Поход

 

Сколько было учителей, а ветренная Мнемозина запечатлела последнюю. Да и как забыть блондинку в расстёгнутой до лифа белой кофточке, когда тебе семнадцать и твой мозг под завязку набит глянцевыми картинками Вот и сейчас — закрываю глаза, и стоит… дорогой образ классной руководительницы.
«Детки!» говорила она нам нежно и певуче Это нам — бреющимся акселератам, она говорила «детки». Это беременной Людочке и организатору той беременности, Вовчику, говорила она «детки».
— Детки, — говорит она. Мы идём в поход!
Только представьте — конец сентября, бабье лето, до «Чернобыля» ещё полгода. Ещё не таятся в кустах коварные изотопы. Ещё можно купаться в Днепре без страха, что отрастёт вторая голова. И вот среди всей этой идиллии ученики выпускного класса отправляются в поход.
Разумеется, нас залихорадило. Девочки зашептались о чём-то своём целомудренном. Мальчишки же до лёгочных хрипов заспорили вино, водку или пиво И во избежание кровопролития постановили брать всё, включая самогон. Ибо где, если не на природе, предъявить девчатам свою хмельную мужественность Где, как не вдали от цивилизации, накачав прелестниц до синих соплей, добиться их расположения!

Словом, планы нами вынашивались грандиозные, а «классная» взяла и припёрлась с сомнительным типом в тельняшке, с татуированным парашютом, и надписью «дембель-79» на плотном, загорелом плече.
«Познакомьтесь, детки — это мой муж, Сашуня!» — представила она нас, и мы, отвернувшись, сплюнули.
Поход предполагал: сплав по Днепру на катере, пеший марш-бросок лесками-пролесками, и, квинтэссенцией мероприятия, ночёвку в палатках. На что мы, мальчики, все свои фишки и ставили. А потому прибыв на место, не повалились, как девчонки, от усталости, а немедленно выразили решимость отправится за дровами, не снимая с плеч изрядно булькающей поклажи.

То, что дрова должны быть сухими — мы знали. Некоторые из нас могли даже отличить хворост от поленьев. И всё же, сбор валежника, единогласным решением, мы начали с пива. Затем стремительно перешли на водку и самогон, и уже очень скоро, наши матерно восторгающиеся природой рожи, замаячили меж деревьев.

Какое-то время мы действительно что-то там собирали. Но валежник оказался слишком сырым, поганки невкусными, и когда кто-то смекалистый выкрикнул: «Айда, рубить нижние ветки!», я откликнулся на тот призыв с необычайным энтузиазмом. Лес в моей голове уже порядком шумел, деревья качались, и я, выхватив из рюкзака топор, остервенело бросился к одиноко стоявшей на пригорке берёзке. Словно охотник команчи, целясь в нижнюю ветвь, я с разбега вскочил на стоявший перед с той берёзкой трухлявый пенёк и ноги мои выстрелили дуплетом.
Всё произошедшее далее вспоминается урывками. Помню, как земля и небо дважды поменялись местами, после чего на меня разом обрушились все пять законов Ньютона, и что-то липкое потекло из-под лопаток к затылку.
Цепляющийся за жизнь, сотрясённый мозг мгновенно подкинул мне глянцевую картинку. На ней «классная» — в распахнутой до лифа белой блузе — шептала, побелевшими от ужаса губами обрывистое: «Как.. Он упал на топор!!.. Не может быть!!!.. А дрова.. Вы принесли дрова!».
И тут же, откуда-то сверху, с заупокойной партией вступили ангелы.
«Кро-о-овь! Это кро-о-овь! пьяно заголосили они. Он уби-и-ился!!!».
Затем их протяжное пение сменилось рваным карканьем, и ангелы вдруг обернулись демонами.
«Раск-к-кокал!! негодовали адские создания. Бутылку вина раск-к-кокал, Чингачгук хренов! Чем мы теперь баб охмурять будем!». И услыхав про баб, я ожил.
Демоны, поставив меня на ноги, смели со спины бутылочные сколки, и щедро накормив чесноком, отбили от меня, как им казалось, сивушный запах.

Такими чесночно-маринованными, мы и вернулись. Без дров, стыда и совести. А учительница нашего возвращение даже не заметила.
«Уроды, сволочи и алкаши!» — распекала она чуть раньше вернувшихся лесорубов, от которых также несло чесноком и сивухой, а у двоих обнаружились ещё и побитые глаза — следствие неудачного дележа шкур ещё не убитых дешёвым пойлом девушек.
И пока хмурый Сашуня споро устанавливал палатки, «классная», как заведённая, визжала: «Уроды, сволочи и алкаши!».
«А как же, «детки!» думалось мне. Куда же подевались «детки»».
На этом моя мысль и оборвалась. Точнее — её оборвала приключившаяся с Сашуней метаморфоза. В какой-то момент, испускаемые супругой децибелы, видимо закоротили в дембельском мозгу нехитрую, нейронную цепь, отчего плохо залеченная контузия вырвалась наружу, превратив мирного и хозяйственного мужичка — в кровожадного «дембеля 79». Зверинным чутьём распознав в нас будущих «духов», Сашуня вдруг оставил строительство палаток, и начал — при помощи изощрённого мата, тычков и затрещин — строить нас. А так как, строились мы, приблизительно как коммунизм — то есть, вяло, криво и неохотно — то уже через минуту отставной десантник впал в настоящее неистовство. И вопли «уроды, сволочи, алкаши!» показались нам лишь вступительной увертюрой к полноценному драматическому произведению. На лбу у разъярённого дембеля вспухли вены, шея его побагровела, желваки налились свинцом, и классная руководительница, разглядев в этих симптомах угрожающие признаки неминуемой физической расправы, стала кидаться мужу на шею, умоляя — пощадить своих «деточек». Это нас — пьяных и местами уже основательно заблёванных, она вновь именовала «детками».
«Не калечь деток! кричала она. Тебе ж нельзя нервничать! У тебя же снова начнётся!».

 

Что у Сашуни начнётся снова — нам, на тот момент, было до лампочки. Ибо всё выпитое уже полностью всосалось в незакалённые водкой организмы, и теперь, с этиловыми штыками наперевес, революционно штурмовало наши юные мозги. Поэтому даже когда взбешённый десантник стал вытряхивать из вещмешков взлелеянные нами мечты, грёзы и чаяния в пожухлую траву, мы лишь идиотски лыбились. Хотя, если хорошенько приглядеться, то, среди разбросанных вещей и непочатых бутылок, можно было увидеть: и несорванные девичьи поцелуи, и непомятые, трепетные груди, и даже, чем чёрт не шутит, непоруганную честь. Так что, по сути, это был не личный досмотр, как именовал данную процедуру рехнувшийся дембель, а грубый, форменный грабёж. Впрочем, отняв наши мечты, грабитель не расколотил их об ближайщую сосну, а,а, обвешавшись ими, как последний панфиловец гранатами, степенно удалился в дальнюю палатку, оставляя за собой шлейф отборнейшего мата.
На том представление и окончилось. По крайней мере, тогда нам так казалось.
Разумеется, для проформы, мы глухо обматерили своего карателя, и даже, жидко сплюнув себе на грудь, пообещали ему лютую месть. Но вскоре, занявшись разведением костра из газет и шишек — поостыли. А когда девочки, свалив в общую кучу варёные яйца, зелёный лук, хлеб и консервы, позвали нас ужинать, и вовсе перестали о Сашуне вспоминать.

Подкреплялись мы жадно, с хорошо нагулянным аппетитом, хоть и без интереса, поскольку весь интерес достался десантнику. А он, как вскоре выяснилось, времени в дальней палатке даром не терял. И когда, картофель в углях подоспел, внезапно восстал перед нами во всей своей дембельско-былинной красе.
Вынырнув из-под брезентового полога, словно чёрт из преисподней, Сашуня вытаращил на нас налитые кровью, испитые глазища, и около минуты гулял по нашим изумлённым лицам жутким, невидящим взором. После чего вдруг, зычно гикнув, диким вепрем помчался в лесок.

Про картофель все тут же забыли. Началась новая забава — ловля пьяного Сашуни.
Пронзительно взвизгнув, «классная» бросилась мужу наперерез, мы помчались следом, и после короткой, но весьма увлекательной погони, таки настигли беглеца, обнаружив его безмятежно храпящим во мху.
Дотащив эту зверюгу до лагеря, злые и разгорячённые, мы вернулись к затухающему костру, тогда как учительница, подобно истинной декабристке, последовала за мужем в палатку. И там, повинуясь неисповедимой женской логике, стала выяснять (с практически неодушевлённым объектом) отношения.
«Урод, сволочь и алкаш!» потекло на сей раз уже не на нас, а из-под брезента, и мы беспечно заулыбались, чтобы вскоре самим вновь превратились в уродов, сволочей, и алкашей. А в довершении своей расправы, обвинив нас чуть ли ни во всех грехах человеческих, белокурая фурия отправилась спать в палатку девочек — лишив нас, таким образом, последней надеждой на охмурение.

Вот тут-то мы и восстали! Сгрудившись вокруг почти уже затухшего костра, мы выставили вперёд свои волевые подбородки и простояли так всю ночь. Не дрогнув даже — когда в чёрном небе блеснули молнии, а потом громыхнуло и полило. Окоченевшие, но несломленные, словно молодогвардейцы над разверзнутым шурфом, встретили мы тот рассвет — плечом к плечу, и Сашуня, выползший под утро из дальней палатки, выразил нам свою солидарность жестом «рот-фронт». После чего, шатаясь, просеменил в кустики.

Эдуард Резник

Источник

 

 

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *