Истории из жизни реальных людей
Всё шло своим чередом. Мирно сопел наркозный аппарат. Привычно попискивал монитор. Анестезистка что-то писала в наркозной карте. Анестезиолог о чём-то задумался, глядя в пол и сцепив пальцы в замок. Операционная санитарка тихонечко подрёмывала на стульчике в углу операционной. Хирург с операционной сестрой склонились над операционной раной, от которой шёл лёгкий дымок – работал коагулятор. Обычный операционный день в обычной больнице небольшого городка. Только операция была уже по тому времени необычная – открытая холецистэктомия (удаление жёлчного пузыря). Раньше такие операции проводились здесь часто. Потом появилась эндоскопическая хирургия, и пациенты планово переместились в большой город, находившийся поблизости. Этот же пациент походил кругами, походил. Нигде его не взялись оперировать после перенесённого перитонита. То ли возиться с ним не хотели, то ли разучились уже открытые операции делать при современной распространённости эндоскопических вмешательств. Но вернулся он со своими камнями в жёлчном пузыре опять к Палычу, который его когда-то от этого самого перитонита после перфоративной язвы двенадцатиперстной кишки и вылечил. Палыч не то, чтобы ретроград. Он даже специализацию по эндоскопическим операциям проходил. Но стойку для таких операций в больницу так и не купили. Не сочли нужным. Самые постоянные в этой операционной, пожалуй, стены и вот эти хирург с операционной сестрой. Все уже сменились по нескольку раз. Даже стол с операционной лампой когда-то меняли. Палыч приехал в этот городок по распределению, да так и остался. Женился, развёлся, опять женился. По молодости звали его в большие города работать. Поездил он, посмотрел и отказался. «Душа не лежит, – признался он как-то, – да и на рыбалку оттуда ездить далеко». Рыбалка была его страстью. Он и отпуск специально брал под неё. И компания была постоянная, частично из его бывших пациентов. Уезжали на несколько дней. Возвращались грязные, обросшие, но довольные. Потом рыбой снабжались все вокруг: и родственники, и коллеги.
Петровна же местная, она пришла в больницу позже и не сразу стала операционной сестрой. Почему это случилось, уже никто не помнит. Поставили её неопытную на операции к Палычу, тот её терпеливо обучал премудростям хирургии. И потом как-то сложилось, что и большие операции они могли делать вдвоём, без ассистента. Слаженность в их работе была на уровне интуиции и без слов. Например, не может он крупный сосуд сзади обойти, и так подойдёт, и эдак. А она протягивает неведомо откуда взявшийся редкий инструмент – диссектор. Хирург только крякнет и мельком глянет с благодарностью. Наложит он кишечный анастомоз и посмотрит на неё вопросительно. Она же слегка мотнёт головой и незаметно для других покажет ему место, где ещё один шов должен быть. Отношения между ними настолько были особые, что новые сотрудники всегда их считали любовниками. На такой беспардонный вопрос Палыч как-то на гулянке разоткровенничался: «Не-е-е. Никогда. Я её мужа, Толяна, ещё раньше, чем её, знал, вместе на рыбалку ездили. Мужик хороший, чего я в семью полезу. Может быть, по молодости и могло что-нибудь получиться. Я ей говорил, что наши дети школу бы уже закончили. Семьями дружим, друг к другу в гости по праздникам ходим. Жена и Петровна почти подруги. Толян поначалу ко мне присматривался, потом сказал, что только мне её доверить может. Это тоже ценится. Да мы друг с другом больше времени проводим, чем со своими половинами. А профи она, конечно, высший класс! За что ценю, люблю и уважаю. Наливай!»
…Учеников за всё время работы у Палыча было много. Приходили молодые, разные – самоуверенные и робкие, умелые и не очень, иногда их из большого города присылали. Петровна недовольно уступала место напротив хирурга и вставала у своего столика на место операционной сестры, ревниво поглядывая на новичка. Палыч терпеливо разжёвывал каждый этап операции. Потом смотрел на умения и сноровку молодого хирурга. Кому доверял фрагмент операции или всю операцию, кого отправлял учиться узлы вязать. «Зачем тебе это надо» – спросил как-то анестезиолог. «А нас с тобой кто будет лечить» – был ответ. Увидев приспособления и инструменты, которые Палыч придумал за все эти годы, а местные умельцы изготовили, понимающие ученики удивлялись: здесь же изобретение на изобретении, и всё это надо патентовать. «А мне это зачем, – отмахивался хирург, – если хочешь, патентуй, меня только включить не забудь». Но пока никто ещё патентов не присылал. За ошибки отчитывал грубо и жёстко. Но перед начальством всех прикрывал, брал всё на себя, получая выговор или лишаясь премии. Учились они, а потом разъезжались по другим городам и больницам, кто-то даже за границей работает. Двое остались в городе. Один пошёл по административной линии, где-то в горздраве сейчас. Второй – непосредственный начальник Палыча – заведующий отделением. Вначале он пытался «построить» своего учителя по какой-то бумажной мелочи, так тот только бровь поднял. Нет, на работу он не опаздывал и на планёрки ходил, всегда помогал и советом, и делом, но к бумагам его отношение было… как бы помягче сказать… утомительно-брезгливое. Где-то по доброте душевной помогала ему Петровна, что-то за него делали ученики. Как-то молодая и ретивая проверяющая составила целый список претензий на истории болезни, заполненные Палычем. На что тот справедливо заметил: «Ещё никогда в жизни ни одна, даже идеально написанная, история болезни не спасла ни одного пациента. А сколько больных спасли вы, уважаемая» Говорят, она потом шла по коридору больницы, сморкаясь в платочек и вытирая глазки. После этого к нему проверяющих не водили, забирали только бумаги и потом отдавали замечания.
…Анестезиолог посмотрел на приборы, мельком глянул на наркозную карту и подошёл к операционному столу:
– Долго ещё
– Да погоди ты! Видишь, всё запаяно… Проблемы
– Нет. У нас всё спокойно. Кровь будет нужна
– Думаю, обойдёмся.
– Я выйду, покурю, – и вопросительно посмотрел на анестезистку. Та кивнула. От разговора очнулась и чем-то загремела санитарка.
…Палыча в городке знали все. Или почти все. Отношение к нему было неоднозначное. Для кого-то он был спасителем и первым после Бога. А кто-то из-за умершего родственника обижался на него или даже ненавидел. Как-то Палыч с дачи порывался в рабочей одежде в магазин стройматериалов поехать, мастерил там чего-то и саморезы закончились. Жена отпустила его только переодетого в чистое: «Тебя там кто-нибудь из пациентов увидит, и тебе будет неудобно». Кто-то делал вид, что не узнал или не заметил. Палыч относился к этому спокойно, значит, у того всё хорошо. А кто-то кидался навстречу, увидев на другой стороне улицы, и Палыч понимал, что или сам скоро придёт, или родственника приведёт. Как он сам говорил об этом: «Мы, медики, нужны людям как ночной горшок. На видное место не поставишь. А когда приспичит – не обойдёшься». На гулянки его звали часто, также часто обещали «поляну накрыть», но он только отнекивался. Потом ворчал: «Никакого здоровья не хватит. И ни о чём со мной, кроме болячек, и не говорят. Выпьют, ещё и рубаху задирать начнут. А потом дверь в ординаторскую с ноги открывают. Ну как же, друзья – вместе пили…».
В плановую хирургию он ушёл после микроинфаркта. После дежурства просто ткнулся головой в грядку на даче. Сосед вовремя заметил. Выходили его в родной больнице и на курорте, да чуть в отдел статистики не отправили бумаги перебирать. Взмолился он тогда: «Дайте хирургом доработать! Я так дольше проживу, чем с бумажками». И действительно, давно замечено было, что меняется он в операционной. Уставший человек, в возрасте в обычной жизни, в операционной он как бы молодел. Менялись движения, походка, голос, даже морщинки разглаживались. И перевели его на более спокойную работу в плановое отделение. Тем более к тому времени все большие операции всякими приказами-указами отдали в крупные больницы, остались небольшие и недлительные. Сегодняшняя операция была исключением.
…Подошёл анестезиолог, дыхнул свежим табачком:
– Палыч, а где твои помощники Чего-то давно никого не видно.
У Палыча только лохматые брови сдвинулись. Он вздохнул:
– Не идёт теперь молодёжь в хирургию. В наше время конкуренция среди студентов была, не всех ещё в хирурги брали. А теперь что В кино, что не хирург, то маньяк. Классическую музыку любит и органами направо-налево торгует. А что ни медсестра, то проститутка. Есть какие-то сериалы про медицину, но и на них плеваться хочется. На консультантах там экономят, что ли Начинающий хирург получает как уборщица в банке, а то и меньше. Учиться надо всю жизнь! Дежурства, когда по полутора суток на ногах, здоровье забирают. А взамен что Жалобы и суды Кто на такую работу из молодых пойдёт Нет дураков-то…
– Ты оперируй, оперируй. Ишь, разошёлся, – отошёл от стола анестезиолог.
– У меня однокурсник в медуниверситете работает, – не успокаивался Палыч. – Так он говорит, что нынче почти из ста пятидесяти выпускников только трое в хирургию собрались. А в анестезиологию – никто!
Пришла очередь анестезиологу вздыхать:
– И кто нас лечить будет
– А ты не болей. Сразу помирай, – посоветовал Палыч.
