На это Вера копила давно

 

На это Вера копила давно То Леночке карандаш Т3 не купит, мало ли, в школе дадут. То Геночке притворится, что конструктор в автобусе забыла. Даже на конечную ездили, приставали к небритым от

То Леночке карандаш Т3 не купит, мало ли, в школе дадут. То Геночке притворится, что конструктор в автобусе забыла. Даже на конечную ездили, приставали к небритым от похмелья водителям: не видели ли. Чтобы себе лишний маникюр сделать, так уже давно нет. Стриглась в пенсионной парикмахерке на другом конце города, за 200 рублей. Юбочку посерей надевала, кофту домашнюю: ей даже укладку из жалости предлагали. Но Вера гордо, поджав губу, говорила «нет-нет, что вы-что вы» и отсчитывала из кармана неизменно мелочью. Специально меняла. Можно было б и без карнавала нищеты, но это чтоб не совестили. Хуже нет, блять, когда совестят.
Из-за Вериной нечёсанности Володя сначала тайно поглядывал на соседок, а потом уж и так сворачивал голову, до хруста позвонков. Не стесняясь в движениях, короче. Но Вера думала «вот и ладно, Леночке с Генкой может мачеху приличную найдёт, хоть та кашу по утрам варить будет». Готовилась, в общем, Вера к этому и в мыслях, привыкала.
Продала последние из накопленных золотых георгиев. Всё хранила на случай войны и пиздеца. Но войны пока не слышно, всё больше эхо, а пиздец непреходящ, поэтому. Поэтому она оплатила совместную их с Володей ипотеку. Там и оставались-то копейки, но Вера ждала, может Володя. А Володя лежал на диване. Тоже наверняка ждал. «Может, пиздюлей!», — спрашивала себя Вера и себе же отвечала: «да родной же почти человек, двоих детей прижили, да и много в феминистском мире, в городах, в отрыве от земли, от природы и пашни, может мужчина!». Мужчина Володя наверняка дохера чего мог, но когда лежишь на диване, вроде как и вялому хую индульгенция.
И вот положила Вера денег детям на накопительные, оплатила Вера ипотеку, потому что настал тот самый день. Как же я устала. Очень я устала. И всем так лучше будет. Ну, грех, большой грех. А не грех себя заставлять из последних сил каждый день всё. Всё заставлять. Да идите вы с вашими грехами, вашими ярмарками ряжеными убогими, убогими торговыми центрами «как в москве», шоканьем и гэканьем, с вашим лепсом гнусавым идите, с толостомудыми головожопами, хоругвями всеми этими. Вот где стыд, а не под юбкой!
Записку она придумала давно. «В моей смерти и винить-то особо некого. В жизни только». Потом верно сочла, что это больше похоже на хуевый литературный дебют, чем на предсмертную записку. Поэтому решила написать «я решила умереть», смягчила на «решила больше не жить». Закончила поиски на «люблю вас, оставайтесь жить». Вера увлекалась каллиграфией, что продлило её бессмысленное существование часа еще на полтора.
Записку нашли на кухне, под тарелкой котлет. Веру не нашли ни под окнами первого этажа; ни на стройке, там был высокий кран. Еще искали в реке, но тоже не нашли. Вниз по течению ходили всю неделю, проверяли. Ополоумевший Володя вообще там жил в палатке три дня. Но тоже не нашёл. Крест пока купили, но пока не ставили.
Сидя у стойки бара, Вера щурилась на всё вокруг: на песок, океан, солнце, пальмы, услужливых азиатов и массаж. На которые до этого с завистью смотрела на чужих фотографиях.
Вера отхлебнула глоток какого-то божественного май-тай или как они его, и ощутила на губах горчащее слегка наебалово.
Ira Zvereva

 

Источник

 

 

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *