Давно уже никто не верит в старых богов и не помнит имен их.

 

Давно уже никто не верит в старых богов и не помнит имен их. Худенькая невзрачная девушка в длинной футболке и носках зябко переминалась на кафельном полу. В абортарии было холодно. Девушке было

Худенькая невзрачная девушка в длинной футболке и носках зябко переминалась на кафельном полу. В абортарии было холодно. Девушке было страшно. Запах хлорки, антисептика и чего-то лекарственного вызывал отвращение и тошноту.

— Проходите на кресло! Пеленку принесли Стелите! — моложавая женщина-врач ходила по залу, подготавливая инструменты. — Ноги фиксировать будем, не дергайся.

Невольно засмотревшись на красивую статную женщину в белом халате, девушка замешкалась у столика с разложенными шприцами, зажимами, марлей и прочими нужными для операции вещами.

— Давай, забирайся, что стала У меня вас таких еще восемь.

— Морена Свароговна, что там в карте, анестезия оплачена — крикнули из соседней комнаты. — Какая, общая

— Общая. Рита, давай быстрее, — черные, как смоль, глаза метнули искры. — шевелись.

Пока девушка пыталась устроится на высоком кресле, врач надела маску, успела помыть руки и уже оказалась стоящей рядом, в хирургических перчатках и с “зеркалом” наготове.

— Не бойся, детка. — неожиданно ласково сказала она. — Я знаю, как все поправить.

Глядя на полные слез глаза, трясущиеся тонкие руки, сцепленные на животе до побелевших костяшек, Морена подумала, что ничего за эти годы не изменилось. Они все так же приходят к ней. Пусть и не помнят, не понимают, но все равно несут ей свою жертву.

— Рита! — гаркнула она в сторону. — Давай уже!

Полноватая медсестра подскочила к девушке, быстро сделав внутривенный укол, попросив считать от десяти к одному. На счете “четыре” девушка заснула.

Придвинув табурет поближе , Морена положила руку на живот девушки и прислушалась. К ее судьбе, к тому новому спящему сознанию, что будет расти вместе с телом в животе матери. Увидела, что плод — результат одной ночи, случайный, что девушка студентка, живет среди сотни таких же, в общежитии, ходит на учебу, работает вечерами, бегая с подносом. В общем, обычный случай. Если бы не тот, кто создавался внутри нее. Сознание плода было мутным, серым. Разливалось вязкими лужами по судьбе матери, ломая, затаптывая ее жизнь в беспросветную грязь и тоску. Уничтожая ее морально, а потом и физически.

— Правильное решение, девочка, правильное… — Морена похлопала пациентку по животу. — Шизофреников плодить нам не надо.

И придвинув громоздкий аппарат, приступила к исправлению девичьей ошибки.

Дальше пошла череда разных женщин, объединенных общим желанием — избавится от тех, кто затруднит им жизнь. Морена принимала их, не осуждая. Каждый решает как изменить свою судьбу. Это их право. Она смотрела на них, слушала, подбадривала. Ее громкий голос звоном отдавался от кафельных стен, медсестра носилась, как маленький вихрь, подавая, прикладывая принося и унося. К пяти часам наметился небольшой перерыв. Одна из пациенток не пришла.

— Мора, может чаю быстро — Рита пронеслась в другой конец зала таща в руках железные биксы.

— Сейчас бы коньяку. Ох, спина затекла…— врач встала и потянулась. На высокой груди натянулся крахмальный халат, грозя расстегнуться. Подняв голову вверх, она крикнула : “ Отче, когда же это все закончится”

— Ни-ког-да. — заржала Ритка, и нарочито виляя увесистым задом, пошла в подсобку.

— Это точно. — горестно вздохнув, Морена стянула с головы белую шапочку и волосы цвета воронова крыла хлынули на плечи. Сколько веков прошло…

Память людская не долга, как и век их. А куда деваться вечным, если тебя не помнят, не возносят молитв, не приносят жертв, которые так нужны для поддержания живой искры Кровь нужна. Вера нужна. Не поклонение, а вера, что есть в этом мире она, Морена, что в смерти будет с тобой, а в жизни поможет, если хорошо попросить. И ведь помогала. Не каждому конечно, но многим же. Ей еще удалось хоть как-то устроиться, чтобы получать нужное для существования, а вот некоторым не так повезло. Нет уже большей половины братьев и сестер, тех, о ком так забыли, что имен их и не вспомнить — некому. Морена была бы рада даже доставучему братцу Семарглу, который считал удачной шуткой раз в год сжигать чучело в виде “любимой сестры”, но в этом мире остались единицы вечных Сварожичей. Да вот Лихоманки, дочки ее, — тем, что ни век, то все в радость. Люди все равно их помнят, уж куда от болезней деваться. А кого помнят, хоть иногда вспоминают — тот и не ушел еще в небытие. У людей всегда так было: о ком думают, кто в памяти их остался, тот и жив. Даже если они его не видят. Вроде живет где-то рядом, просто не приезжает.

Грустные ежедневные размышления прервал робкий стук в дверь.

— Можно — в щель просочилась женская фигурка, как-то странно кособочась.

Сероватый цвет лица, ночная рубашка, в которой , судя по виду, еще ее бабушка спала, заштопанные, но чистые белые носочки — все кричало о нищете и болезни. Морена закатила глаза. Отец небесный, эта-то чего Неужель кто обзарился на такое…

— Я тут вот… Мне надо. Куда мне — женщину пробивало нервной дрожью, карта пациента в вытянутой руке тряслась, как лист на ветру. — Раньше пришла, смотрю — нет никого. Там медсестра сказала, что вы примете.

— Проходите, давайте карту. — волосы заправить под шапочку, стереть недовольство с лица — дело секунды. Раскрыть карту. — Хирургический Сегодня только вакуум, вы не в тот день пришли!

— Ну пожалуйста…— проблеяла серая женщина. — Мне очень надо. На один день из обители отпустили.

 

— Откуда — Морена удивленно вскинула брови. А руки уже загорелись, ладони закололо иголочками. Вот оно. То, что ждешь неделями. Та треба, что даст огня, тепла, удовольствия. Пусть святоша просит. Молит, как своего пришлого бога. Он-то ее от грешного дитя не избавит. Ей очень хотелось улыбаться. Даже не улыбаться, а скалиться во все зубы. Вот это удача под конец дня.

— В послушницах я, уже полгода. Да вот тут нечистый попутал… — и глядя на все еще удивленное лицо врача, женщина дополнила, — Да не меня, батюшку нашего. Перебрал маленько, а я у него в доме горничной. Ну и вот. Молюсь каждый день за него, а как жеж. А вот как узнал что три месяца уже , так к вам послал. Сказал, в аду сгорю за то что его с толку сбила. А за ребеночка отмолим потом. Денег дал. Вот. Пожалуйста, примите сегодня, христом богом молю.

Морене стало совсем весело.

— Ну, проходи…те. Пеленку взяла На кресло лезь, ноги фиксировать будем, не дергайся. — и заглянув еще раз в карту. — Ооо… да жаден твой батюшка. Наркоз местный только будет. Ты уж потерпи, как бог ваш велел. Рита!

В дверь просунулась румяная Риткина мордашка.

— Иду уже, что там, местный

Глядя на ставшим еще тусклее лицо пациентки, Морена вдруг сказала : “ Как себе, Рита, как себе.”

— Общий что ли Так не оплачено же.. — удивленно спросили из-за стенки.

— Да, общий. Делай , как сказала!

Когда женщина отключилась, беспомощно раскинувшись на кресле, Мора встала рядом, и наклонив голову, стала смотреть и слушать неказистую серенькую судьбу. Росла с бабушкой, мать умерла — зарезал пьяный муж. Школа, дети дразнят вонючкой. Бабка считает , что мыться надо раз в неделю, стирает вещи и того реже. Бабка ходит в церковь, вновь доступную после времен коммунистов и развала большой страны, водит девочку, почти девушку, на причастия, твердит , что все мирское — грех. Ругает за месячные, за то что посмела накрасить губы подружкиной помадой, что лифчик ей нужен — вон, сиськи прут, бесстыжая. Дома вместо еды — молитвы, заболела — молись, вещи с раздачи в церкви нуждающимся, из книг — псалтырь. Закончила школу, работает уборщицей. В училище нельзя, там греховные помыслы прививают. Девки по парням скачут, еще в подоле принесешь, прибью тебя. Бабка умирает, правила остаются.
Так проносится полжизни. Серой, тоскливой, убогой. Мыть пол, домой, молится. Уборка в выходной дома, телевизор можно, немного, каналы греховные пролистываются, задержка на пару минут — прости господи, бес попутал- и на колени перед божницей до ночи.
Даже кота не завести, бабушка говорила, что одна грязь от них. НЕ. СМЕЙ.
С работы увольняют. Закрылась организация. Идти в другое место страшно. Идет в церковь. Там ее зовут в монастырь, на полное обеспечение, вот только квартиру пожертвуй на благо, и жизнь твоя обретет смысл, засияет новыми красками и благослови тебя господь за щедроты твои. И вот она у попа в горничных. Стелет постель.
Внутри сознание плода светится желтым, теплым. Что-то хорошее может принести этот мир эта нерожденная еще людишка. Чистое и доброе. А зачато в пьяной возне, в насилии.

