I
Петербург — мое альтер-эго. Сколько раз я прятался в его рукаве, пока мои поезда исчезали в моем официальном будущем.
Петербург — это город другого меня. Я всегда мутирую под его стать и точеность, становлюсь прямолинейнее, становлюсь четче, становлюсь честнее.
Я почему-то не могу называть его «Питером». Наверное, я еще не заслужил право на фамильярность.
Петербург для меня — это уже потусторонний мир, где стены держатся не на цементе, а на сумерках. Кажется, что здесь ты немного ближе к ответу на главные свои вопросы. Тут за углом можно запросто встретить апостола Петра. Он в пальто и шляпе, скрывающей нимб. И, на этот раз повезло, он идет не к тебе. Но я все равно начинаю исповедоваться прямо в реку, припав к парапету набережной.
Уже сто лет я собираюсь перебраться сюда жить, подальше от дородной Москвы в кричащем золоте на пальцах, все больше похожей на кустодиевских купчих. И все глубже застреваю в парчовых складках, в биг-маке перин. В знак протеста я даже переехал на пятнадцатый этаж. Ну, что, сбежал на небо, дурачок
А в Петербурге небо лежит прямо на твоих плечах, и если ты уйдешь, оно рухнет на мостовую за твоей спиной.
II
Мосты разведены, чтобы они не подрались, доказывая, какая половинка соединяет лучше.
Шпиль Адмиралтейства висит в небе восклицательным знаком, будоража прохожих, напоминая о невыполненных делах.
Дома громоздятся и слишком ненадёжны: все время подталкивают к реке, и даже идеальная жизнь здесь засомневается в себе.
Все эти набережные — ленивая поэзия, недозарифмованная проза, ведут черт знает куда, бросают прохожего на полпути.
Луну выкатывают со скрипом, и она смотрится чересчур барочно.
Поэтому Булгаков и выбрал Москву. Если бы Воланд с Бегемотом появились в Петербурге, они бы просто затерялись в толпе.
Олег Батлук