Истории из жизни реальных людей
Образы и воспоминания крутятся в голове пожелтевшей фотопленкой. Образы эти сильнее, ярче и краше любого будущего, любого настоящего. Они затмевают собой серость улиц и всю его жизнь за последний год, рябящие в глазах огоньки магистралей, по-дешевому пестрые, безликие и фальшивые образы большого города, маленькую съемную комнатушку, рабочее место за барной стойкой, напыщенные лица в вагоне метро, бесконечную суету, суету, суету. Все это теперь ушло на второй, нет, на третий, а то и на десятый план, все это забылось дурным сном.
Человек вернулся домой.
Здесь, по этой самой улице, шагал он с друзьями августовским теплым вечером, возвращаясь домой после долгого дня, наполненного безделием, весельем и беззаботностью. Было это не так уж давно, а все-таки совсем в другой жизни, в другом столетии. Было это тогда, в детстве, в солнечном и просторном, теплом и уютном детстве. До большого города, до его нелепого странствия, нет побега, глупого и бессмысленного скитания в попытках доказать, что он уже вырос и не зависит ни от кого. Боже, как это было глупо, какой дешевый максимализм, бунт, истерика. Зачем только уезжал
Впрочем, неважно, теперь уже неважно. Теперь он дома, в своем родном любимом городке, где солнце ближе и теплее, где улыбки искреннее, где поют под гитару воскресным вечером в чистеньких и ухоженных дворах, где в каждой травинке, в каждом кирпичике, в каждом ларьке у дороги есть душа, есть жизнь, спокойная и настоящая. Теперь все будет хорошо. Человек улыбается, умиротворенно предвкушая, вдыхая полной грудью.
Поднимается по лестнице подъезда, достает из кармана ключ, входит в квартиру (в родительском доме останавливаться он не захотел). Щелкает выключателем, стаскивает ботинки. Идет в уборную, ощущая холодный кафель через тонкие носки. Поворачивает вентиль крана, подставляя замерзшие руки под неторопливую горячую воду. Смотрит на уставшее лицо в прямоугольнике зеркала. Отражение сильно поменялось за этот год. Лицо стало шире и грубее, город пролег глубокой морщинкой на высоком лбу. Впрочем, может, это и не город, может, это его собственные мысли, темные и тяжелые.
Да неважно уже, все неважно. Он теперь дома, и дом этот примет его в распростертые объятья своих мощеных улочек, заросших камышом карьеров и птичьего пения, излечит синяки и мозоли, утихомирит боль душевных ран. Здесь он наконец избавится от тоски своей, сбросит ее словно верхнюю одежду после долгого рабочего дня. Вернется к человеку его юность он ведь, в сущности, совсем молод. Всего двадцать лет, хоть там, в панельном миллионнике и чувствовал себя уже почти стариком.
Медленно закручивает туговатый вентиль и идет в комнату. Садится в пыльноватое синее (почти как то, что стояло у бабушки) кресло. Смотрит в окно. Там, за толстым стеклом, качается в закатных лучах липовая ветка с тонкими зелеными листочками. Человек смотрит, наслаждаясь дивным образом, а сам ждет. Вот-вот. Вот прямо сейчас. Упадет наконец окончательно камень с души, и он встанет, отряхнется от всего серого, скверного, липкого, мешающего, словно кот от брызгов речной воды, и пойдет, побежит, помолодевший и счастливый, в прекрасную жизнь.
Но ничего не происходит.
Серое, скверное и липкое все так же дремлет где-то в уголках сознания, дожидаясь своего часа, он это чувствует. Не уходит оно оттуда и позже, когда, разобрав чемоданы, настроив гитару, хотя в общем-то и не так уж сильно она была расстроена, и вынеся на помойку мусор, человек садится пить крепкий терпковатый чай в маленькой кухоньке с тусклой, по-уютному желтеющей лампочкой. И ложась спать в умиротворяюще тихом полумраке комнаты, человек глядит на облупленную штукатурку потолка, все еще ощущая в себе эту серость, словно мерзкий отпечаток большого пальца на белом листе.
Человек просыпается, пьет чай, бродит по городу, разговаривает с людьми, моет стекла в квартире, засыпает, просыпается, читает книгу, пытается играть на гитаре, смотрит в окно, плачет, бродит по городу, пьет чай, смотрит в потолок, засыпает, просыпается, разбивает кружку, ненароком уронив, собирает с пола бледные осколки, задумчиво проводит подушечкой пальца по зазубристому керамическому краю, выкидывает осколки, бродит по городу, покупает в хозлавочке новую кружку, читает книгу, смотрит в потолок.
Дни идут, а морщинка на лбу не разглаживается, серость не уходит, не исчезают мозоли с огрубевших пальцев. Человек любит этот город, любит искренне, беззаветно, всею душой, как любит колосок овса свое поле, как любит кречет небо, он бы костьми полег у ворот, если нужно, жизнь бы отдал, чтобы только не прошел сюда враг. Но город его не спас. Не исцелил, не затянул дыры, оставленной мегаполисом. Не спасли и старые друзья. Хотя и их человек любил, и за них бы жизнь отдал. Рядом с ними было хорошо, тепло, куда теплее, чем в объятьях матери если уж на то пошло, человек рад был их видеть, а они рады ему, но он все равно чувствовал себя не совсем так, не совсем здесь, не совсем живым.
Так и ходит он по улицам родного города, будто призрак, призрак себя самого, блуждает по закоулкам воспоминаний, ищет утопающий свою соломинку, ищет, за что зацепиться, как бы выползти из этого болота, заполнившего сознание, как бы вылезти обратно в свою юность, жизнь, в свое счастье. Ноги гудят от долгой ходьбы, но это приятная, сладостная усталость, не в пример той, что терзает его разум.
Вечереет. Человек идет к речке. Заросший камышами бережок на самой окраине, где уже не ездят почти машины, а только лают иногда собаки за заборами частного сектора и дети вдалеке что-то весело выкрикивают. Смахивает рукавом пальто слой пожухлой сероватой листвы с деревянной самобытной скамеечки и садится. Небо умиротворяюще разливается багровым закатом. Молодые осинки шелестят на ветру тонкими листочками. В камышах возится птица, выковыривая что-то из бурого ила. Стрекоза с большими зелеными глазами садится на спинку скамейки возле его левого уха.
Как раньше уже не будет, говорит стрекоза. Ты все пытаешься догнать свое прошлое, но не получится. Нет больше того мальчишки, исчез, сгинул, в старую шкурку не влезешь. Мегаполис, провинция, деревня, все равно ты теперь другой. Не лучше, не хуже, но обратно не вернешься никак. Так что успокойся уже, закопай свои кости и живи. А морщинка на лбу не такая уж глубокая. И вообще, в ней есть свой шарм.
Человек кивает и улыбается. Ему хорошо.