— Помогу, чем смогу, святоша. — шепчет красивая белоликая женщина, садясь перед распахнутыми безвольно ногами со скребком. Черные тени набегают вокруг, вьются, скользят по стенам.

Когда все было закончено, Морена сняла перчатки, ставшие красными, и выбросила их в бак. Еще раз взглянула на лицо спящей пациентки. Вот же глупая горемыка, подумалось ей, а ведь плод-то уже не на три месяца тянул, а больше. Кто-то ошибся или соврал. Четыре поди,там уже все сформировалось. Ручки, ножки…
Мора подошла поближе, положила руку на лоб женщине и водя второй рукой над телом зашептала.
— Кищавайя, кищаманча, кищавайя, кищаманча. Юпшери, юпшери, юпшери, щщщщ… Кищавайя, хамани ха вайя! Кщщщ… кшавайя! — змеиный язык, забытый даже богами, на нем произносились самые сильные заклинания очищения. Она похлопывала руками по всем частям тела лежащей серенькой послушницы, выправляя и чистя от навязанных насильно догм и правил, от придуманных тупых запретов, восстанавливая и вытаскивая все светлое и разумное что могла из этого забитого существа. Кищавайя, кищщщавайя, кщщщ..
Морена сидела в своем кабинете и курила. Большое окно было наполнено вечерней темнотой. На столе стояла простая глиняная кружка , в которой под самый ободок было налито красное. Ритка вошла и устало плюхнулась на кушетку.

— Налей чтоль Ну и денек сегодня. В глазах рябит.

— И мальчики кровавые в глазах… — процитировала Морена. — Эта, мышка с хирургическим, ушла уже

— Да, странная какая-то. Сказала домой поедет, мол, слава богу, что квартиру переписать не успела. Смеялась даже.

— Ты бак с биоотходами вниз спустила

— Да нет еще. Завтра. Дай хлебнуть. Ого, винишко крепкое. Ты, мать, смотри, тут ночевать не останься. А я пойду уже. — Рита тяжело поднялась, уперев руки в колени, и шаркая резиновыми шлепками, вышла за дверь.
Морена вошла в зал, где всегда было холодно. А сейчас, в ее присутствии,кафель быстро зарос инеем. Сняла крышку с большого железного бака и вгляделась в кровавую гущу. А вот и оно.
Запустив руку по локоть в жижу с бордовыми сгустками, стала водить ей по кругу, словно вылавливая что-то. Наконец вытащив непонятный кусок чего-то, стряхнула лишние сгустки, и тут зазвонил телефон. Карман халата засветился, полилась мелодия старинной песни, аранжированная под фолк-метал.

ДЕВА-ЛЕЛЯ ВЕСНА-КРАСНА.

СТАНИ ДНЕСЕ В СВЕТЕ ЯСНА.

БУДИ ВОДЫ ЧИСТЫ СТРУИ.

ЧАРЫ МАРЫ РАСКОЛДУЙ!

ГОЙ-МА! СЛАВА!

Мора быстро вытерла руку об халат, оставив бурые полосы на боку, достала телефон, увидев имя звонившего радостно улыбнулась.

— Лёлька! Привет, ты где потерялась Да, у нас холодно. Как не приедешь А когда Что жую Да не жую. Хрустит А, это я тут… Ну, немножко. Ручки, ножки.. Что “фу” Это тебе лютики-цветочки и хороводы, а мне кровь и плоть нужна. Приезжай, сестра, так скучно без тебя! Новый парень, да Любовь Ну, ты как обычно. Не залюби его до смерти, а то я за ним приду. Пока, пока.. Целую.
В ухо застучали гудки. Леля, любимая сеструшка. Весна. Раз в год нос кажет. Мора откусила еще один пальчик. Нежный, хрустящий, вкусный. На пол закапало красное. Тепло разливалось по уставшему за день телу. Может еще ножку достать

Моран Джурич

Источник

 

 

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *