Истории из жизни реальных людей
Эту историю я услышала в дороге и долго не могла забыть. Теперь вот решила рассказать по памяти, примерно так, как она прозвучала (убрав, разумеется, из прямой речи рассказчика наиболее крепкие слова и обороты).
Как я уже сказала, историю я услышала в дороге, в плацкартном вагоне поезда «Москва-Волгоград». Напротив меня на боковых местах ехали двое мужчин, видимо, спутники. Описывать их внешность не вижу смысла: простые заурядные лица, фигуры, одежда. Время они коротали тоже вполне заурядным способом пили пиво и закусывали таранькой, которую неторопливо, но ловко лущили. Время от времени из-за спин доставалась «пол-литра» и звякала потихоньку горлышком об края стаканов.
Вот уже лампы притушили по всему составу и большая часть пассажиров уснула. А я всё ворочалась с боку на бок: было душновато, к тому же я хорошо выспалась днем, и сон не шел. Невольно я начала прислушиваться к разговору, точнее к рассказу, который вёл неторопливо старший из спутников.
«В общем, приговор окончательный, обжалованию не подлежит. Моей маме все тогда говорили, мол «лиха беда начало» — в том смысле, что судимость эта у меня первая, но явно не последняя. Да и я, признаться, тоже так думал: ну а что ты хочешь, с шестого класса я другой компании не водил, это вроде как само собой разумелось. Но отсидел. Вышел.
Вместе со мной откинулся один вор в законе, Баркан. Вроде как из цыган он был: черный, кудрявый, нос крючком, во рту в два ряда фиксы золотые. Встретились мы в привокзальной пивной. Я там время до поезда коротал, а что он делал я не знаю. Может, кого ждал. А может, и меня. И предложил он мне сыграть в карты. Я согласился. Что-то выиграл, что-то проиграл, но больше, конечно, второе. И вышло так, что оставалось у меня только-только до дому добраться. Тогда Баркан предложил:
— А давай на судьбу сыграем
— Это как
— А вот так: выиграешь ты станешь вором в законе. Большим авторитетом будешь, все тебя станут уважать. А проиграешь проживешь жизнь простым работягой, тихо и неприметно.
— Годится! — кивнул я.
И проиграл.
— Как же ты с судьбой моей договариваться будешь — спросил я, вроде как с поддевкой, а на самом деле обидно мне было, что в авторитеты не выйду!
— Не твоя головная боль, — усмехнулся Баркан. — Договорюсь, не сомневайся. Хочешь еще сыграть
— Это на что же Вроде я уже всё спустил, даже жизнь мою лихую воровскую будущую! — во мне всё обида играла.
— Давай сыграем на то, что ты первым в своём доме увидишь! — предложил Баркан. Мне б, дурню, за ум взяться, сказки детские вспомнить нет, даже не тюкнуло ничего в темечко. И снова мы взяли карты, и снова я проиграл. А тут и состав мой подошел.
— Адрес запиши! — сказал я.
— Не нужно, — усмехнулся Баркан. В углу рта фиксами блеснул… — Когда понадобишься тебя найдут.
Ну я подхватил свой сидор с монатками и в вагон.
Доехал. Захожу во двор и вижу: стоит у калитки пацанчик махонький. Может, два годика, может, чуть поменьше. Из одежки только труселя да крестик нательный. Я даже припух малость от неожиданности. А потом маманя моя вышла из дому с веником. Сперва она меня вроде как не признала. Ну потом опомнилась, и пошло обычное бабье оханье да причитанье, слёзы там, само собой. Я ее спрашиваю:
— Мам, это чей такой
— Маруси, — ответила мама и вроде как осердилась немного. — Она на заработки уехала, а мальца со мной оставила.
Маруська — соседка наша — разведенкой была, на сколько-то лет меня постарше. Замужем была за каким-то работягой с цемзавода, а года через три он ее бросил не беременела. Ну я с ней немного до зоны хороводился.
— Из детдома, что ли, взяла — не понял я.
— Родила.
— Платит она тебе хоть за него Или даром возишься
Тут мама моя совсем осердилась и даже веником меня по заду треснула мол, не болтай ерунды. Прошли мы в дом, пацанёнок на меня поглядывает: новый человек, может, гостинцем каким угостит А у меня какие гостинцы одни только мыльно-рыльные принадлежности в сидоре.
Я сперва-то хотел монатки бросить и сразу к ребятам: новости узнать, показаться. Но маманя меня уговорила хоть первый день дома с ней побыть. На стол накрыла, четвертинку достала из шкафчика всё чин-чином! Посидели. Постелила она мне на обычном моём месте, под репродуктором. Славка (сына марусиного Вячеславом, оказывается, назвали) насупротив меня на диванчике лёг, мама его стульями припёрла с краю, чтобы не скатился во сне. Сама за занавеской у печи легла. Ну я кручусь потихоньку, а сон нейдет. И тут меня как по темечку тюкнуло! Ё-моё! Я вскочил, подбегаю к мамане, тормошу ее тихонечко:
— Мам, это что, мой сын, что ли
А мама ровно еще сильнее озлилась: то ли спросонья, то ли еще почему, но ответила очень сердито:
— Сообразил, наконец!
И на другой бок перевернулась: мол, не мешай спать.
А я по хате забегал. И не пойму, то ли радоваться мне, то ли печалиться. И что делать, вообще Наконец, не выдержал: засветил потихонечку лампу, что над столом висела: она тускленькая была, может, двадцать свечей, может, и того меньше. Залез в буфет там маманя всякие бумажки хранила; достал свою карточку детскую. Мне на ней три годика, с оборота подписано. Подошел к дивану и сличаю. Похож! Вот как если бы не меня, а Славку сфотографировали! И нос похож, и подбородок, и бровки так же растут: сперва кустик, а потом пореже. Только уши маруськины.
Вышел я на крылечко перекурить это дело. Долго курил, всё думал, как дальше быть. Ну не получалось у меня от родного сына отказаться. Да и маму мою знать надо.
В общем, с утра надел я всё свеженькое и пошел в ментуру отметиться: так мол и так, бывший зе-ка такой-то срок свой полностью отбыл и по месту прописки прибыл. А навстречу мне Михан, мы с ним вместе служили. Остановились, разговорились, то-сё. Ну я честно сказал: сидел, теперь вот освободился, а что делать не знаю. И Михан мне предложил:
— А ты иди к нам в бригаду, мне как раз человека не хватает на подхвате. Я же помню, как ты на генеральской даче кирпичи кидал!
Ты не смейся, ну и служил я в стройбате! Не всем же в десантуру идти. В общем, довольно быстро попал я к Михану в подмастерья, так сказать. А была у него бригада крепкая. С весны до осени шабашили: кому колодец выкопать, кому венцы поднять, баньку срубить, а кому и целый дом поставить из кирпича или бруса. Хорошо заколачивали! А зимой нанимались на оклад в какое-нибудь СМУ: хоть деньги и не такие большие, но всё при деле, а если есть желание можно и квартиру выработать.
Маруся вернулась с заработков под осень, и мы пошли с ней Славку оформлять: не дело это, когда при живом отце пацан под мамкиной фамилией числится. Стал я к ним захаживать: то гостинца Славке принесу, то просто посидеть. Компания моя, с которой я до отсидки дошел, к тому времени развалилась: кто на юга подался, а кто и на севера, да не по своей воле. Получалось, что время провести мне не с кем. Ну стали мы с Марусей посиживать. А к весне смотрю, она округлилась.
Мама моя, как увидела снова за веник взялась. Приступает ко мне: «Твоя работа» А я что Отпираться буду И расписались мы. К осени дочка родилась Лиза. А еще через три года принесла мне Маруся двойню, Женю и Аню, парня и девочку.
Вот как раз она с ними лежала меня мать в область отправила. Приданого мелким закупить, то-сё. Наказала посмотреть двойные коляски в нашем-то захолустье их днем с огнем… Ну мы со Славиком сели с утра на рейсовый и айда! Посмотрели, что требуется, и решил я своего сынка в парке на каруселях покатать. А то шутка ли парень в первый класс скоро пойдет, а на аттракционах ни разу не был!
Пришли мы в парк, гуляем, наслаждаемся. Вещи я заблаговременно в камеру хранения сдал. И тут подходит ко мне… А та игра с Барканом у меня давно уже из головы вылетела. В общем, подходит ко мне какой-то шестерка и говорит:
— Слыш, мужик, тебе Баркан передает, чтобы подходил к бывшей бильярдной!
Тут я, конечно, игру нашу сразу вспомнил. И сердце у меня в пятки ушло понял я всё!
— Пойдем, — говорю, — сынок, меня тут один дядя хочет увидеть, поговорить.
Бормочу ему таким манером, зубы заговариваю, а у самого сердце сжимается! И не в том дело, как я на глаза матери да жене покажусь, а люблю я Славку! Кровинка он мне родная!
Но дошел. Бильярдную я эту еще помнил, а теперь окна покоцаны, дверь сорвана. Заходим. Славик мой за мной шкерится, боится. А у окна стоит Баркан, фиксами блестит.
— Пришел, — говорит. — Трусишь, но пришел. Да ты не теряйся я же тебя насквозь вижу, все твои мыслишки, все страхи. Не хотел ты идти.
Я молчу. А он продолжает.
— Ну что, договорился я с твоей судьбой Или не веришь
Тут уже не отмолчишься.
— Верю, — отвечаю. А у самого зубы стучат.
— Правильно делаешь, что веришь! — а сам подходит и всё на моего мальца косится. Я бы и рад убечь, подхватил бы Славика подмышку фиг бы он нас догнал. Но я ж воровские законы помню: карточный долг свят. Если я сейчас Баркана кину всю мою семью на ножи поставят. Губы кусаю, креплюсь. А Баркан всё ближе.
— Да ты не бойся! — скалится. Присел на корточки, тянет руку к моему сыну, по голове норовит погладить. Всё.
Вдруг вижу! — словно бы отшатнулся. Выпрямился, а лицо такое стало синее и злое. Но ухмылку еще держит. А Славик смотрит из-под руки. Отошел Баркан обратно, в глубину. И хрипло так произносит:
— Не трусь. Не заберу его. С тобой уйдет.
А я только слышу зубы у него лязгают. А почему понять не могу. И какое-то вдруг облегчение накатило чуть не уписался. Начали мы потихоньку на свет выбираться. Даже оглядываться не хотелось. Я только шептал всё:
— Спасибо! Спасибо, Баркан! Спасибо! Спасибо!
Вернулись. А через какое-то время я стал замечать, что мой Славик вроде бы меняется. По чуть-чуть, по чуть-чуть… Год прошел, другой, третий не узнать пацана. Вроде бы мой, а вроде и нет. Посуровел, замкнулся. Волос потемнел. И взгляд такой… словно издалека смотрит. На рыбалку позовешь идет, но улову не радуется, бесед о снастях не заводит. Поговоришь отвечает, не увиливает, но интереса не показывает. Книжки, правда, много читал. Я многое на них списывал. Но не всё засела у меня та встреча в бильярдной занозой засела.
Я как-то не выдержал, спрашиваю как дурак:
— Славик, ты мой или не мой
А он поднял на меня свои глаза и спокойно так отвечает:
— Какой же я твой, папа Ты же меня дяде Баркану в карты проиграл!
Так спокойно, по-взрослому рассуждает, словно знает. А я ему про ту игру ни словечка не говорил. Испугался я тогда малость. А Слава продолжает.
— Он смухлевал тогда. Очень хотел меня заполучить ему надо было силу свою передать. Но это не считается, поэтому я теперь не его. И не твой. Сам по себе.
И улыбнулся мне. Вот той улыбкой, как раньше. А я прямо не знаю, что делать. Пробовал к одной бабке съездить. Так она меня еще на пороге встретила и развернула: «Не помогу тебе. Нельзя в такие дела встревать, да и поздно». Так и живем. Неплохо, но что-то меня с тех пор точит.
После двойни Маруся долго не тяжелела. Те уже в школу пошли, как родилась Люда. Слабенькая была, много сил на нее ушло. Потом уже думали, что всё, но под самую пенсию Маруся мне еще сынка подарила. Стасика. Я его, последнего, очень люблю. Но всё-таки не так, как Славу…»
Наутро мы прибыли в Мичуринск. Ночные собеседники сошли. На платформе их встречали. Стоянка была долгой, и я вышла из вагона. Так получилась, что мне удалось хорошо рассмотреть встречающего: молодой мужчина с темными кудрявыми волосами и темными глазами. Он принял у старшего сумку и приобнял его за плечи.
© Yarrr