– Как там Афанасий Витальевич Звонит – перевёл тему разговора анестезиолог. Афанасий Витальевич – старый приятель Палыча, он работал анестезиологом много лет. Потом перебрался в большой город, к детям.
– Звонит. Судят его.
– Как – ахнула Петровна. – За что
– У него больной на операции умер. Сердце остановилось. В мире всего тридцать процентов таких пациентов оживляют в операционных, где всё есть для этого. Так Витальевич это сделал. Попал в эти проценты. А потом у человека собственных сил не хватило из комы выйти.
– Так за что судят-то
– Родственники утверждают, что это было убийство. Хотят отомстить.
Анестезиолог выматерился:
– Потому в анестезиологию молодняк и не идёт! Человек по умолчанию смертен. Иногда внезапно. Когда это происходит дома или на улице, никто не виноват. Если же в больнице, то обязательно ищут убийцу. И подозревают того, кто рядом был и помереть не давал.
– Суд разберётся – спросила Петровна.
– Кто знает – пожал плечами Палыч. – Не гарантия. Сейчас там юристы бодаются, кто кого. А виноват или нет – это уже им неважно.
…Никто не знал, как Петровна относилась к Палычу, но называла его всегда только по имени-отчеству – Александр Павлович. Могла поворчать, могла и прикрикнуть на него. Но она никогда и никому не расскажет, как однажды, ещё в экстренной хирургии, помогая Палычу при ножевом ранении живота на …дцатой операции на дежурстве, когда он уже после ревизии брюшной полости махнул рукой: «Без повреждений. Зашиваем», вытащила из живота петлю кишки с двумя сквозными дырками. Она помнит эти красные от усталости глаза, полные благодарности. Тем более она никому не расскажет, когда хирурга не в его дежурство выдернули пьяного из-за стола на каком-то юбилее и по велению высокого начальства привезли в больницу на аппендицит, а сил у него хватило только на доступ в брюшную полость сделать. Тогда она вручила ему крючки и сама потихонечку удалила воспалённый отросток. Он неделю после этого не мог на неё глаз поднять. Но она никогда не забудет и случай с сыном, когда тот упал с мотоцикла и сломал руку. Палыч бросил свою любимую рыбалку, приехал, посмотрел на снимки и уехал в соседний город. Вернулся оттуда с коллегой-травматологом и набором пластин и шурупов. После операции благодарная мама в слезах спросила Палыча: «Сколько» И эти глаза, полные неподдельного возмущения, она тоже не забудет: «Дура» Помнит и его участие при болезни её матери и денежную помощь для её похорон. Когда он перешёл в плановую хирургию, через какое-то время перевелась туда и она. Встретив её там, Палыч ворчал: «Припёрлась! Нигде покоя от тебя нет». А глаза говорили, что он очень рад её переходу и благодарен ей за это.
…Напряжение в операционной спало. Жёлчный пузырь был удалён вместе с камнями и ждал своей отправки к патологам на исследование. Дренаж стоял на своём месте в подпечёночном пространстве. Палыч ушивал живот.
– Ты представляешь – обратился он к недавно вышедшей с больничного анестезистке, – Петровна влюбилась.
– В кого – та удивлённо вскидывает глаза.
– Во внука собственного. Говорит, вот исполнится шестьдесят, и уйдёт она окончательно на пенсию, внука нянчить. А я ей: «Вот приготовишь себе смену, и поменяю тебя, шестидесятилетнюю, на двух тридцатилетних или на трёх двадцатилетних. Чур, шесть десятилетних не предлагать».
– Нет уж, Петровна, – теперь он смотрит на операционную сестру, – вот проводишь меня в последний путь, потом и вали на пенсию.
– Тьфу, дурак, – ворчит Петровна.
– А что ты думаешь, мы все вечные, что ли Да ты, поди ж, и на веночек поскупишься, скряга старая. Суши давай, а то не вижу, откуда кровит.
Какое-то время операция проходит в тишине.
– А я потом приду к тебе ночью, сяду у кровати. Ты глаза откроешь, меня увидишь. Пока веночек ко мне на могилку не отнесёшь, я каждую ночь до сорока дней к тебе приходить буду и напоминать.
– Да не пойду я никуда! Я страсть как покойников боюсь.
– Ничего не бойся. Я тебя провожу.
На хохот в операционную заглянул вышедший анестезиолог:
– Чего ржёте В коридоре слышно.
– Да… Петровна мне веночек пожалела. Всё, мы закончили.
– Вижу. В реанимации койка уже готова. Размоешься, далеко не уходи. Поможешь переложить. Мужик здоровый.
– Ага, — мурлыча какую-то мелодию, хирург снимал перчатки и халат.
Закончился ещё один операционный день.
Игорь Куклин