Кошмар.

Сержант Рудин, пригнувшись и придерживая рукой каску, сползающую на глаза, двигался по траншее в поисках табака.
— О, Сорока! — заметил Рудин бойца из своего подразделения, который сидел на дне траншеи, прижавшись спиной к земляной стенке. — Курево есть
— Есть, — кивнул парень и, поковырявшись во внутреннем кармане шинели, извлек оттуда и протянул сержанту небольшой мешочек, наспех сшитый из грубой ткани.
— Во пристрелялся, зараза! — присев на корточки и зачерпнув щепоть табака из кисета, ругнулся Рудин на вражеского снайпера, который как клещ прицепился к их позициям и уже несколько дней не давал покоя солдатам. — Шмаляет так, что и головы не поднять.
— Угу, — как-то равнодушно согласился Сорокин.
Рядовой Сорокин ничем не выделялся среди своих сослуживцев. Более того, он был из тех людей, чье отсутствие и присутствие в компании никаким образом не отличалось друг от друга. Неприметный и молчаливый паренек среднего роста без каких-либо особенностей ни во внешности, ни в характере. Разве что взгляд огромных голубых глаз часто устремлялся куда-то вдаль и в эти моменты Сорокин будто бы никого не видел и не слышал.
— Молодец, Сорока! — втянув в легкие горький дым, обрадовался Рудин. — Табачок — что надо! Ну, рассказывай. Чего ты тут приуныл
— Да ничего, — пожал плечами Сорокин, — просто задумался.
— О чем — прищурился сержант от попавшего в глаз дыма. — Девчонку вспоминаешь Слушай, Сорока, а у тебя, вообще, девчонка есть
— Была. Мы с ней за коровами вместе ходили.
— За коровами — рассмеялся Рудин. — А что, больше не за кем было ходить
Сорокин бросил на сержанта серьезный взгляд, но тут же снова уставился вниз, в землю.
— Просто я из деревни. У нас там утром коров в стадо отгоняют, пастухи их пасут весь день, а вечером люди идут и забирают своих коров домой. Вот это и называется — ходить за коровами.
— А-а-а… — протянул Рудин, — ну, понятно.
Он уже собрался было уходить, но Сорокин снова заговорил. Рудин недовольно поморщился — ему совсем не хотелось выслушивать сейчас набор деревенских историй о коровах, навозе, гусях и картошке, но раз уж Сорокин поделился табачком, то придется из вежливости послушать хотя бы одну его росказнь.
— А стадо по очереди пасли. К примеру, если у тебя две коровы, то, получается, два дня пасешь. А если нет коров, то тогда не пасешь вовсе. Еще можно было на конюшне договориться и лошадь взять в помощь. Ну, вроде как на прокат. С лошадью оно, конечно же, сподручнее.
— Это да, — кивнул Рудин, — Лошадки и здесь нам здорово помогают.
— А в обед стадо нужно обратно пригнать на водопой, — не обратив внимания на реплику сержанта, продолжил Сорокин. — Одни хозяйки приходят их доить, а другие только вечером доят. Коровки попьют и в тень ложатся отдыхать. И пастухи тоже отдыхают. Кто спит, кто хлеб с салом жует. Как все отдохнут, так и снова на луга идем пастись вместе со стадом. И уже до самого вечера…
— Так и что там за девчонка у тебя была — снова перебил его Рудин.
— Да обычная девчонка. Соней звали.
— Красивая
— Красивая.
— Ну, ясно…
На самом деле, Рудину было совсем неинтересно — какая там девчонка была у этого парня и куда они с ней ходили. Хоть за коровами, хоть за баранами. Докурив, он уже собрался было идти дальше по своим делам, но Сорокин вдруг снова заговорил.
— Мне тогда лет четырнадцать было, а ей почти пятнадцать. Родители наши дружили. У них одна корова была, и у нас тоже. Вот мы и помогали друг другу, когда приходила очередь пасти. Оно же вместе завсегда легче. Так и сдружились с ней. А потом уже гулять вместе начали, в гости друг к другу ходили. А иногда шли вечером в поле, ложились прямо на траву и смотрели на звезды. В деревне же видно их — и Млечный Путь, и всякие другие. Все небо в огоньках. И мы с ней придумывали разные названия новым созвездиям, смотрели как звезды падают… Тепло же летом на земле. И запах еще такой, как сейчас помню — траву примнешь немного и она сразу пахнуть начинает.
— Ну да, ну да, — кивнул Рудин и поправил каску на голове.
Ему уже давно хотелось уйти, но почему-то именно сейчас стало неудобно это сделать, оборвав воспоминания бойца.
— И не было никакой войны тогда, — продолжил рядовой, — ни трупов этих, ни грязи, ни крови.
Он вздохнул, поднял голову и уставился своим задумчивым немигающим взглядом в небо.
— Хотел бы сейчас туда вернуться — спросил сержант.
Сорокин хмыкнул и его губы расползлись в улыбке. Прищурив один глаз, он рассматривал облака, которые медленными и неповоротливыми белыми медведями проплывали над разрытой и развороченной черной землей.
— А я и сейчас там, — вдруг произнес Сорокин, вперившись в глаза сержанта странным и каким-то слегка безумным взглядом, — я и сейчас лежу на поле, мне четырнадцать лет, рядом Соня, а вокруг летняя звездная ночь. И сверчки чиркают. Ветерок еще по над землей теплый-теплый… Просто я уснул и мне все это снится. Война вот эта идиотская, обстрелы, раненые, убитые… Это такой сон. Вот сейчас ущипну себя за нос, открою глаза, а Соня мне скажет: «Ты что, уснул». А я ей расскажу про этот дурацкий сон. И про тебя, сержант, тоже расскажу. Потом полежим еще немного и пойдем по домам. И снова у меня впереди будет целая жизнь. Светлая, радостная, а не такая вот. Смотри, сержант, я сейчас просыпаться буду!
Сорокин вскочил на ноги и в одно мгновение оказался на бруствере.
— Ты дурак что ли — Рудин бросился к бойцу и попытался схватить того за ноги, чтобы затащить обратно в траншею. — А ну прыгай вниз, бестолочь!
Но Сорокин отступил на шаг и повернулся лицом к сержанту.
— Мне такие сны не по душе, сержант. Не хочу я их видеть, не буду. Просыпаться пора, — выкрикнул он и поднес ладонь к лицу. — Раз, два, три!
Он что есть силы сжал пальцами свой нос, и в этот же момент, покачнувшись, осел на землю безжизненным телом, из которого в одну секунду вытянули душу. Тело сползло по краю траншеи и скользнуло по рыхлой земле прямо в объятия сержанта, залив его лицо кровью. Пуля снайпера попала в затылок и вышла из правого глаза, обезобразив лицо до неузнаваемости.
***
Когда над могилой вырос аккуратный холмик земли, солдаты встали вокруг него полукругом и пустили по кругу самокрутку, поминая своего товарища.
— Хороший был парень. Жалко.
— Слабохарактерный только немножко. Не выдержали нервы у солдатика.
— А у кого они сейчас выдерживают Всем нелегко.
— Да, война…
— Совсем молодой. Сколько ему было
— Девятнадцать в июне исполнилось.
— Эх… Как сыну моему…
Когда папироса дошла до Рудина, он медленно затянулся и, выпустив дым, опустился перед могилой на корточки.
— А может и в самом деле лежит наш Сорокин сейчас на полюшке, травинку в зубах пожевывает, Соню свою обнимает и над нами всеми смеется. Над тем, что он проснулся и ему хорошо, а нам этот кошмар еще смотреть и смотреть. Вот сейчас расскажет ей про свой сон, поцелует крепко, возьмутся за руки, да и пойдут они домой прямо по траве. Может такое быть, а, братцы
— А может и так, — пожал плечами солдат.
— Хорошо бы, — кивнул другой.
Положив правую ладонь на могилу, Рудин медленно провел по земле пальцами.
— Звездной ночи тебе, Сорокин, — тихо прошептал он, — Соньку не обижай. Я как проснусь — приду к тебе и проверю, понял
Бойцы собрали лопаты и медленно, опустив головы, двинулись к своим позициям. Липкий и жуткий кошмар никак не хотел отпускать своих пленников, а где-то далеко Сорокин смотрел на Соню и, наверное, улыбался.
Евгений Чеширко

Источник