Истории из жизни реальных людей
В разное время, с разными мужчинами, в непохожих женских телах. У каждой была своя уникальная судьба и местами дерзкий характер. Но вместе с тем всегда моя душа и мой голос. Мое несмываемое клеймо
Я мало что помню из прошлых жизней. Так размытые эпизоды, как размытые дороги. Помню пыль и отвар фасоли для отбеливания. Помню, как плакал мой ребенок, и как горело в груди молоко. Помню свои ботильоны, купленные специально к вечеринке Коридоры коммунальных квартир с потухшими лампочками и запахом жареного лука, который потом неопрятно всплывал в супе
Но один фрагмент я выношу в целостности из каждого воплощения и бережно храню. Разглаживая потертости ладонями — это момент встречи с тобой, с моим богом предназначенным Мужчиной.
Мы встречались трижды, и трижды у нас был только миг. Миг ценою в жизнь. Треть секунды, чтобы потрогать глазами глаза. Чтобы послушать ветер, который со стоном становился на колени. Чтобы сделать общий вдох, а выдохнуть уже друг без друга. В задиристый городской мороз И каждый раз это случалось зимой, накануне Нового года. В момент, когда встречаются столетия и меняются рубежи. Когда возникает утечка во времени, как утекает яблочный сидр из надколотого кувшина. Я соглашалась быть прачкой, рвать свое тело в родах, носить в себе войну и собирать потери. Я соглашалась умирать и снова входить в измученную женскую плоть новой душой. Ради этой бесценной для меня встречи
Однажды, когда я еще жила на небе и была беззаботна, мы завтракали на террасе. Когда справа задержалось розовое, пахнущее фруктовым конфитюром облако мне показали твой силуэт. Ты как раз встречал солнце, и в его лучах чуть вьющиеся волосы казались золотыми. Что-то медленно пил из чашки, облокотившись на край неспокойной кометы. Кажется напиток Эрота, помешивая его веточкой гранатового дерева. Из чашки пахло земляникой, малиной и красной смородиной. А потом я услышала голос внутри себя:
Смотри и запоминай, это Он. Терпи и иди за ним. Танцуй свой женский танец до тех пор, пока он не подхватит тебя для поддержки.
Сколько мне для этого потребуется жизней
Три
Целых три Я не смогу столько. Это трудно. Мне предстоит трижды пройти путь земной женщины
Но ты же хочешь встретить свою истинную любовь
Я посмотрела Богу в глаза. Они были такими теплыми. Я ему безоговорочно поверила, и примерила земную одежду. В ней царапались швы. Они натирали мне спину и живот. А потом выбрала самые крепкие башмаки.
Так я оказалась на Земле
И первая жизнь была невыносимой. Зато потом я знала ради чего все это. И радовалась, и ждала и терпела так, как умеет терпеть только Женщина
Впервые я родилась на окраине города, где небо коптиться круглый год, и к осени начинает отчетливо пахнуть черносливом. Где всегда трудно дышать от вечно кипящего белья. Где раскаленные камни, чужие камзолы и бархатные перчатки. Я родилась в семье прачки. Ела пшеничную кашу и пила отвар из зимних адыгейских яблок и ромашки. Спала на кое-как сколоченной деревянной лавке и знала, что через минуту нужно опять приниматься за чужие кальсоны. Горы стирки не заканчивались никогда. Только в воскресенье, стоя на коленях в церкви, крестясь вечно красными руками, поднимала вверх голову и шептала:
Боже еще долго Неужели это Земля
Земля Смирись и жди
Лето с обгоревшей спиной, падало под ноги подпревшей осени, потом накатывало зимой, и весна казалась иллюзией. Весна, влюбленная в северный ветер
Время шло урывками. Я так и не научилась грамоте. Не умела ни читать, ни писать. Только частенько с полной корзиной горячего белья заглядывала в окна женской гимназии и смотрела как на доске выводят латинские буквы. А еще стояла за окнами чайного дома, и смотрела, как важные господа пьют чай из пиал и заедают киевским вареньем. Мне тогда казалось, что это божественный напиток. Мои предположения подтвердились, когда впервые для меня заварил чай Ты
Я все проникалась чужими домами, не понимая, что нужно больше обращать внимание на свой внутренний дом. С открытым ртом смотрела на красивых женщин с затянутой талией, на веера, декорированные маками и ирисами, на лорнеты вместо очков. На то, как женщины переодеваются по шесть раз на день. Я еще не осознавала роскоши жизни
А потом это случилось впервые На стыке веков Вот-вот должен был наступить 1900 год. Как раз в тот день упал один из камней Стоунхенджа. Наверное, небесно-голубой, тяжелый, почти что двадцать пять тонн. Я услышала, как он ударил землю в плечо, и поняла, что сегодня мы с тобой встретимся сегодня. И ты меня не узнаешь. И еще не полюбишь
В тот вечер шел снег, и лошади с мокрыми ресницами бежали к театру Бергонье, что на углу улиц Фундуклеевской и Елисаветинской. Гастролировала итальянская оперная труппа. Я очень любила театр, наверное, потому, что как и все женщины в душе была актрисой. Поэтому приехала на почтовой бричке, чтобы увидеть праздничное здание укрытое рустовкой и крышу, больше похожую на цирковую.
Все важные господа с шиком подъезжали к фасаду. В меховых шубах с бобровыми воротниками. В черных фраках и белых накрахмаленных жилетах. И бабочки у всех были, как мороз белые и твердые. И французские шейные платки, как гибкая вода, принимающая любую форму. Форму даже самой толстой шеи. Неизменные, озябшие кучеры сидели на козлах, не замечая, что фонари давно горят грязноватым ржавым огнем
Роскошные экипажи браво останавливались, смешивая снег, воду и грязь в один клубок. С грохотом откидывались подножки. Ты вышел из кареты, подавая руку своей спутнице. Она была красива, как может быть красивой девственная зима. На ней было платье, привезенное из Петербурга. Из самого модного дома Бризак. Я услышала, как громко шуршит ее нижняя юбка и как слишком пахнет ландышем. Он забивал все оставшиеся в букете цветы: розу и жасмин. У нее было напудрено лицо светлой рисовой пудрой и брюссельское кружево лежало в лифе. А потом наши глаза встретились, и я увидела твои шоколадные зрачки. Ты за секунду тоже охватил все и мою серую юбку из домотканого холста мокрую по колено, и пиджак, который греет разве что в октябре, и посиневшие узкие пальцы. Ты услышал мой запах простого мыла, золы от гречневой соломы, которой я накануне отбеливала рубахи, и жаренных тыквенных семечек. Я их носила в кармане, чтобы обманывать голод. А я услышала твой запах восходящего солнца. И поняла, что теперь узнаю тебя всегда, не открывая глаз.
Ты мгновенно понял, что я буду смотреть спектакль снаружи. Что моим театром будут эти желтые окна, с пышными французскими шторами. Что низкий альт и серебристое сопрано звенящее в щелях, будут моей последней музыкой. Что через минуту мной полностью завладеет снег и к ночи начнется пневмония, которую я не переживу. И вдруг зачем-то захотел продлить мне жизнь На немного Ты позвал слугу, что-то быстро ему шепнув. Он принес мне билет в партер, чтобы я могла перед следующим путешествием из тела в тело увидеть настоящую оперу
Я храню билет до сих пор. Чтобы тебе показать Чтобы тебе было легче меня вспомнить. От него почти ничего не осталось. Просто невразумительные клочья затертые грудью. Но ты его узнаешь наверняка Через пару дней все были заняты обязательными новогодними визитами
А меня уже не было
Второй раз, зная что меня ждет на земле, я хотела умереть в утробе. В своем тесном теплом мире. Я хотела там остаться навсегда Но Бог мне послал видение. В нем ты кормил меня виноградом. Отщипывал маленькие зеленые ягоды, согревал ладонью и клал мне в рот В ягодах не было косточек и во рту пахло тобой. А это значит солнцем
Ты хочешь прожить такой миг
Да.
Тогда живи еще одну целую женскую жизнь
И я родилась снова
Мы встретились второй раз, когда была война. Видимо опять, от количества искаженных жизней, страницы в книге времени наложились друг на друга. Словно пять священных книг Востока: Песен, Перемен, Обрядов, Церемоний и Свидетельств стали одной большой поэмой.
Война шла везде в небе и чуть выше земли, в воде и практически на дне мутного моря, в липком черноземе и у переправы, в удивленных цветах и на верхушках деревьев. Но все равно рождались дети. В то время рождалось много детей.
Это случилось возле Доминиканского собора. Опять шел снег И это был знак. Знак нашей встречи. Я тогда только родила своего первого ребенка и медленно погружалась в традиционную послеродовую депрессию. Сидела на холодной лавочке с туго перевязанной платком грудью и пыталась вспомнить свое имя. На мне была длинная юбка с вставными стрелками и валенки без галош. Галоши у меня слетели по дороге. Мой ребенок, которого я даже не рассматривала, был оставлен на нянь. А мне было все равно. Он мне был чужим. Как был чужим этот город. Как была чужой собственная жизнь. Только в ушах стояло нудное, но совсем меня не трогающее:
Сидит, обогретая дровами. А ты пойди, насобирай кизяков, смешай с соломой, вытопчи хорошо ногами и посуши. И нагрейся на таких кизяках. А еще лучше свари на них затируху. Тут же забудешь о своей тоске.
Это были слова кормилицы. И когда она их шептала, прячась за дверью, ее грудь, больше смахивающая на вымя, ходила под кофтой ходуном. В прошлом году у нее подохла лошадь, и она стала сама впрягаться в плуг.
Собор был старым. У него почернела спина, фундамент и колоны. Возле пристроенной колокольни стояли люди в сером, рассматривая витражи. Они восхищались игрой стекол, которые для меня не имели оттенка. Крошились ступеньки Снег, как шапкой укрывал зеленый купол.
Я давно не ела. У меня стерлись инстинкты. Путала день с ночью. Забывала простые слова. Я смотрела, как из площади медленно уползала война. После нее оставались следы от острых колен. Мокрого красного цвета. Как тащили колючую елку и везли на санках кого-то укутанного в одеяло.
И вдруг в темном военном городе, в котором уже стучал в ставни Новый год, взошло Солнце. Оно выползло оранжевым кругом из-за боковой железной двери, побеспокоило мутные витражные стекла, и я увидела тебя. Ты шел на встречу со свертком в руках. В свертке был хлеб, не из лебеды, торфа и хвоща, а настоящий, душистый и мягкий. На тебе отлично сидела военная форма и блестели новые сапоги, как натертые газетами зеркала. Через год ты переобуешься в румышковые, из более толстой кожи. Но и те были очень хороши. А потом Ты вдруг остановился и посмотрел на мою забинтованную грудь. От твоего взгляда из нее стало сочиться молоко и растекаться белыми горячими пятнами. И ты тихо сказал:
Возьмите, он Вам нужнее.
Я как во сне протянула руку и услышала твои пальцы. Они обещали встречу в следующей жизни. И закружилась голова от счастья. Я бежала домой мимо Дворца торжественных событий с огромным портретом Сталина. По старой рыночной площади, которую женщины в пуховых платках весело чистили алюминиевыми лопатами. Обогнала трамвай 10 и проехалась несколько метров по льду. Я спешила к своему голодному ребенку, чтобы напоить его молоком с привкусом свежего хлеба. Чтобы продлить ему и себе жизнь. Чтобы рассмотреть его еще сморщенное теснотой моего лона, личико
Под ногами прыгала брусчатка, и кололись в ладони острые крыши. Варежки остались забытыми на лавочке. Навстречу из школы возвращались дети с сосульками в руках. И я со вкусом оторвала такую же от забора и ела, как конфету. И трогала грудь, которая была полна женственности и вдыхала пение из церкви Святого Юры. А потом по привычке подняла глаза вверх и увидела белое поле, на котором остались следы от саней:
Боже, еще долго
Ты и так все знаешь Еще одна жизнь
Я оглянулась по сторонам. Людей нигде не было. И я поняла, что все это время бежала по самому Небу
Ты встречался каждый раз, когда жить становилось невмоготу. Когда сил оставалось ровно капля. Как последняя песчинка в песочных часах. Ты поддерживал во мне мой затухающий огонь. И старался не смотреть в глаза дважды.
Потом ты меня подвез, когда находили друг на друга целые тысячелетия. Они наползали как ленивые сонные медузы. В домах охлаждалось шампанское, по нечищеным дорогам бродили замороженные автобусы и дубели ноги в ботиночках на каблучке. Я спешила на корпоратив, на котором будут разложены бутерброды с авокадо и красная рыба. В этот раз я решила ее есть с клубничным вареньем. Так, ради интереса. А ты спешил на свидание. В машине пахло красным солнечным светом и райскими цветами. На заднем сидении лежали редкие орхидеи седые и розовые. Поддавшись какому-то порыву, ты отдал их мне. То ли пальто у меня было жалким, то ли вспомнил наши предыдущие встречи. А мне хотелось крикнуть:
Ты меня не узнаешь Мы же знакомы
Но говорить было еще не время. Ты бы все равно не поверил
Мы с тобой трижды умирали и рождались заново. Наши души переходили в разные эпохи и в разные тела. Мы видели, как меняется мода, деньги, названия улиц и облицовки домов. Мы учили языки и политические лозунги. Рожали детей, крестили их, пряча в сельских церквях, читали запрещенные книги и слушали скрипучие патефоны. Мы подходили друг к другу очень близко, почти впритык, но не настолько, чтобы услышать сбивающийся пульс. В каждом новом воплощении мы пересекались, чтобы тут же расстаться. У нас была только не высчитанная никем секунда, которая дает вдохновение на целую судьбу.
Ты боялся рассмотреть во мне свою сотканную половинку. Потому что это означало бы последнюю реинкарнацию. Последнее земное воплощение. Стоит полюбить, отдаться чувству и закончатся твои путешествия по мирам и во времени. И больше не будет новых эпох, скитаний, женщин с медными, тонкими, вьющимися волосами.
А я так хотела твоей остановки. Потому что благодаря ей ты сможешь увидеть настоящее небо и зафиксировать настоящее молчание. Услышать неподдельный ритм нашего мира и ощутить страсть, от которой земля разрывается на мельчайшие осколки, а потом воссоединяется вновь, создавая новую, непохожую на предыдущую, картину.
Я смотрела вслед машине возле метро. Ежилась в своем последнем не очень удобном теле. В нем меня не устраивали чуть полные руки. Говорила сама с собой. Хотя нет мы уже потихоньку говорили вместе.
Ты же меня видел Тогда ранним утром, когда с полей еще не сошла седина. Ты меня видел на мощенной улице жалкую и без корсета. Голодную, испуганную войной, с расплывшейся талией
Ты меня видел во снах и миражах. В аду и в раю. В туннеле, соединяющем не соединимое. Я всегда была последней картинкой перед твоим новым переселением души
Ты боялся
Я и сейчас боюсь.
Ты думал, что станет предсказуемо Что я повторю себя вчерашнюю Что изучишь мои странности, мои капризы, мысли Что будешь бояться проспать, потому что утро начнется с моего смеха Нет же! Утро будет начинаться всегда по-разному с арабского кофе, легкого флирта, молчания, плохого настроения, робкой тишины, ласк, поцелуев под бязевыми простынями. Оно будет начинаться поздно, ближе к обеду, или слишком рано, с восходом, под старый дождь и первый иней, с начала ягодного лета и подарка под подушкой ко Дню рождения. И когда-то ты опять захочешь начать его с того же, самого первого смеха
Ответом был вздох. И я поняла, что попала в точку.
Это твое самое большое заблуждение. Я буду перевоплощаться каждую секунду. Я буду превращаться в ноябрьские цветы, в пропаренную речку, в облако, в верную до скрежета зубов волчицу. Я буду тиха как вечер, и многословна, как свеча. Мне тоже нужны были эти жизни, чтобы пройти через разные, порой растерзанные судьбы и наконец-то познать настоящую себя
Я тебя жду. Много лет. Много эпох. Я накопила бездну терпения. Я научилась не двигаться, не шевелиться. Я замедлила сердце и приостановила дыхание. Я настроила себя на твои вибрации, на твою частоту. Надела лучшее платье, надушилась землей, прикрыв голые плечи изморозью. Я приготовила себя для рождения твоих детей. И научилась готовить десерты: даже банановый чизкейк.
Более ста лет я все про нас знаю. И каждый раз боюсь тебя спугнуть, сказав:
Тс Ты идешь не туда Не в ту сторону Ты трогаешь запястья тебе не принадлежащие Ты целуешь губы, которые тебе не отвечают. Оглянись! Чувствуешь Я рядом Там, за углом, где брусчатка упирается в небо
У меня есть небесные подарки. Мое самое бесценное богатство: билет, хлеб и цветы. Хлеб, который не черствеет и цветы, которые пахнут в январе. У меня есть ты
Я не буду размениваться на пустые встречи,