Истории из жизни реальных людей
У меня с волей отношения, как у нимфомана с фригидной женой. Я ее очень хочу, а у нее то голова болит, то, извините, спит. И спит еще неудобно, не подлезть. Поэтому мне ее надо будить, поталкивать, вести к сознательности.
Я свою настоящую жену тоже бужу, она у меня есть, не вру. Она не фригидная, наоборот, но сон мастерски практикует.
Я засыпаю с трудом, а просыпаюсь, как лампочка. Если меня телефонный звонок будит, я трубку сразу срываю, как чеку, и в реальность впрыгиваю, что в тапки, будто и не спал, ожидал будто звонка этого. А если меня на том конца спрашивают — спал — я сходу вру, что не спал. Мне почему-то стыдно говорить — да, мол, спал, было дело. Словно меня дальше спросят — и хули ты спал А я — да просто… А мне — на хую короста, спал он, гондон! И тут я уже не могу оправдаться. Тут уже моя фантазия всё.
Жена моя просыпается настолько иначе, словно она не тем же самым сном ночью занималась, каким я, а другим, иной совсем физиологии. Она у меня интеллигентный интроверт. Социолог в первом поколении. Молчит, в основном. Или прячется за томиком Петера Хандке. Или программирует. Тишайший человек, почти даже кошка. Только кошки линзы не носят, а она да. И ей в этих линзах нельзя засыпать. А она засыпает. Она засыпает, как люди спотыкаются — резко, бессознательно, случайно, при полной власти обстоятельств в виде подушки и кровати. Говоришь с ней, а ее уже нет. А как нет, если линзы из глаз не вынуты
Жена мне еще в качестве подруги строго-настрого наказала — буди меня, мне в линзах спать нельзя, глаза высохнут. Она только произнесла — высохнут, я тут же про себя продолжил — и выпадут. И представил. Нет, думаю, мне такая Ванга Орехова не нужна. С тех пор я ее и бужу. И горюю.
Я ее когда первый раз будить затеял, я думал, что Юленьку свою бужу, лапушку свою нежную, под романом Джейн Остин сном ангельским задремавшую. Помню, я ее за плечо тихонечко так взял, потряс деликатно и прошептал: «Изюмушка, вставай, надо линзы снять». Юля не отреагировала. Я усилил потрясывание. И еще. И еще немножко. Тут Юля разлепила губки и прохрипела — отвянь, пёс! Прям мурло каторжанское. Мне будто в табло вдарили. Как же это, думаю, Юленька, не может такого быть! А перед глазами ее засохшие глаза стоят. Бросился будить дальше. Вы когда-нибудь будили злую россомаху И не надо. Она пинается, ругается, лезет в подушки и отвянькивает. А потом встанет и слоняется по комнате, как пятидесятикилограммовый медведь-шатун, мычит бессвязное и ищет кофе. Не знаю, что у них там с Морфеем происходит, но порывать с ним она не намерена. Я ее даже шваброй думал будить. Или лопатой совковой.
Воля у меня такая же. Пока не трогаешь ее — жить можно, но как-то расплывчато и расслаблено, без достижений и голодно. А как разбудишь, разворошишь граблями усилий, так и начинается сплошная пахота, стахановщина, но зато четко всё, плодовито, маньячно и запойно.
Поэтому я волю не бужу теперь, а побуживаю — тыкну грабельками, оттянет она меня спросони, на том топливе и еду. Если она вся проснется, меня в такой фанатизм унесет, в такой замес, что я во враге остановлюсь, когда воля от бессонницы захиреет и даже толику энергии мне не сообщит, чтобы я хотя как-то на ногах стоял, хоть как-то хотел жить земную юдоль.
Юленька, она как шпагат, тоненькая, но крепкая и нисколько не гнилая веревочка. А я воздушный змей. Змею без веревочки нельзя. Я если без веревочки останусь, меня, извините, в такие чащи унесет, в такую сатану, что уже никто не найдет, никаким клеем не склеит. И летать я больше не смогу.
А с Юленькой я проблему просто решил. Сварю кофе в турке и поставлю рядом с ней на столик, она от запаха и проснется. Если аналогию с волей продолжать, то меня вместо кофе воображаемая голая книжка на столе будит. Там уже и обложка есть, и сопроводительная аннотация, текста только нет, суть книжки отсутствует. Садись, мальчик, вписывай буковки сколько хочешь, умотвори потихоньку. Очень меня такая перспектива бодрит.
Павел Селуков