Точка Глубокой Грусти

 

Точка Глубокой Грусти Как-то промелькнул в ленте вопрос про февральскую депрессию, промелькнул, покатился вниз, но засела в сердце игла, а голове мысль, что кому-то сейчас плохо, и вспомнилась

Как-то промелькнул в ленте вопрос про февральскую депрессию, промелькнул, покатился вниз, но засела в сердце игла, а голове мысль, что кому-то сейчас плохо, и вспомнилась история про Точку Глубокой Грусти.
Было это почти двадцать лет назад.
Мы только-только приехали из Израиля в Канаду, распихали детей по школам и детским садикам, а сами с мужем отправились в университет, учить французский язык.
Группа у нас собралась многонациональная, 14 человек, 5 пар и четверо одиночек. Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что про каждого ученика из нашего класса можно роман написать. А тогда не до романов было, но наблюдать и запоминать с удовольствием.
Рассказ мой будет не про наших учеников, хотя среди них были совершенно замечательные личности журналистка из Колумбии, побывавшая в плену и чудом избежавшая смерти, девочка из Израиля, ушедшая из иудейской религии по большой любви и эмигрировавшая в Канаду со своим возлюбленным, мальчик из Сектора Газа, убежавший оттуда сначала в Дубаи, а потом в Монреаль, мечтавший выучиться на архитектора, пара из Румынии, по виду настоящие шпионы, пара из Индии со своей совершенно волшебной и невероятной историей любви, девочка-японка, отказавшаяся подтверждать диплом врача, потому что решила лечить травами, как ее учила бабушка в детстве. Да и все остальные.
Но рассказ мой сегодня не про них.
Рассказ мой про Сулу.
Суламифь.
Волшебную козочку.
В начале учебного года нашей группе досталась учительница по имени Мишель. Местная франкофонка 55 лет, спортивная, до середины ноября приезжала на занятия на велосипеде, приходила в класс в шелковых алых шортах, ноги идеальной формы, на лице улыбка, у такой и не захочешь а выучишь, и не только французский, но и китайский.
Занятия шли своим чередом, кстати сказать, очень интересным чередом, каждый день кроме мини-диктантов и скучной грамматики, мы ставили сценки, разыгрывая различные жизненные ситуации, вместе с языком постигая и местную ментальность тоже.
А ближе к новому году к нам в класс пришла Суламифь, сказала, что Мишель взяла отпуск по болезни, и она, Сула, ее заменит.
Отпуск по болезни затянулся на шесть месяцев, Мишель прошла операцию, химию, облучение, вернулась к нам перед самым летом, похудевшая, но в тех же жизнерадостных шортах, принесла какие-то плюшки и на нашей выпускной фотографии улыбалась ярче всех нас здоровых и молодых.
Но я не про Мишель.
Я про Суламифь.
Сула — нежная, гибкая, волосы у нее черные, пышные, уложены в высокую прическу, Сула похожа на шоколадное дерево с гнездом на голове.
Сула приехала в Монреаль из Гаити в возрасте двадцати лет, единственная спасшаяся из всей семьи после пожара.
Она выросла в большом белом доме с колоннами, отец ее был уважаемым человеком в городе, адвокатом, и он, и мать, и трое младших братьев остались только в сердце Сулы и на фотографиях.
Кто совершил поджег и почему так и осталось неизвестным, Суламифь спасло только то, что в ту злосчастную ночь она ночевала у подружки.
В детстве мама называла Сулу волшебной козочкой.
В Монреале Суламифь закончила университет, в нем же осталась преподавать французский.
Уроки с Сулой были совсем не такие, как с Мишель.
Не лучше и не хуже, просто другие.
Как оказалось, Суламифь была глубоко верующим человеком, и сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что для нее каждый урок был одновременно и проповедью.
Надо сказать, что гаитяне похожи на детей — они открытые и доверчивые, может быть поэтому, и в Бога они верят совершенно самозабвенно.
— Бог, — говорила нам она, — не далеко, на небе, и не глубоко, внутри. Бог — он везде и рядом. В каждом встреченном вами человеке — его частица. Все мы вместе — и есть Бог.
Мы слушали раскрыв рты, некоторые пытались спорить, спрашивали откуда тогда зло на земле
Нашего французского не хватало, чтобы вести мало-мальски аргументированные беседы, но Сула была всегда очень терпелива, выслушивала каждого, кивала, вглядываясь в лицо, стараясь понять что-то еще, про самого говорившего.
— Зло — переспрашивала она, и брови ее взлетали, а гнездо на голове раскачивалось, будто от ветра, — Зло на земле есть, кто же спорит. Но это временное недоразумение. Нужно научиться видеть Бога в каждом. Тогда и зло пропадет.
От слов ее было непонятно и тревожно, а еще — хорошо. С каждым уроком мы все больше и больше забывали, что говорим на незнакомом прежде языке. Мозг радовался новым словам, а сердце — новым смыслам.
И вот, однажды, Сула рассказала нам про Точку Глубокой Грусти.
Дело было в феврале, девочка из Японии вдруг перестала приходить на занятия.
По просьбе Сулы мы отыскали ее телефон, но никто не отвечал на звонки, наконец, 14 февраля, было решено было всей нашей группой пойти к Йоко ( назовем ее так) и узнать, что случилось.
Съемная квартира на втором этаже двухэтажного дома, крыльцо в снегу, чистая, вымытая до блеска прихожая, аромат чая из глубины комнат.
— Здравствуйте, — обрадовалась Йоко и засмущалась, — А у меня неприбрано, я никого не ждала.
Квартира сияла чистотой, мы разулись, чтобы не наследить, нестройной гурьбой зашли в салон, расселись на плоских диванах.
Румыны, как самые смелые, заявили, что будут накрывать на стол, засуетились, стали распаковывать пакеты с принесенными сладостями.
Чайник — огромный, пузатый, набитый травами, перекочевал из кухни в зал, журнальный столик запестрел от угощений.
Напившись чаю, все заговорили одновременно, Йоко разулыбалась, признавшись, наконец, что не ходила на занятия, потому что ей было очень грустно и она целыми днями лежала на диване, отвернувшись лицом к стене.
— Все ясно, — закивала Сула своим гнездом, — это все февраль. Открылась твоя Точка Глубокой Грусти.
Мы стали наперебой задавать вопросы и приводить примеры, потому что каждому из нас, как оказалось, время от времени хотелось улечься на диван, лицом к стене, не отвечать на звонки и на вопросы.
Сула всех выслушала, и рассказала, что это за точка, и как с ней быть.
Оказывается, тело наше — это тоже немного Бог, потому что одето на душу, вроде как кукла тряпичная на руку кукольника. Место, где они соприкасаются — и есть Точка Глубокой Грусти.
— Найти его просто, — сказала Сула, подошла к Йоко, наклонилась над сидящей девушкой, заглянула ей в глаза, положила раскрытую ладонь на грудь, где-то в районе сердца.
Через секунду улыбающаяся прежде Йоко принялась рыдать. Поплакала, успокоилась, вытерла лицо и будто посветлела.
Мы смотрели на Сулу во все глаза, не понимая, как она это сделала.
-Так вот, — продолжала наша учительница невозмутимо, — Эта самая точка — и есть самое уязвимое наше место. И мы, даже не зная толком про него, стараемся его лишний раз не беспокоить. Сначала просто бережем — не замечаем чужие слезы, отворачиваемся от чьей-то протянутой за помощью руки, потом начинаем прятать нашу бедную точку, так прятать, что даже отталкивать тех, кто рядом, а вдруг заденут Вдруг наступят Вдруг сделают больно Одного не понимая. Чем глубже прячем, тем хуже становится нам самим. И в какой-то миг, ложимся к стене и отворачиваем лицо, грустим. А спроси — отчего — объяснить не сможем.
— Выходит, — спросила Йоко, — чтобы перестать грустить, надо просто открыть свое сердце
— Это ты сказала, — засмеялась Суламифь, — А вы, ребята, как думаете
Все заговорили хором, потому что каждый хотел поделиться своим опытом, своей точкой, своим сердцем.
За точность рассказа не ручаюсь, а смысл его каждый из нас запомнил навсегда.
Может быть потому, что феврали в нашей жизни бывают долгими.
И не один раз в году.
Ну, вы-то знаете…
Lada Miller

 

Источник

 

 

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *