в первый раз на моей памяти деньги превратились в говно в 91-м (написала я в этот день три года назад, когда деньги наши как раз снова превратились в говно).

 

ну, то есть, я не застала времен, когда керенками топили печки, и вечную ценность золотых червонцев тоже представляю только по книжкам.

для меня мир впервые пошатнулся в 91-м. до этого дня вселенная была неподвижна, как кусок янтаря. все было незыблемо — водка, говядина и докторская колбаса не дорожали и не дешевели. молоко за 36 копеек, мороженое — за 48. машина стоила одних и тех же денег, просто всегда была недоступна. квартиру просто так тоже купить было нельзя — следовало сначала размножиться, выкипеть из имеющихся квадратных метров, перетечь через край. мы не успели. мама пятнадцать лет собирала мне на кооператив, но мое совершеннолетие совпало с павловской реформой. тихо лежавшая на сберкнижке будущая квартира в этой реформе растаяла.
конечно, это была несмертельная потеря. несопоставимая с тем, что люди теряли в 17-м или в 40-м. я знаю. но моя молодая красивая мама пятнадцать лет считала мандарины и яблоки, выкладывая мне по одному на полдник. не покупала себе платьев, не ездила на море, не баловала себя. она жила в стабильном мире, где мороженое, молоко и однокомнатные квартиры десятилетиями стоили одинаково. у нее была цель. смысл. она знала, зачем не ест чертовы мандарины. а потом наступил 91-й год, и мы пошли в сберкассу. обналичили мамины пятнадцатилетние надежды. и на все деньги купили сервировочный столик на колесиках. довольно красивый, кстати, выкрашенный под красное дерево.

во второй раз это случилось в 98-м. за семь лет у нас с мамой все как-то наладилось. Марику было пять, мама работала на радио, а я отправляла контейнеры с алюминием в Америку. получала сумасшедшие, неприличные полторы тысячи долларов; мы сделали ремонт в старой квартире на Ленинском, сменили обои. купили новые шторы, огромный желтый диван и телевизор Сони Блэк Тринитрон с диагональю 1 метр. мы с мамой правда думали, что вырвались, победили. у нас было головокружение от успехов. желтый диван! Блэк Тринитрон!
разумеется, вместе с дефолтом моя работа наебнулась. я еще три месяца ходила в офис, тоскливо и безнадежно ждала зарплаты. мама уехала в Чехию, к сестре, забрала Марика с собой. мобильных телефонов еще не было, мы обменивались телеграммами. приближалась зима. в воздухе висело — если не наладится, мне придется запечатать квартиру, на последние доллары купить билет на поезд до Праги. мир вокруг рушился в тартарары. все вокруг потеряли работу, лопающиеся банки снова пожрали чужие надежды и планы. за какую-то неделю сигареты стали стоить вшестеро дороже. мне было двадцать пять, так что я по-прежнему не очень волновалась о еде. но переживала насчет сигарет.

 

а потом все, конечно, опять наладилось. мы были молоды и впятером построили бизнес — маленький, звонкий, самодостаточный. у нас был крошечный офис на окраине с уютной кухней, мы много хохотали, дружили семьями, торчали на работе до полуночи, ездили вместе в отпуск, и люди никогда от нас не увольнялись. нам казалось, это продлится вечно, а вышло — десять лет. наступил 2008-й, и все рассыпалось в считанные месяцы. буквально умерло у нас на руках. наши планы, наша уверенность, наш воображаемый домик в вишневом саду, наша будущая буржуазная старость — все снова превратилось в говно.
в 2008-м мне было тридцать пять. помню ночь: я лежала в темноте и думала — Господи, сколько можно. я устала, думала я. Ты как хочешь, а у меня нет больше сил. сколько раз человек способен начинать заново я всего-то хотела — жить и не бояться. знать, что со мной будет через десять лет, через двадцать. в сравнении с 20-м веком мои потери, разумеется, по-прежнему выглядели смешно, но это были мои потери, и они болели. я плакала, лежа на спине, и слезы затекали мне в уши. Дима проснулся и приподнялся на локте, и сказал: да насрать.

мы продали Ленинский и купили землю под Звенигородом, пустой квадрат без деревьев, кусок глины 30 на 50 метров, и снова работали, как черти. четыре года строили дом. я написала Вонгозеро и Живых людей. мы посадили туи и можжевельники; почти все прижились. клевер Юра капризничал, но теперь колосится. мы собираем грибы ведрами и морозим их на зиму. квасим капусту. варим пиво.
ну да, в этот раз колесо крутанулось чуть быстрее, чем в прошлый. все опять наебнулось — работа, планы. может быть, следующий спокойный кусок будет подлиннее, думаю я, на год или два. если бы даже я ничего не читала про 20-й век (а я читала), все равно уже догадалась бы: это цикл. смена сезонов. то есть, как бы мы ни старались, это случится еще раз — в 26-м. а потом, например, в 34-м. раз в семь-десять лет наши надежды и ожидания непременно превращаются в говно.
и всякий раз мы опять бегаем, штопаем, заполняем пустоты, компенсируем провалы. строим новые этажи муравейника, пока силы не кончатся совсем.
кажется, так устроена жизнь.

Яна Вагнер

Источник

 

 

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *