Чужое

Все звали ее Жирафа. Отчего, почему – никто и не знал. И трудно было придумать кличку более к ней не подходящую. Маленькая, пухленькая, в глухих мешковатых платьях с неизменным воротничком-стойкой, подпирающим круглый подбородок – ну какая там Жирафа… А вот однако же.

Жирафа была тихая, ласковая и вечно виноватая – из тех людей, что всю жизнь будто просят извинения за то, что родились. В домовых распрях она не участвовала и вообще старалась держаться подальше от всего шумного. Но при этом все-таки всегда была где-то рядом. Для Матери Драконов и Лидии Александровны Жирафа примерно как мхи и лишайники: ну есть и есть, так уж мать-природа распорядилась. А уж дворовое сообщество взяло тон, который задали законодательницы местных пенсионерских мод. Ну есть и есть.

И вот иду я сегодня из магазина, тащу всякую свеклу-картошку. И вижу у подъезда весь бомонд во главе с Матерью, сугубо печальной вследствие сырости – мировой в общем и газонной в частности.

— Клумба к чертям собачьим тонет, бархатцы несчастные, и те только бутоны выкинули. Скамейка уже утонула к чертям собачьим. Белки мокрые все, не жрут. Мало мне, добавить надо! — монотонно перечисляла Матерь, постукивая пальцами по черенку бесполезной лопаты.

— Да подождите вы, Елена Вячеславовна, панику разводить, — сказала интеллигентная Лидия Александровна. – Поговорите с ней, скажите, что дети должны рождаться в законном браке. Ну какой у нее срок

— Двенадцать недель.

— Девочка она худенькая, значит, еще три месяца на приличную свадьбу есть. Очень вам советую быть с ней построже. В конце концов, она совсем ребенок, что вы за бабушка, если совсем не имеете на нее влияния!

На лице Матери Драконов отразилась мучительная внутренняя борьба. С одной стороны, ей явно хотелось напомнить «вшивой интеллигентке» Валерика, сына Лидии Александровны, за которым после некоторых событий прочно закрепилось погоняло Мордаунт. С другой, было бы неблагородно цапнуть протянутую руку сопереживания, тем более, что эмпатию Лидия Александровна тратила примерно с той же щедростью, что Гобсек деньги.

Мы все, включая и Лидию Александровну, не без интереса наблюдали эту борьбу. И тут Жирафа тихо-тихо сказала:

— А и ничего страшного, если не поженятся. Не бумажки главное.

Задумчивая пауза мгновенно сделалась зловещей. Несколько пар глаз уставились на Жирафу, от чего она на глазах уменьшилась в объеме. Пять минут под этим огнем, и она достигнет размера шара для боулинга, подумала я.

— Вот взрослая вроде бы женщина, — с холодным презрением констатировала Лидия Александровна. – А понятие уместности отсутствует напрочь.

Тут уже все вылупились на нее, поскольку нет во всем Ховрино лба, который хотя бы раз не врубился со всей дури в булыжную тактичность этой дамы.

— Слышь, Жирафа, — устало и зло бросила Матерь Драконов, — ты вот всю жизнь по мужикам скакала, так тебе-то, понятно, бумажки ни к чему. А кто замужняя да с семьей, тот разницу понимает. Но тебе-то откуда знать, ты ж замужем-то не была.
Развернулась и ушла. За ней со словами «Подождите, вы забыли инструмент» отбыла пианистка Лидия Александровна. Три другие пенсионерки суть фрейлины мелкими шажочками отодвинулись в сторону – видимо, чтобы не запятнать репутацию обществом Жирафы, невоспитанной и, судя по выпаду Матери Драконов, морально неустойчивой.

И остались мы с ней вдвоем. Я переминалась над бетонным чаном с геранью, возделанной Матерью Драконов – уйти прямо сейчас мне показалось как-то … некрасиво. Жирафа безмятежно смотрела вдаль, а потом вдруг сказала:

— «Не была замужем». Ну надо же.

— А что, были – вырвалось у меня.

Она тихо рассмеялась.

— Да я и сейчас замужем, зайчик. Хочешь, пойдем, паспорт покажу.

— А хочу, — ляпнула я. – То есть, паспорт не хочу, я вам и так верю. А фотки свадебные я бы посмотрела. Любопытно.

— Как же, фотки, — усмехнулась Жирафа. – Знаю я, что тебе любопытно. Пошли.

Фоток оказалось две. Я сидела на диване, разглядывала мутные черно-белые снимки и пыталась увидеть в стройной тростинке с фатой-сборкой нынешнюю Жирафу.

Ничего общего, кроме воротника-стойки.

— Да я это, я, — Жирафа улыбнулась. – Давно это было.

— А где ваш муж – осторожно спросила я, рассчитывая услышать что-то вроде «пропал без вести», «заперт в сумасшедшем доме» или на худой конец «сидит».

— Костик-то Хорошо все у Костика. Уже лет сорок как хорошо.

Приехали, похолодела я. Костик-то помер давно, а я сижу с чокнутой вдовицей, и никто не знает, где меня искать в случае чего.

— Было нас две сестры, — начала Жирафа. – Люся и Леся.

— Леся – это Алеся

— Это я. А. Елизавета это. Дома Лесей звали. Люся на год старше, погодки мы. Она красавица была, настоящая красавица. Как теперь говорят, модельной внешности. А я – вот.

Она расстегнула воротник-стойку, и я увидела белые пятна, поднимающиеся к самому лицу. Словно контурная карта затерянного мира.

Витилиго. Вот почему она Жирафа.

— Родилась-то я ровненькая, а как десять лет исполнилось, появилось вот это. Мы ведь южане, смуглые все, заметно очень. У Люси ничего, а я пятнистая. Меня жалели очень: младшенькая, больная… я ж еще дохлая была, из простуд не вылезала. Дети дразнились, Люся защищала аж до драки иной раз. Ну выросли как-то, у Люси кавалеры пошли, а я все дома сидела. Куда мне такой. И вот однажды привела Люся в дом ухажера: застенчивый, щупленький, хохолок такой на лбу – ничего особенного, за ней и получше ухлестывали. Вот, говорит, знакомьтесь, это Костик. Я ему руку протянула, и как молнией меня ударило.

— Влюбились

— Заболела. Костиком заболела, а от остального вылечилась. Ну то есть пятна-то остались, только я о них уже не думала. Костик придет, за руку меня подержит, и уже не страшно, что я такая… жирафа. Он ласковый был, веселый, настроение всегда хорошее. Родители наши в нем души не чаяли: вот, мол, хороший какой парень, хозяйственный, старших уважает, слова поперек не скажет, и с Лесечкой добрый. И где-то через год – тогда долго «ходили», не то что сейчас! – стала мама отчего-то о приданом говорить и что деньги пора на свадьбу откладывать. Дескать, жених, конечно, неказистый, зато человек хороший, но Люся у меня будет королевой. Ну я и спрашиваю: а кто жених-то Да Костик же, дурья голова, что ж, он год сюда просто так ходит У меня аж ноги подкосились: как это, он что, Люську замуж позвал А Люська смеяться: позвал, да только я, как порядочная девушка, сказала, что подумаю.
Не знаю, зайчик, кто в меня тогда вселился – может, бес какой мелкий, а может сам сатана. Я в Люську вцепилась и говорю: он позовет, а ты откажись. Откажись! Мама разнимать: да почему же ей отказываться, если он хороший парень, и она его любит

А я уже в крик, волосы на себе рвать. Откажись, и все тут. Не пара он тебе, не твоего полета птица, ты себе лучше найдешь. Успокоили они меня кое-как, на тахту уложили, одеялком прикрыли, а сами в кухне сели, и слышу я, как Люся маме говорит, что, мол, ревность это сестринская, любит она меня очень, боится, что замуж выйду и про нее забуду.

