Истории из жизни реальных людей
В дверце холодильника должны были быть свечи, завернутое в кусок доисторической фольги нечто и уже дающая ростки головка чеснока.
Если дом был совсем правоверный, то там же должен был быть недовыдавленный тюбик неизвестной мази.
Поскольку у поколения моей бабушки-гинеколога была слабость к фармацевтической промышленности (в конце концов, это они придумали добавлять аспирин в соленые огурцы для большего хруста), то я думал, что ректальные свечи могут использоваться в изготовлении сливового джема. Для более маслянистой текстуры.
Но когда трагически однообразной зимой 92-го года я спросил бабушку о предназначении закладки в двери холодильника (который к тому же не работал после путча), то она сказала: «Пригодится».
Это была концепция «черного дня». Но проблема в том, что после землетрясения, развала страны, блокады и войны было сложно представить еще более черные дни и отчаянные обстоятельства, при которых этот ректальный неприкосновенный запас мог бы прийти на помощь.
Но тут нужно учесть еще и старое суеверие атеистических врачей-коммунистов поколения моей бабушки. Они не верили в срок годности лекарств. Более того, считалось, что, чем ближе к Великой Октябрьской Революции было произведено лекарство, тем лучше. У нас в аптечке был анальгин времен Брежнева, и в самые тяжелые мигрени бабушка причащалась им. Особые целительные свойства приписывались лекарствам сталинского периода. Массовые расстрелы положительно сказывались на качестве обезболивающих и пломбира. И это факт.
Сталинский аспирин я не застал, но те ректальные свечи были времен Черненко, и, будь они пущены в ход, неизвестно, какие неравнозначные первоначальным ожиданиям галлюцинации они могли бы вызвать.
Приехав в Москву, я наивно полагал, что оставил культ проктологического уголка в холодильнике в прошлом (ибо в Мадриде его, к слову, не было. Там обычно стоят яйца и много-много пакетиков кетчупов-майонезов из фастфуда). Но в Москве, часто бывая в гостях, я скоро понял, что ошибся.
Однако московская интерпретация культа Сакральной Холодной Дверцы (СХД) имела свои особенности. Так, почти у всех, наряду с какими-то свечами, лежал тюбик левомеколевой мази. Иногда несколько. И все использованные. Как получалось, что было нужно открыть три разных тюбика левомеколевой мази и все три оставить в дверце холодильника — загадка для меня до сих пор.
Если распустившегося зубчика чеснока не было, то москвичи ставили на его место засохший под давлением времени и покрытый плесенью корень имбиря. Я думал, что эта традиция пришла из Китая.
Близко подружившись с разными слоями московской молодежи, я понял, что Культ СХД присутствует во всех слоях общества, хоть и имеет разную наполненность.
Так, у друзей, живущих в сталинских домах в пределах Садового кольца, в дверце всегда присутствовал спрей от ожогов Пантенол. Поскольку он не умещался в высоту, его ставили боком, и он катался туда-сюда, если, конечно, его не зафиксировать чем-то завернутым в фольгу. Анализ срока годности пяти Пантенолов показал, что они давно просрочены, что доказывало для меня их культовое предназначение.
Также у буржуазии в дверце могли быть иностранные подношения, например, американская мазь Neosporin, истинного предназначения которой мне никто объяснить не мог, но, поскольку ее послала подруга из Нью-Йорка в 92-м, ее хранили и как часть культа, и как память.
Почти обязательным для всех были ампулы. Мильгамма, траумель или диклофенак — неважно. Главное, чтобы в пачке из пяти ампул была одна или две. Полная пачка ампул в дверце холодильника это, согласитесь, нонсенс.
А вот у менее буржуазных друзей я находил в дверце завернутый в пленку кусок отходов жизнедеятельности пчёл, вьетнамский бальзам «Звездочка» (естественно, почти пустой), а также главную отраду пенсионеров-алкоголиков 90-х — бальзам «Биттнер», который лечил абсолютно от всех заболеваний и которым можно было прикрыть как перманентный запой деда, так и лайтовые побухивания бабушки.
Ну и последнее. Я узнал, что Розенберг еврей, благодаря культу СХД. У них дома, помимо всего прочего, в нем лежала бутылка с надписью на иврите. На мой вопрос, что это, Розенберг ответил, что это очень крутая израильская суспензия от псориаза. Так и сказал. Суспензия. Тетя из Израиля прислала. Она пару лет назад работала в фармкомпании.
— У тебя тетя в Израиле
— Да, мы евреи.
— Ясно. А у кого псориаз
— Ни у кого. На всякий случай.
Так, только что узнав, что мой близкий друг еврей, я тут же понял, что национальность — это не интересно. Мы — люди, которым посылают суспензии от псориаза на всякий случай. Мы те, кто их храним, несмотря на срок годности. Мы один народ. Меня обдало волной любви и радостью узнавания.
© Роберт Мамиконян