МЕДОВИК

Поняла, что для внутреннего равновесия мне совершенно необходим некоторый градус абсурда окружающей среды. Натренированное ухо (рука так и тянется нарисовать его, мускулистое и вытянутое
в форме гиперболоида) выхватывает из обрывков чужих разговоров именно те живительные капли чепухи, которые требуются мозгу, иссушенному чёрствой рациональностью.

До сих пор помню, как радовалась мужчине, задумчиво говорившему в трубку:
— И что интересно — он ведь не идиот!
В медицинском, так сказать, отношении… Просто ему нравится свистеть в макароны.

Экспериментальным путём с драгоценными френдами потом выяснили, какие макароны подходят для свиста больше прочих. Но результат наших изысканий я уже позабыла (да, самое полезное теряется в первую очередь).

А однажды в полупустом утреннем трамвае стоявший позади старичок с узким и умным, как у крысы, личиком внезапно спросил:
— Вы выходите
И услышав отрицательный ответ, пылко обрадовался:
— Я тоже не выхожу!

Я уже приготовилась к тому, что меня посвятят в тайны чужой биографии (ничего не имею против), но следующие десять остановок старичок вдумчиво молчал.
Так и осталось невыясненным, зачем он спрашивал. Может быть, это было о сопричастности Тех-Кто-Едет-В-Трамвае
О Братстве Невыходящих О тайном знании, объединяющем тех, кто любит покачивающиеся вагоны и узкие форточки, открывающиеся слева направо
Или, что вернее, подслеповатый старикан попросту не разглядел, что ближайшие двери находятся с моей, а не с его стороны.

А ещё однажды на втором этаже женщина, высунувшись из окна, встряхивала за шкирку котика. Котик покорно висел, сложив лапки на манер дохлого жука.

Я успела пережить богатую гамму эмоций, от «Как она могла» до «Так с ними и надо!», как женщина перевернула бедолагу и принялась невозмутимо трясти вниз головой.
Котик по-прежнему не роптал и с поразительным для этих дерзких тварей смирением переносил все тяготы своего положения. Только тогда я усомнилась в своей зоркости.

Разумеется, это оказался шерстяной свитер с объёмным воротником.

И всё равно я, вернувшись домой, по инерции посматривала на обоих котов
с хищным предвкушением.

А ещё однажды купила, поддавшись порыву, огромный торт-медовик: пухлый, тяжёлый как ленинское бревно, в похрустывающем прозрачном пластике.

Дотащила до дома, в лифте поздоровалась с соседом.

— Одна сожрёшь — осуждающе спросил тот, взглянув на торт.

Это была, мягко говоря, несвойственная ему степень фамильярности.
На протяжении многих лет наше общение не выходило за рамки «Здравствуйте» и «Добрый вечер». Похоже, преступное моё намерение было написано у меня на лице
и заставляло добропорядочных граждан забыть о воспитанности. Какой, к чёрту, этикет, когда пять кило свежайшего медовика вот-вот будут бесстыдно съедены в одно рыло.

Я так растерялась, что пролепетала только «Могу поделиться».

Сосед озадаченно глянул на меня
и раздельно повторил:
— Нести не тяжело

Как можно было расслышать в этом «Одна сожрать», до сих пор понять не могу. Подозреваю, временами мы подменяем голоса собеседников своими собственными, внутренними, и общаемся
с ними как с посторонними, виновато оправдываясь и раскаиваясь в содеянном. Страшно представить, что сосед мог пойти дальше и заговорить о погоде. В невинных замечаниях о дождях и повышенном давлении с меня сталось бы опознать полные сарказма вопросы насчёт треснувшей хари и слипшейся попы.

Хотя версию прорезавшейся под воздействием медовика способности к чтению мыслей тоже нельзя отвергать…

Эйлин О’Коннор

Источник