Ну я на кухню, и бухнула: да чихать мне на тебя, я Костика люблю! Так люблю, что тебе и не снилось никогда, и другой любви у меня больше не будет. Отступись, отдай мне, ты себе лучше найдешь!

Люся, конечно, обалдела. Да как же я отдам, не игрушка ведь, человек, и я его люблю, и он меня любит… Это, говорю, он сейчас, а потом меня полюбит, если ты отступишься.

Ох, зайчик, что я тогда творила. Как стало понятно, что дело и правда к свадьбе идет, я таблеток наглоталась, еле откачали, чуть-чуть в дурдом не засунули, папа врачу взятку дал. Рыдала целыми днями, родителей измучила, Люсю истерзала. Но своего добилась.

Отказала она ему. Отказала, собрала чемоданчик и в Мурманск уехала. На завод. Рабочей. Костик было хотел за ней, да она адреса не оставила – ни мне, ни родителям. И то ли от беды своей, то ли от сиротства, был он из детдома, женился Костик на мне.

Свадебная фотография у меня в руках ожила, и я увидела, как растерян жених, как он смотрит вперед, а не на невесту. Словно канатоходец, которому никак нельзя ни вниз поглядеть, ни оглянуться.

— Вот так я вышла замуж, — глаза Жирафы затуманились от воспоминаний. – И в тот же день все рухнуло. Ну не день. Ночь это была.

— Елизавета…

— Ивановна, — подсказала она.

— Елизавета Ивановна, Костик не знал о вашем заболевании

— Не знал.

— И он вас бросил из-за этого Ну… когда увидел.

И тут Жирафа расхохоталась. Горько расхохоталась, зло.

— Да он и не заметил даже! А знаешь, почему Потому что ему было все равно! Хоть бы я с хвостом была и чешуей! Ему! Было! Все равно!

Жирафа отсмеялась, перевела дыхание и продолжила спокойно и обреченно:

— Говорят, что красота в глазах смотрящего. Если глазами любви смотреть, то самая распоследняя уродина красавица. А ведь равнодушие – оно также работает. Не любишь – так все равно, Ален Делон или квазимодо какое. Нет, Костик хороший был.

Добрый. Но только он меня не любил, а любил Люсю. И сделать с этим ничего было нельзя.

— А вы пробовали

— Пять лет промучилась. А потом собрала его вещички, взяла у родителей сестрин адрес в Мурманске и сказала: езжай к своей Люсе. Не будет у нас ничего.

— И он уехал Просто взял и уехал

— Ну не просто. Он ведь добрый был. Не хотел семью рушить. Я, говорит, жалеть тебя буду, работать буду, детки у нас будут, я ведь муж тебе. Я его перед собой посадила и сказала: Костя, а любить ты меня будешь Он честный был. Не стал отвечать.

— А Люся

— А Люся как ждала. Замуж не выходила, общага – работа – общага… Любила его сильно. Ну и дождалась. Сейчас уже внуки у них.

— А вы

— А я что. Я институт закончила. Квартиру вот дали. Жила помаленьку. Зарплата хорошая. Одевалась я красиво. На море, правда, не ездила, нельзя мне на море.

— Елизавета Ивановна, простите, но почему вы не развелись

— Им, видно, и так хорошо, — пожала плечами Жирафа. — А мне зачем лишние бумажки

— Но ведь вы могли бы выйти замуж…

— Да, наверно, могла бы. Мужчины у меня были. Некоторые и сватались – невеста-то с приданым получилась.

— Так почему нет Неужели вы до сих пор любите этого… вашего… Костика

Жирафа помолчала, прежде чем ответить.

— Нет, зайчик. До сих пор его любит моя сестра. А он – ее. Других примеров такой любви я больше не знаю. Я не вышла замуж потому, что такого, чтобы прямо «мой», не встретила. А чужое я один раз уже взяла. И знаешь, что я тебе скажу, зайчик Чужое – его не удержишь. Выронишь, разобьешь и сама изрежешься. Поверь мне, зайчик. Я знаю, что говорю.

© rosa-branca

Источник