Гарлем

— Спит… — пробурчал недовольно Король и ткнул меня мордой.
— А что не так Ну погулял, поел и спит. — я подкурила и подвинулась, уступая Королю место на диване. — И ты спи.
— Скажи, Люба, я был такой же Тогда, помнишь
— Помню, как забыть. Нет, Король, ты был хуже. Ты потерял веру и не хотел жить. Ты не хотел есть и лечиться, не хотел дышать и открывать глаза. Ты был очень болен и сердце твое застыло, отчаялось.
— А как я выжил, Люба — Король уютно потерся подбородком об ногу и поднял на меня глаза.
— Я тебя уговорила — я выдохнула дым в сторону и поцеловала его в лоб. — И это было непросто, скажу я тебе.
— Почему я этого не помню — спросил Король и лизнул мне руку.
— Потому что ты счастлив. Ты забыл и это очень правильно. Счастливые не помнят боли и зла.
— И он забудет — Гарлем посмотрел на матрац, на котором большим молочным бубликом свернулся Бро.
— Забудет. Он забудет , Король. Мы ведь ему поможем
Помолчали. Я рассеяно гладила шелковое ухо и тихо, неслышно плакала.
Пять с половиной лет назад никакого Короля не было и в помине. Тогда был живой труп, скелет, насквозь больной умирающий пес. Гарлем — я так его назвала. Он отказывался есть, я кормила его с руки, открывая пасть и закладывая еду. Лечение не помогало, никакой динамики.
— Он не хочет жить — просто сказал врач на очередном обследовании.
— Не захочет — мы не справимся.
Я вызвала такси, запихнула Гарлема на заднее сидение, приехали домой. Он не реагировал ни на что. Еле доплелся до лежака, отвернулся в угол, замер. Я долго смотрела на костлявую спину, на позвоночник, ощетинившийся, вставший дыбом. Частокол из костей.
Я позвала его раз, другой. Вход воспрещен. Оставь меня в покое. В углу сморщился комок, отторгая от себя весь мир.
Я наспех оделась, выскочила из подъезда, размазывая слезы по лицу. Утирая их, как утирают липкий, горький пот. Накупила пива, сигарет. Включила Цоя, залезла с ногами на лежак. Пиво, пепельница, зажигалка. Все рядом, можно не вставать до утра. Долго разговаривала с жуткой спиной, мазала раны, собирала в ладони тусклую шерсть. Говорила обо всем, о себе, о том, как я жила без него. Вытирала футболкой лицо. Сморкалась в салфетки, кидала их тут же, под ноги.
Я не знаю, сколько прошло. Две вечности, двадцать Я ему надоела и он повернул ко мне голову. В глазах была такая мука и тоска, что я заткнулась, захлебнулась в этой боли.
Помолчали.
— Знаешь, что Если тебе так невмоготу, если ты так не хочешь жить, я отпущу тебя. Я не буду держать, запихивать тебе в рот еду, колоть и мучить лекарствами. Ты можешь уйти, я не буду тебя держать. Но ты должен знать — ты мне нужен. Ты так мне нужен, родной! А вдруг у тебя получится поверить Я не подведу, не предам. Может, у тебя получится поверить мне
Гарлем отвернулся. Я легла с ним рядом, обняла, прижалась щекой к моей собаке. Гарлем вздрогнул, но промолчал. Тихо билось сердце, разбитое чьим-то кулаком.
— Я отпущу тебя. Но ты постарайся.
Первое, что я услышала, едва проснувшись, было чавканье. Гарлем зашел в комнату и, шатаясь и не глядя на меня, пошел на лежак. Но на носу у него была еда. Он первый раз поел сам. Он поверил.
В том октябре похолодало очень рано. В том октябре оттаяло сердце моего Гарика. В том октябре родился Король.
Помолчали.
— Мы поможем ему — спокойно сказал Король и уснул у меня на коленях. Я верю ему, он ни разу меня не обманул.

Люба Орехова

Источник