Истории из жизни реальных людей
С голым задом, разевая онемевший рот в бесшумном крике, бежал он на извоз к мосткам, где бабы бельё стирали, а в спину ему летели улюлюканья местной детворы.
С рождения он был какой-то несчастливый что ли. Мать, заезжая вдова из соседнего села, на сносях приехала торговать на здешний Калашный ряд, да скоропостижно разрешилась прям там от бремени. Разрешилась и умерла, а мальчишку забрала себе бабка Агафья, местная травница, на чьём продукте «сердешная» и родила.
Уже у себя дома крутила Агафья младенца, вертела: хилый он был и черепушка кривая (люди засмеют), так что решила бабка поправить её, да перестаралась, видимо. Мальчишка вырос картавым и чудным.
Назвала бабка новорождённого Андрейкой, но люди окрестили мальца местом его явления на свет. Так Андрейка стался Калашом и начал свой нелегкий путь в тёмном городе Козельске Московской Губернии.
— Калаш, хер солью намажь! — кричал ему уже другой выводок мальчишек, когда тот отмотал на белом свете уже три горьких десятка лет.
Калаш надвигал на глаза густые брови, хватал палку и, кривя беззубый рот в страшной гримасе, начинал потрясать ей:
— Я вам покаву, азбойниськи, я вам покаву! Ща как аздам всем на о’ехи, тятька с маткой не уснают!
Мальчишки взвизгивали от восторга и рассыпались серым камешками в разные стороны, задыхаясь от смеха.
И только очень проницательный человек, обязательно не здешних мест (потому что у заезжих глаз не замылен), мог увидеть в зрачках Калаша в этот момент озорную искру, а в густой нечесаной бороде — лукавую улыбку.
— Куда ты суёшься со свиным рылом да в Калашный ряд — кричали ему торговцы и ржали своей изъезженной шутке каждый раз, когда тот проходил по рыночной улице в поисках пропитания. Калаш подхватывал этот дикий гогот
— и сам смеялся громче всякой лужёной глотки.
Спал Калаш на улице в любое время года, и только одному Господу было известно, почему за много лет столь паршивой и убогой жизни душа этого несчастного ещё не вернулась к своему Создателю.
Иногда ночами его отлавливали местные пьяницы и избивали до полусмерти забавы ради. Калаш потом сидел на паперти, облизывая вспухшие губы, и обращал к ним своё неизменное «Спаси тебя Господь!» каждый раз, как шли они уже протрезвевшие и умытые в городскую церкву за отпущением грехов, коих у них было на три жизни вперёд.
Люд тот был уверен, что не помнит он их (да они-то самих себя уже плохо помнили), а Калаш всё помнил и всё знал. И какая-бы темная ночь ни скрывала их деяний, какая бы густая мгла ни закрадывалась в их душу, ведя несчастных по мрачным улицам старого Козельска к Калашу, он знал и прощал их. Но прощал не потому что мнил себя милостивым, а потому что душе его неведомы были злоба, а глаз его был прозорлив: видел он в человеке много бОльшее, нежели чем мешок костей да лихая пьяная голова.
И когда проходили они по паперти, отводя выбеленный от водки взгляд в сторону, он разворачивал свои ладони и с дребезжащей улыбкой в грязной нечесаной бороде благословлял их спины, а из рук его точилась благодать, да такая, что местные папертичные собаки ещё долго лизали землю и валялись в её следе, тянущемся от места, где сидел Калаш, до точки, где покрывала благость эти лихие головы.
И только слепой мог не заметить столь странную закономерность, связывающую собак и убогого. Но город Козельск в те давние и темные времена был слеп аккурат на всю душу своего населения, так что не мог он узреть, какой великий дар принесла на его спасение молодая заезжая вдова много лет тому назад.
Ирина Лапшина