку, зовущую его поехать с ней в Киото да влюбленно смотрящие на него польские глаза, голубые как это пасхальное небо.
Роберт Мамиконян