Восемь на восемь.

 

Восемь на восемь. У Валеры не было прошлого. Валере для всех всегда где-то слегка за сорок. Валера для всех всегда бухал. И жил один. Всегда один. И вставал лишь для поиска горячительного, в

У Валеры не было прошлого. Валере для всех всегда где-то слегка за сорок. Валера для всех всегда бухал. И жил один. Всегда один. И вставал лишь для поиска горячительного, в процессе которого часто был посылаем (но не бит) местным населением по известным эротическим адресам, но никогда без добычи не возвращался. Другим Валеру просто не помнили. Если бы местным сказали, что Валера — это пробник Адама при сотворении человека, которого Создатель забраковал и выкинул в помойный бак, никто бы не удивился. Его просто забыли помнить другим.
***
Маленький тщедушный старичок частенько сидел на лавочке у подъезда. Никому не навязывался. Никого ни о чем не просил. Просто сидел, положив рядом с собой шахматную доску. Даже никто не слышал его речь. Такое ощущение, что старик дал обет молчания. Девяностые шагали по планете широким демократическим шагом и, на их фоне, старик выглядел нелепым атавизмом советской эпохи. Реагировал он только на короткое: «Играете». И доска солидно-неспешным движением распахивалась, выпуская на волю комплект истертых, но добротно выполненных, фигур. Только радость соперника, чаще всего, вскоре, сменялась разочарованием. Старик играл быстро, уверенно и мощно (для разномастной дворовой аудитории). Один соперник сменял другого, но итог оставался неизменным — он побеждал. И, да — он всегда играл черными.
***
— Гля, дед, ты, его раскатал. В хлам. В хламидию, эту самую, манадию. Красава!
Никто даже не заметил, как к лавке подобрался Валера. Но и не удивился. Свежее субботнее утро августа. Помятый Валера вышел на поиск добычи. Удаляющийся за горизонт авангард поисковиков-собутыльников. Застарелый легкий перегар нимбом. Картина мира не нарушена.
— А дай-ка я попробую.
Брови зрителей и игроков взлетели вверх. Они молча подвинулись. Дед невозмутимо расставил фигуры. Валера плюхнулся на лавочку, скрестив ноги и опершись локтем на спинку.
Потер ладони и двинул пешку от короля. Конь старика выпрыгнул вперед.
— Ооо, — многозначительно протянул Валера, — защита Алехина.
Народ опешил. Пазлы бытия рассыпались на бессмысленные куски. Все с недоверием, смешанным с некой даже долей уважения, посмотрели на Валеру. Чем дальше продолжалась игра, тем больше этого уважения прибавлялось. Игра шла бойко. Фигуры разметались веером по доске. Ожидаемая очередная быстрая победа старика затягивалась. С каждым ходом, вечно увенчанное блаженной ухмылкой, лицо Валеры принимало все более серьезный вид. На скулах заиграли желваки. Он постоянно перекидывал ногу на ногу и подпрыгивал на лавке. Дед тоже напрягся. Его рука часто замирала над доской, но всенепременно делала точные ходы. Зрители притихли. На доске разворачивался лютый Сталинград. И тут старик «зевнул» ладью. Валера забрал и торжествующе поднял голову.
— Есть! – выдохнул он.
Что-то давно забытое и похороненное под слоем пьяных лет вдруг вырвалось наружу и расплескалось по Валеркиному лицу. Взгляд нараспашку и такая восторженная улыбка, будто первый раз, ребенком, увидел море. Щеки раскраснелись в азарте, и капля пота лениво катилась от виска. Публика замерла, будто сию минуту матадор пропустит быка в миллиметре от собственного живота, красочно и вальяжно вывернув мулету. Но бык, в лице старика, сдаваться не собирался. Вновь закружились фигуры, черные попятились назад. Валера наседал на фланге, и, казалось, вот-вот расплющит войско соперника. Дед был невозмутим и бледен, как скульптура пионера-героя. Воцарилась тишина, прерываемая только легким стуком и шорохом фигур. Пять минут. Десять. Пешка Валеры замерла в одном ходе до превращения в ферзя.
— О, Валера, смотри – тебе шах.
Валера тупо уставился на доску. Уведя все свои фигуры в яростный навал на загнанных в угол доски черных, он проспал контратаку. Нелепо и обидно. Ферзь соперника вынырнул из гущи событий и остановился рядом с брошенным королем.
На Валеру было жалко смотреть. От азартного, восторженного ребенка ничего не осталось. Улыбка и румянец медленно отекли как акварель под дождем, возвращая его лицу привычную серость. Он сел, обхватив голову руками, и впился глазами в своего несчастного короля.
— Конем закройся, — глухо посоветовали из зрительного зала.
Видно было всем, что это не поможет. Валера поднял глаза. Это был взгляд полный боли и отчаяния.
— Конем – хрипло переспросил он и усмехнулся. – А что тот конь Бесполезный — как моя жизнь. Ха, точно. Как жисть. Восемь на восемь клеток.
Он посмотрел на доску и легонько сшиб коня щелчком. Потом положил короля и протянул руку старику.
— Реванш! – громко затребовал кто-то.
— Валера! – крикнули с другого конца улицы. – Хорош херней страдать. Стынет всё.
Валера вздрогнул и, смешно и нелепо подскочив, пошел на зов. Сгорбленная спина, сутулые плечи, растянутый потертый свитер. Будто побитая собака плетется в будку, чтобы свернуться калачом и грустить под барабанящий дождь.
— Эх, мудила. Такую игру просрать. Алкан – он везде алкан. Я следующий.
Лысый Борис с огромным животом плюхнулся на лавку, готовясь ставить фигуры. И тут дед внезапно шлепнул его по руке, перевернул доску и, ловким движением смахнув фигуры, захлопнул крышку.
Потом встал и пошел в подъезд. Вдруг остановился. Повернулся, под заинтересованные взгляды публики, и ткнул пальцем в сторону ошарашенного Бориса. И, наверное, впервые, все присутствовавшие услышали его тихий, но уверенный голос.
— Никогда не суди. – и, через два шага у самой двери, повторил. – Никогда.

 

Источник

 

 

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *