Он был самым болезненным в классе. Ещё очочки.

Неумыт, непричёсан, и с глупым мультяшным ранцем.
Если тыкали пальцем — сжимался почти до точки.
В его книгах про сказки совсем не учили драться.
А учили чему-то другому — искать коренья,
разговаривать с лесом, идти по следам кентавров.
Никогда не ломился в столовку на перемене,
потому что на булочку мелочи не хватало.
Сэкономленный клад охраняла свинья-копилка
(если сильно тряхнуть, то внутри зазвенят монетки).

Он был самым нелепым ребёнком. Ещё мобильник,
у которого нет даже нужного интернета.
По обидной случайности дали чужое тело.
Эти манные ручки и ноженьки-вермишельки.
На урок до зубовного скрежета не хотелось,
а хотелось остаться в квартире, где знал все щели.
Малодушно пытался прикинуться заболевшим,
ел просроченный йогурт, ел льдышки у магазина.
Влажно клюнули в лоб и сказали: «Ну что ты брешешь.
Четвертная контрольная. Дуй, не тяни резину».
Он и «дул», предвкушая заранее неудачу.
Позитивный настрой, бла-бла-бла, но не удавалось.
Вот и школа, но тут показалось, что кто-то плачет,
даже вроде скулит. Из подвала же Из подвала.

Он был самым последним кутёнком в своём помёте,
он не должен был выжить, поскольку был очень слабым.
Мягким пузом измазался в собственной мерзкой рвоте.
А стоять он пока не умел — разьезжались лапы.
Сверху падали капли. В подвале всегда шёл дождик.
И парило от труб, и вообще неприятно пахло.
Пахло маленькой смертью, печальной и безнадёжной,
если ты не особенно нужен, и ломтик страха.
Он был чёрным-пречёрным в помёте, как сгусток ада,
словно ложка с черничным засахаренным вареньем.
Его братья и сёстры сначала возились рядом,
а потом почему-то затихли и присмирели.
И тогда он пополз, переваливаясь медвежьи.
И тогда его взяли. Зима холодила мятой.
Человек был огромным, как небо, как мама, нежным
(он был самым ужасным ребёнком, урод и мямля).

Он был самый дебильный, совсем не тянул на принца.
В его сказках учили варить колдовские зелья,
целовать спящих фей в растопыренные ресницы,
отправлять караваны верблюдов в чужие земли.
Он засунул кутёнка под куртку. На день рожденья
ему часто дарили вещи. Но тут услышал:
«Эй, пацан, тормози. Ты нам вроде бы должен денег.
Иди к мамочке, мамочка любит свою малышку».

Старшеклассники «стрелку» забили за гаражами.
И он понял — его станут бить, впятером и гадко,
и ему не помогут ни сказки, ни горожане,
а поможет желание жить. И ещё рогатка.
Выбрал камень, по весу тяжёлый, и самый белый,
словно дар апельсиновых стран, талисман, «aloha».
В его странных вселённых совсем не учили бегать,
а учили летать, но, возможно, учили плохо.
Он был прав, и действительно били, но не ревел он,
танцевал на канате луча кроветворный танец.
Парни явно повыше, уверенней, здоровее.
И тогда за спиной появилась собачья стая.
Звери были огромны, как небо, сильны, как папа,
и щенята не лаяли, только глаза мерцали,
словно это вообще не глаза, а софиты, рампы.
Он заметил собаку с оттянутыми сосцами.
Первый раз испытал ощущение дикой силы,
словно вся эта стая влилась в него, вся их свора.
Старшеклассники драпали, быстро и некрасиво.
В его книжках стрелять в проигравших сродни позору.

Он был самый счастливый и яростный, как спартанец,
и готовился к новой, но тоже неравной битве.
Мать пожала плечами: «Собака Давай оставим».
Ночь качала детей, колыбельная ночь-молитва.
Когда звёздные мыши доели лиловый вереск,
когда стрелки часов заключили пари на вечность,
они оба уснули: кто в кресле, а кто у двери.
Они видели небо, которое безупречно.

© Резная Свирель (Наталья Захарцева)

Источник