Не про похороны

Похороны. Большой зал прощаний на Старцева. Красивый лакированный гроб с ручками, за которые, тем не менее, нельзя нести. Вереница людей. Розы, гвоздики, гвоздики, розы. Мы предсказуемы, как смерть. Кто-то из мужчин входит и снимает шапку. Кто-то входит и не снимает. За первых я бы рекомендовал идти замуж, от вторых бы предрстерег. 12:40. Январь. У входа стоит ПАЗик с отдраенным люком. Водила курит и ждет гроб. Летает снежок. У гроба сидит мать. Женщина жесткая, упрямая, почти титаническая, она три месяца ухаживала за сыном, наблюдая, как он мучается от боли и угасает. Сразу за гробом — фотография покойного со сплава по реке Чусовая. На фото он весел, беспечен, а на заднем фоне скалы и зелень, которым все нипочем.

В Большой зал набилось человек сорок. Все молчат, но иногда по рядам пробегают обрывки шепотка: «Такой молодой, до сих пор не верится, как же так, на себя не похож, отмучился». Искреннее горе в неискренних словах. Филология часто пасует, когда речь заходит о любви и смерти. Я приехал сюда с другом Андреем и бывшей женой Олей. Бывшая жена не вполне обвыклась в роли бывшей жены, а я не вполне обвыкся в роли бывшего мужа. Между нами витает недоговоренность. Встретившись глазами, мы их опускаем, хотя, конечно, мы опускаем головы. В гробу лежит мой лучший друг Антон. Меня одолевают два чувства. С одной стороны — это банальное горе, которое доводилось переживать почти всем, дожившим до тридцати двух лет. С другой — я чувствую пресс перемен. Именно пресс, а не ветер или еще что-нибудь освежающее. Лосьон перемен. «Дирол» перемен. «Колгейт» перемен. Американские горки перемен. Ничего такого. Обычный пресс, когда не сразу понимаешь — а как, собственно, дышать. Я нелюдим. Моя жизнь отлажена, как часы, где жена была часовой стрелкой, а Антон — минутной. Теперь циферблат гол. Видимо, это и есть свобода.

Похороны похожи на встречу выпускников. Или на встречу когда-то знакомых людей, которые при иных обстоятельствах вряд ли бы встретились. Я возложил цветы, взглянул в чужое лицо с почему-то вытянутым носом, посмотрел на фотографию и вышел на улицу. На улице курили трое: Леха, Денис и Жентос. Первый был должен мне деньги, второй кормил меня галушками на той неделе, а с третьим мы пристроили котенка около года назад в добрые руки. Вслед за мной вышли Андрей и Оля. Оля знала, что Антон тяжело болен васкулитом, но верила в его выздоровление. Я думаю, Оля светлая. Светлая не в лукьянинской терминологии, а просто ее вера во все хорошее больше веры во все плохое. По этой логике я человек темный. Когда у Антона парализовало ноги, я всё понял и перестал к нему ездить.

После Нового года я не был у него ни разу. Как щитом, прикрылся командировкой в Магнитогорск, которая не была такой долгой, как я всем об этом рассказывал. Чудовищно, но обрушение дома сыграло мне на руку. Хотя оно сыграло мне на руку не вполне, потому что в ночь с шестого на седьмое января мне приснился сон. Обычно сны связаны с картинками. Мой был связан с телефонным звонком. Очень коротким. Мне позвонил Антон и сказал: «Пора прощаться». Я спросил: «Что — уже» Антон ответил: «Да». Я сказал: «Прощай». Антон сказал: «Прощай». И повесил трубку. Короткие гудки перетекли в будильник. Я проснулся. Отчасти мне было смешно, потому что я не мистический человек, а когда мистические вещи происходят с не мистическими людьми, это всегда смешно. На следующий день Антон умер.

Теперь я расскажу совсем уж хохму. В той поездке меня сопровождала бывшая жена. Я болел с похмелья после новогодней ночи и не смог купить билеты на поезд и забронировать отель. Попросил Олю. Оля согласилась. Именно в Магнитогорске, на фоне гигантской трагедии, мы расставили последние точки над трагедией своей, малюсенькой. Я пишу «малюсенькая», потому что смерть кроет все и вся, но в действительности я не считаю ее малюсенькой. Оля переехала ко мне в восемнадцать лет. Порвала с родителями, которые были против нашего союза. Жила со мной на улице. Мы похоронили сына и пережили много чего еще. Но дело не в этом. Дело в том, что Оля стала моей воспитанницей. Что-то отцовское постоянно сквозило в моем к ней отношении. Сам того не ведая, я подавлял ее своим темпераментом и обильностью.

Она смотрела фильмы, которые я говорил ей смотреть, читала книги, которые я давал ей читать, думала мысли, которые я вкладывал ей в голову. Оля жила чужой жизнью. Сидела в глубокой тени, которую я, видимо, склонен отбрасывать на чуть более слабых людей. В какой-то момент я понял, что никакой Оли не существует. К тому времени у нее не было ничего, кроме меня. Она ни с кем не дружила, ничем особенно не интересовалась. Даже профессию и работу выбрал ей я. Ты смысл моей жизни, ты мое солнце, мы до самой смерти будем вместе, говорила она. Я кивал, а сам был в ужасе от того, что наступил на живого человека и не дал ему прорасти. Не дал ни единого шанса.

В пять лет отец научил меня плавать. Мы были на Чусовой. Залезли в лодку. Выплыли на середину реки. Я ничего не подозревал. Он схватил меня подмышки и вышвырнул в воду. Я хорошо запомнил ужас первых секунд. Меня предали. Тот, кому я всецело доверял. Я озверел. Я поплыл. Я плакал без гримасс. И в конце концов, доплыл до берега. Осенью 2018 года я принял решение выбросить за борт Олю. Умом я понимал, что это не то же самое, что выбросить ребенка, но понимал я это только умом. После нашего финального телефонного разговора я заблевал коридор. А через месяц позвал Олю с собой в Магнитогорск, чем домучил ее совершенно. На следующий день после нашего возвращения умер Антон.

Мы стояли у ПАЗика и молчали. Я, Леха, Денис, Жентос, Андрей и Оля. Сколько вичевых людей я увидел в зале Восемь Десять Двенадцать А мне ведь тоже идти к ним на похороны. Молчание становилось тягостным. Чтобы что-то сказать, Денис спросил:
— От чего он умер
Я ответил:
— Васкулит.
— Это что такое
— Это когда лопаются вены, артерии, сосуды. Его провоцирует гепатит С. А откуда этот васкулит берется — никто не знает.
— У тебя же тоже гепатит С
— Да, но я его пролечил.
— А если он вернется Он может вернуться
— Может.
— И ты можешь заболеть васкулитом
— Не исключено.
В разговор встрял Жентос:
— Ничего он не заболеет! Ты ведь не заболеешь, Олег
— Откуда я знаю, Жентос. Этого никто не может знать.
Леха отщелкнул сигарету.
— Вы чё гоните Накаркайте щас, придурки!
Денис смешался.
— Да мы не каркаем. Просто может Олегу анализы сдать или еще чего. Вы ведь вместе с Антоном кололись
— Вместе, но я значительно реже.
— Вместе! Я же говорю. А вот…
Дениса перебила Оля.
— Если ты заболеешь, Олег, я буду за тобой ухаживать. За тобой больше никто не будет ухаживать, только я и твоя мама.
— Оля, не начинай. Я прошу…
— Не проси. Я все равно буду за тобой ухаживать, сколько бы лет не прошло.
Всем стало неловко. Из зала вышел брат Антона.
— Гроб надо нести, пацаны. Пошли.
Мы пошли. Андрей и Оля в машину, а я, Леха, Денис и Жентос за гробом. Погрузили гроб в ПАЗик. Я ушел к Андрею и Оле. В машине Андрей громко включил музыку. Пацаны сели в автобус. Снегопад усилился. Мы поехали на отпевание в храм, а потом на кладбище. В храме было муторно, как в угарной бане. «Северное» замело, и я промочил ноги.

В 16:00 мы приехали на поминки и расселись за большим столом. Пили. Ели. Молчали. Изредко раздавались речи. Меня не оставляло тягостное чувство. Часы без стрелок. Я уже ничего про себя не понимал. Будто кто-то недобрый набил меня ватой и виной. Оля сидела напротив. Клевала салат. Чужой родной человек. Отныне и присно. Неожиданно меня пребольно ткнули в бок. Это был Денис. Он сидел от меня через человека, то есть через Леху.
— Чего тебе, Денис
— Говори речь.
— Не хочу.
— Нет, говори. Ты лучший друг!
— Это что, статус такой Написано так где-то
— Мать ждет.
— Вот возьми и скажи.
— Я не умею. А ты умеешь. И ты лучший друг. Вставай и говори.
— У меня нет сил. Нет сил, понимаешь
— Не ной. Вставай и говори. Хочешь, я ложкой по стакану постучу
— Отвали от меня!
Я отвернулся к тарелке и уже было начал есть, когда Денис ткнул меня снова. Эти издевательства продолжались минут пятнадцать. Леха был их молчаливым свидетелем, но по его глазам я видел, что он поддерживает Дениса.

Мне всё это надоело. Я встал и сказал речь. Что-то про силу духа, шахматы, пинг-понг и путешествия. Что-то про принципы и депрессию. Что-то про память и веру. Сел. Леха налил себе компот. Начал пить. А Денис говорит: «Можешь покурить пока, щас второй раз говорить будешь». Леха поперхнулся и плюнул компотом на стол. Я не смог сдержаться и заржал. Заржал Денис. Заржал Жентос. И Оля. И Андрей. И все, кто слышал громко сказанную шутку. По рядам полетел говорок. «Денис Олега доставал, говори, мол, речь и говори, пальцем тыкал. А Олег не хотел говорить, но все равно сказал. И только он сел, Денис ему преподносит — покури пока, щас второй раз говорить будешь. А Леха компот пил и весь стол обрызгал. Вон, видишь, в туалет бежит, бедолага».
Через десять минут смеялись уже и тут и там. По самым разным поводам. Наш сектор стола вообще ухохатывался. И про Антона все приколы вспомнили. И как-то… Это сложно объяснить. На кончиках пальцев. С одной стороны — плохо ржать на поминках, а с другой стороны — очень хорошо.

Павел Селуков

Источник