Истории из жизни реальных людей
«Я вынужден признать, барон, что ваша собственная роль была не совсем прилична. Вы, представитель коронованной особы, вы отечески сводничали вашему сыну. По-видимому, всем его поведением (впрочем, в достаточной степени неловким) руководили вы. Это вы, вероятно, диктовали ему пошлости, которые он отпускал, и нелепости, которые он осмеливался писать. Подобно бесстыжей старухе, вы подстерегали мою жену по всем углам, чтобы говорить ей о любви вашего незаконнорожденного или так называемого сына; а когда, заболев сифилисом, он должен был сидеть дома, вы говорили, что он умирает от любви к ней; вы бормотали ей: верните мне моего сына.
Вы хорошо понимаете, барон, что после всего этого я не могу терпеть, чтобы моя семья имела какие бы то ни было сношения с вашей. Только на этом условии согласился я не давать ходу этому грязному делу и не обесчестить вас в глазах дворов нашего и вашего, к чему я имел и возможность и намерение. Я не желаю, чтобы моя жена выслушивала впредь ваши отеческие увещания. Я не могу позволить, чтобы ваш сын, после своего мерзкого поведения, смел разговаривать с моей женой, и еще того менее чтобы он отпускал ей казарменные каламбуры и разыгрывал преданность и несчастную любовь, тогда как он просто плут и подлец. Итак, я вынужден обратиться к вам, чтобы просить вас положить конец всем этим проискам, если вы хотите избежать нового скандала, перед которым, конечно, я не остановлюсь.
Имею честь быть, барон, ваш нижайший и покорнейший слуга.
Александр Пушкин.»
Написав письмо, Пушкин отправился на Васильевской остров к своей давней приятельнице из Тригорского, урожденной Вульф, Евпраксии НиколаевнеВревской. По дороге сдал письмо в городскую почту.
Евпраксия Николаевна Вревская та самая Зизи, неоднократно воспетая поэтом, в серьез и в шутку:
Да вот в бутылке засмоленной
Между жарким и блан-манже,
Цимлянское несут уже;
За ним строй рюмок узких, длинных,
Подобных талии твоей,
Зизи, кристалл души моей,
Предмет стихов моих невинных,
Любви приманчивый фиал,
Ты, от кого я пьян бывал!
Они собирались отправиться в Эрмитаж, но не известно, состоялось ли это посещение, зато мы знаем, что именно ей первой он рассказал о вызове на дуэль.
После того, как это стало известно уже после смерти поэта, ее отношения с Натальей Николаевной совершенно расстроились ее упрекали, что она не предупредила об этом.
Вечером этого дня Иван Тургенев в зале Энгельгардта видит Пушкина на концерте Габриельского, первого флейтиста прусского короля.
«Он стоял у двери, опираясь на косяк, и, скрестив руки на широкой груди, с недовольным видом посматривал кругом. Помню его смуглое небольшое лицо, его африканские губы, оскал белых крупных зубов, висячие бакенбарды, темные желчные глаза под высоким лбом почти без бровей и кудрявые волосы… Он и на меня бросил беглый взор; бесцеремонное внимание, с которым я уставился на него, произвело, должно быть, на него впечатление неприятное: он словно с досадой повел плечом вообще он казался не в духе и отошел в сторону».
Утром 26 января барон Геккерн получает пушкинское письмо, отправляется к графу Строганову за советом. Тот советует стреляться.
26 января Дантес встречается со своим другом и родственником Д’Аршиаком, атташе при французском посольстве в Петербурге. Встреча состоялась на квартире последнего на Миллионной улице. ДАршиак соглашается быть секундантом Дантеса.
Пушкин в первой половине дня находится дома в ожидании ответа Геккерна, поэтому отправляет записку Александру Ивановичу Тургеневу, с которым договаривались встретиться, что ждет его после 5 вечера. Тургенев видится с Пушкиным, тот дарит ему двухтомник «Поэмы и повести Александра Пушкина».
После пяти Пушкин снова отправляется на Васильевский к Евпраксии Николаевне Вревской, где, как вспоминала она впоследствии, говорил «о бремени клевет, о запутанности материальных средств, о посягательстве на его честь».
В этот же день,26 января, в двенадцатом часу ночи Пушкин приезжает на раут к графине Марии Григорьевне Разумовской на Большую Морскую, где обращается к секретарю английского посольства Артуру Меджнису с просьбой стать его секундантом.
Там же на Рауте, встретив Вяземского, просит того напомнить князю Козловскому об обещанной статье для «Современника».
Софья Николаевна Карамзина, которая тоже была в тот вечер на этом рауте, впоследствии вспоминала:
«Я видела Пушкина в последний раз; он был спокоен, смеялся, разговаривал, ш4утил. Он несколько судорожно сжал мне руку, но я не обратила внимания на это»
Вернувшись домой, Пушкин в половине второго ночи получил записку от Меджниса, который отказывался от чести быть его секундантом. Он надеялся, что его роль добиться примирения сторон, но Д’Аршиак уверил его, что примирение невозможно, и речь идет о дуэли.
В утро дуэли у Пушкин оказывается без секунданта.
27 января он встал рано, что-то писал в своем кабинете. Жуковский в записках отмечает Встал весело, около 8 часов. После чего много писал часу до 11-го».
В 9 утра Пушкин получает письмо от ДАршиака, где тот настаивает на встрече его с секундантом Пушкина.
«Виконт, я не имею ни малейшего желания посвящать петербургских зевак в мои семейные дела; поэтому я не согласен ни на какие переговоры между секундантами. Я привезу моего лишь на место встречи. Так как вызывает меня и является оскорбленным г-н Геккерен, то он может, если ему угодно, выбрать мне секунданта; я заранее его принимаю, будь то хотя бы его ливрейный лакей. Что касается часа и места, то я всецело к его услугам. По нашим, по русским, обычаям этого достаточно. Прошу Вас поверить, виконт, что это мое последнее слово и что более мне нечего ответить относительно этого дела; и что я тронусь из дому лишь для того, чтобы ехать на место.
Благоволите принять уверение в моем совершенном уважении
А. Пушкин».
ДАршиак немедленно отвечает (так и вижу лакеев, бегающих в стужу от Мойки до Миллионной через Конюшенный мост с записочками на французском), настаивает на встрече с секундантом Пушкина до 12 дня, что нет и не может быть речи о том, чтобы кто-то доставлял Пушкину секунданта, и что если поэт откажется от этого требования Геккерена, тот будет рассматривать это как отказ Пушкина дать ему удовлетворение.
Пушкин, кстати, действительно нарушает строгий дуэльный кодекс, а уж слова о ливрейном лакее вообще оскорбительны (секундант, как и все другие участники дуэли, должен быть дворянином). Впрочем, Евгений Онегин во время дуэли тоже допустил такое же оскорбительное и презрительное нарушение. Но что стало возможным в деревне, в высшем Петербургском свете, конечно, было недопустимо.
После этого письма Пушкин отправляется к лицейскому товарищу Данзасу, просит его стать секундантом и привозит его с собой во Французское посольство, где представил его д’Аршиаку как своего секунданта и затем уехал, закончив свои объяснения словами:
— Теперь я вам могу сказать только одно: если дело это не закончится сегодня же, то в первый же раз, как я встречу Геккерена,- отца или сына,- я им плюну в физиономию.
Пока же секунданты разрабатывали условия смерти, Пушкин возвращается домой, где занимается делами «Современника». К нему заходил помощник Смирдина, вспоминавший, что Пушкин был весел и энергичен.
Во втором часу дня Данзас привозит Пушкину условия дуэли. Они были очень тяжелые: стреляться на расстоянии десяти шагов друг от друга и, если не будет результата, возобновить поединок.
Пушкин принял эти условия, даже не прочитав их.
Данзас и Пушкин условились встретиться в в кондитерской Вольфа и Беранже в два часа дня, И Данзас отправился в оружейный магазин Куракина за пистолетами, заранее выбранными Пушкиным.
Распрощавшись со своим секундантом, Пушкин пишет свое последнее письмо писательнице и переводчице Ишимовой, приглашающей его на свой вечер и вкладывает в сборник пьес Барри КОрнуэлла:
«Крайне жалею, что мне невозможно будет сегодня явиться на ваше приглашение. Покаместь, честь имею препроводить к вам Barry Cornwall. Вы найдете в конце книги пьэсы, отмеченные карандашом, переведите их как умеете уверяю вас, вы что переведете как нельзя лучше.
Жуковский пишет, что после этого он «начал одеваться: вымылся весь, все чистое. Велел подать бекешь. Вышел на лестницу. Возвратился велел подать в кабинет большую шубу и пошел пешком до извозчика.
В Петербурге уже стемнело, мороз усиливался.В четыре часа Пушкин и Данзас встретились в кондитерской Вольфа и Бернаже. Пушкин выпил стакан оранжаду и друзья отправились в парных санях на Черную речку.
На каменноостровском проспекте им навстречу стали попадаться экипажи возвращающихся с санных катаний на Островах знакомых.
Дочь саксонского посланника окликнула Пушкина, их видели и заметили Голицын и Головин, а также Воронцова-Дашкова, после бала у которой Пушкин и написал то самое письмо Геккерну. Видели они также и сани Дантеса, поэтому не сомневались, что готовится беда.
Воронцова-Дашкова писала, что приехала домой в полном отчаянии, что говорила мужу, что Пушкина ждет несчастье.
Кстати, Наталья Николаевна тоже проехала мимо, не узнав (зрение у «косой мадонны» было слабое).
К комендантской даче на Черной речке противники приехали одновременно, около пяти часов.
Было уже темно. Снег был по колено, нужно было вытоптать в снегу площадку, и оба секунданта занялись этой работою. Пушкин сел на сугроб и смотрел на это роковое приготовление с большим равнодушием, как писал Данзас, иногда выражая нетерпение.
Вытоптали дорожку длиной 20 шагов и шириной в аршин.
Противников поставили, подали пистолеты, Данзас дал сигнал к сближения. Пушкин пришел к барьеру первым, поднял пистолет, но в это время Дантес, не дойдя до барьера одного шагу, выстрелил, Пушкин упал, к нему бросились секунданты, но когда двинулся и Дантес, Пушкин крикнул по французки Постойте! Я в силах сделать свой выстрел!
Пушкин, чуть приподнявшись и опершись на левую руку, выстрелил, Дантес упал.
Пушкин крикнул Браво!
В карете Геккерна Пушкина привезли домой. Данзас вспоминал, что в дороге Пушкин держался твердо, но, чувствуя временами сильную боль, начал тревожиться, что рана его серьезна, поэтому беспокоился о том, чтобы не испугать по приезде домой жену и давал Данзасу наставления, как этого избежать.
Около шести вечера приехали на Мойку.
Камердинер Пушкина, дядька его с лицейских времен, взял его на руки и понес на лестницу.
«Грустно тебе нести меня» спросил Пушкин своего вечного слугу.
Данзес отправился в комнату Натальи Николаевны, объявил ей, что муж стрелялся с Дантесом, что он ранен, но не сильно.
Наталья Николаевна бросилась в переднюю, увидела как мужа вносят в квартиру, тот попытался ее успокоить, запретив, правда, заходить в кабинет, пока его не уложат.
Когда Наталью Николаевну наконец впустили к нему, он сказал Будь покойна, ты не виновата.
За Николаем Федоровичем Арендтом, лейб-медиком Николая I уже послали, но раньше, в половину восьмого, явились другие доктора, Шольц и Задлер.
Оставшись наедине с доктором Шольцем, Пушкин спросил, насколько опасна его рана, прося ответить честно и ничего не скрывать.
Врач ответил, что рана смертельная.
Я вас благодарю, что вы ответили как честный человек, сказал поэт, замолчал, потер рукой лоб и продолжил Мне нужно привести в порядок мои домашние дела.
В девятом часу приехал Арендт, сразу увидел, что надежды никакой. Дазасу, который провожал его, сказал Штука скверная, он умрет.
Пушкин сказал Аренду на прощание «Попросите Государя, чтобы он меня простил. Просите за Данзаса, он мне брат, он невиновен, я схватил его на улице».
Весть о ранении Пушкина облетела весь Петербург, и в этот вечер к умирающему Пушкину начинают съезжаться друзья Жуковский, Вяземский, Виельгорский, Мещерский, Валуев, Александр Иванович Тургенев, фрейлина Загряжская.
Доктор Пушкина Спасский спросил, желает ли он исповедоваться и причаститься, Пушкин согласился, и было решено вызвать священника на следующее утро.
Потом попросил позвать Данзаса, продиктовал ему все свои долги, на которые не было ни векселей, ни расписок, после чего снял с руки перстень и отдал другу на память.
Около полуночи возвращается Арендт, привезя письмо от Государя, которое тот просил прочитать поэту и привезти обратно.
Письмо Николая успокоило и обрадовало Пушкина.
Так закончился тот день, 27 января 1837 года.
Жить поэту оставалось чуть больше суток.
Anna Sever