Жирная Нора.

У меня есть все. Все, что полагается по регламенту. Родители, жена, дети, друзья, работа, отдых, собака, увлечения, любовница и даже друзья по переписке для души. У каждого человека по регламенту есть душа, и ей необходимы такие вот штуки беседы с закрытыми глазами, когда не видишь человека и не можешь до него дотронуться, почувствовать запах его. Можно быть откровенным и искренним, душа такое очень любит. Любит дорисовывать сама. Берет пустоту и раскрашивает ее в разные цвета, чтобы было хорошо и немножко больно, щемяще-тоскливо от близости и радостно от того, что никакой близости нет. И наоборот. Еще для души очень хороши собаки. Их можно гладить и дрессировать, а они смотрят на тебя преданными и грустными глазами, будто знают о тебе что-то важное.
Все это доступно каждому человеку по праву рождения. Если ты правильный человек. Если ты не из бракованной партии. Отследить волны бракованных партий практически невозможно, никто не знает, почему и когда происходит сбой в системе, да это особенно и не важно. Бракованная особь всегда себя выдаст. И примет меры. Самостоятельно, без постороннего вмешательства.
У меня все хорошо. У меня есть все. Единственное, что тревожит меня, так это то, что у меня есть что-то лишнее. То, чего нет в регламенте. Но я не думаю, что это проблема. Подумаешь, птица какая-то.
Я выхожу делать зарядку на третьем рассвете, за мной идут жена, дети и собака. Жена достает коврик, дети прыгают от нетерпения, собака несет в зубах палку. Мы делаем приятные и необременительные физические упражнения, потом бежим трусцой вокруг поляны перед домом. Пробегаем три круга. Собака сидит, охраняет коврик, держит в зубах палку. На четвертом рассвете, когда все становится светло-розовым, мы возвращаемся. Жена сворачивает коврик, дети приплясывают от нетерпения, я подхожу к собаке и глажу ее по голове. Собака не двигается, сидит и стучит хвостом. Я беру у нее палку и бросаю вперед или вправо. Собака срывается с места, бежит за палкой, хватает ее и возвращает мне. Так три раза. Потом мы идем домой.
Маленький бурый зяблик или кто он, я не разбираюсь в орнитологии, голова и воротничок рыжие, хвост пегий, прилетел и сел на перила моего крыльца. Жена везет детей в заведение, а я выхожу, чтобы ехать на работу. Все в срок, по регламенту, время второй планеты, когда все вокруг чуть размыто в очертаниях, как через папиросную бумагу. А эта козявка сидит на балясине и смотрит на меня, поворачивая свою птичью голову то одной, то другой стороной. И я вдруг остановился. И стал на нее смотреть зачем-то. А потом взял и присвистнул, как дурак фьюить. А она чирикнула в ответ. И я неожиданно полез в карман за крошками от печенья. И страшно перепугался какое у меня в кармане может быть печенье! Его там отродясь не было.
Зяблик вне регламента, вот что я понял. Эта ужасная догадка свалилась на меня, когда в один из дней птица не прилетела. А потом прилетела опять. Она вела себя каждый раз по-разному, и я не знал, что с ней делать и, наверное, тогда я и сломался.
У меня есть мать. Как у всех по регламенту. Я встречаюсь с ней четыре раза в год: на день моего рождения, на ее день рождения, на день рождения моего отца и в день Рождественского Восхода. Мне некому рассказать об этой треклятой птице, меня стали посещать странные мысли, я стал совершать странные бессмысленные действия — я поехал к маме. Во время второго заката, когда жена готовит ужин, а я кошу лужайку возле своего дома.
Я вошел в дом своих родителей. Отец косил лужайку, мать готовила овощное соте. Я кашлянул, она обернулась.
— Мама, — говорю я, понимая, что не знаю, что и как говорить. Мама. Со мной что-то не то.
— Ты рано приехал, я только-только начала вязать свитер для тебя, — сообщила мне женщина в клетчатом переднике, улыбнулась и повернулась обратно к плите.
Я посмотрел на шторы в желтых цветах, мне стало странно внутри.
Я поехал домой. Зяблик сидел на ступенях, я сел рядом, он улетел. Господи, что происходит, зачем я сижу на ступеньках, когда уже совсем поздно, время седьмого заката.
Мои друзья играют в сквош. Людей должна объединять какая-то идея, какое-то увлечение. Мы называем себя «бандой». В шутку, конечно. Каждый по очереди заходит в глубокий пустой бассейн на поле, машет там ракеткой, отбивает или не отбивает мяч, а потом возвращается к остальным пить коктейль из витаминов и стимуляторов. Потом мы переходим на следующее поле. Я стою рядом с Тедди, он все время поправляет свою кепку и довольно крякает, наблюдая за игрой.
Тед, дружище, послушай. У тебя никогда не было такого, чтобы ты чувствовал Чувствовал как-то странно. Как-то незапланированно, хаотично. В общем, черт, даже не знаю, как объяснить. Там одна птица. Странная. То прилетит, то нет. А я ее все время жду. Так же не должно быть, да
Тедди поворачивается ко мне, поправляет свою кепку, улыбается и отвечает:
— Нет, ты видел какой удар! А ты вообще чемпион! Идем на пятое поле.
На третьем закате все золотое, мы идём на пятое поле, мы чемпионы.
Я вернулся домой, ходил по лужайке искал птицу, ее не было, у моей жены такие же цветы на шторах, как и у матери, и у всех, кажется, такие шторы, а Тедди пуст, как бидон из-под кислоты возле притона.
Согласно протоколу особь 1456М активировала систему пойнтов, включен параграф номер один «Дружба+Кислота».
Хватит!
Дэн останавливает бармена, выставив вперед руку и демонстрируя окружающим большое темное пятно на рубахе под мышкой.
Я говорю, наливай! орет Дэн через три минуты и шлепает по барной стойке ладонью. На черной глянцевой поверхности остается влажный отпечаток его руки.
Дэн пыхтит, булькает горлом, вытирает взопревший лоб галстуком.
Какого черта Какого, я тебя спрашиваю, дьявола, ты вздумал играть в такие игры
Дэн махом вливает себе в глотку кислоту, швыряет колбу через плечо, стекленеет взглядом на мгновение, потом яростно трет ладонями лицо.
Это плохая, очень плохая шутка, тихо говорит он, сразу растеряв и ярость, и пыл. Я никогда не думал, что буду говорить с тобой об этом вот так. Всерьез. Ты мой единственный друг, что ты мелешь, скотина!
Я так хочу. Я так решил.
Ладно. Мы все тут прокляты. Но только не «Химеру». Тот, кто создал ее очень, посмотри на меня, очень сильно не любил людей. Этот говнюк их просто ненавидел, ненавидел до зубовного скрежета. Сдохните в муках, вот как он говорил. Загнитесь в страшных корчах, медленно, но верно. Зачем тебе это Зачеем Просто шагни в окно. И сразу в лепёшку. Все просто. Зачем же пилить себя на куски, объясни мне, пожалуйста Ты прекрасно знаешь, что «Химеру» уже не используют даже в казнях. Это, мать его, слишком жестоко, а мы все же гуманное общество, мы убиваем друг друга быстро. И понятно. Все должно быть под контролем. У меня еще десять пойнтов «кислого Мо» в запасе, тридцать свободных, а потом я свалюсь с копыт. Тридцать, да. И десять. Эй, мальчик, посмотри мою сводку! Сколько кислятины я еще могу выхлебать
Прилизанный и напомаженный бармен делает распечатку, протягивает Дэну слайд.
Девять и три, бесцветным голосом сообщает он.
Вот! торжествующе ревет Дэн. Девять и три! Девять и три. Это еще пить- не перепить. Дружить не передружить. И заметь, до этого со мной ничего не случится! Все под контролем. Рацио. Ра-ци-о, понимаешь, придурок И потом, ты даже не знаешь, что тебе явят. Подсунут какое-нибудь барахло, какую-нибудь жирную Нору. Испытывать все эти чудовищные штуки, от которых мы избавились. Это не смешно, нет. Ровный фон и планирование вот идеальная жизнь. Для скорбных разумом тех, кому запилили ту самую, бракованную серию чипов, создали наши наркоманские притоны, наши родимые, родненькие гетто. Мы уже на дне, дружищеее, на самом глубоком, склизком, вонючем дне. Мы отбросы и отсосы, на нас отдохнула и природа и прогресс, все сразу на нас отдохнули. Нам по ошибке насрали в голову! И нам с этим жить. Тратить свои пойнты на безумие. Дружба на «кислом Мо» это жопа. Но жопа распространенная. И не такая уж дорогая. Ты ведь не жалеешь, что потратил на нее часть своей жизни
Конечно нет.
Вот. Ты безумен, поздравляю. А «Химера» заберет у тебя все. Все пойнты. А взамен ты получишь ужасное, кошмарное ничего и страдания. А я буду приходить в двадцатый блок и смотреть, как ты лежишь там, в тряпках, и как тебя уносит в эти адовы райские кущи. И я ничем не смогу тебе помочь, никто не сможет тебе помочь.
Дэн вливает в себя еще одну колбу, достает из кармана очки, надевает их криво и косо, длинный жидкий вихор волос торжествующе развевается над его левым ухом. Он приглаживает его, волосы послушно лепятся к мокрой, совсем уже лысой, голове.
Пойдем. Надень очки, а то наши замечательные небесные светила выжгут твои сраные глаза.
Мы выходим из притона и идем через седьмой блок в сторону набережной. Все вокруг розовое и золотое. Сейчас время заката номер пять он самый эффектный.
Согласно протоколу особь 1456М активировала систему пойнтов, включен параграф номер десять «Химера».
Дэн, дружище, здравствуй! Не знаю, что и писать, как это тебе передать, слова скачут, как козы, мысли путаются. Я так счастлив, Дэн. И чудовищно несчастен. Мир совсем другой, представляешь Чувствовать это совсем не то, что мы думали. Дружба на кислом Мо очень близко к этому, точно тебе говорю, но не так разрушительна.
Чувак, теперь я знаю, что такое «паническая атака», и лучше бы мне этого никогда не знать, ей-богу! Это когда мир вдруг дает тебе кулаком в рожу. Окружающая действительность внезапно такова, что находиться в ней нет никакой возможности, но другого мира у тебя нет! И деться тебе некуда. И совершенно неважно, что вокруг райские кущи, адово пекло, друзья, незнакомцы, война, мир или зяблик на ветке дерева. И вот тогда с ужасом понимаешь, что мир это ты. То, что ты чувствуешь, видишь, слышишь, осязаешь. Это ужасно, Дэн, это просто кошмар. Хорошо, что я вырубился. А когда пришел в себя, снова мог жить. Только теперь мне почти все время страшно, вдруг мир опять взбрыкнет!
Слушай, ты был прав абсолютно во всем. Я просто дурак. Зачем, зачем я это сделал Ты был прав даже насчет Норы. Она, и правда, жирная. Но я ее чувствую. Лучше бы я дерябнулся из окна, в самом деле. Во мне не осталось ничего целого, будто произошел взрыв. Я ничего не понимаю, не соображаю, спасает только возможность следовать хоть какому-то порядку снаружи. Встал, почистил зубы. Надо встать, почистить зубы. Я все время ее жду, свою прекрасную Нору, и ищу, как зяблика, а когда она рядом, я вдруг становлюсь целым. Не бракованным. Не чипованным. Единственным. Живым. Любимым.
Кругом очень много людей, Дэн. Они чувствуют свое, я чувствую свое, и всем на всех насрать. Каждый заперт в своем мире. В себе. Если ты по какой-то причине плох, что ж, добро пожаловать в ад! Другого мира в данный момент у тебя нет. Только воспоминания. Мне странно, Дэн, что у меня не забрали воспоминания. Я какой-то бракованный урод в любой реальности, даже смешно. В основном мире я не мог жить по регламенту, что-то сбоило во мне, мне все казалось неживым, ненастоящим. Зяблик этот идиотский. Знаю, на этот случай предусмотрены пойнты и дружба, и кислый Мо, я очень рад, что мы с тобой, Дэн встретились, совсем пропащие души, как ты и говорил, но это, наверное, лучшее, что со мной случилось как мы шли с тобой, пьяные, но не совсем в жопу, ржали, было время второго рассвета, когда все вокруг зеленое, и мы голосили «как прекрааасен этот мир, посмотриии», а потом гоняли какую-то консервную банку. И можно было бы на этом остановиться. Как хорошо было бы на этом остановиться.
Знаешь, Дэн, я счастлив. Я обнимаю Нору и чувствую это, а она кусает меня за плечо и похрюкивает от смеха. Мы едим мороженое. Ты скажешь,что я совсем свихнулся, но временами, она напоминает мне тебя.
Дэн, я буду заканчивать всю эту неразборчивую писанину. Прости. Мы так ужасно, так неизбывно одиноки, что только и делаем, что ищем. Потому что зачем все одному Куда все это деть, если и разделить не с кем Я не знаю, почему мне каждый раз оставляют память, как это вообще возможно быть бракованным среди бракованных особей, господи!
Жаль, что и этого письма ты не получишь. Ни этого, ни тех, других.
И я знаю, что лежу сейчас в гнилых тряпках двадцатого блока, в десятом гетто, шестая койка справа. Ты приходишь ко мне, стоишь с глупой и несчастной рожей. Я лежу, медленно умираю и все время улыбаюсь, а ты плачешь тратишь по три пойнта на «кислом мо» за эти слезы, единственный близкий мне человек, друг мой, зяблик мой, жирная моя Нора.
Грета Флай

Источник