В районе станции метро Академическая.

 

В районе станции метро Академическая. Давным-давно, когда зимы были морозными и очень снежными, мы жили в сталинской пятиэтажке с высокими потолками и широкими подоконниками. В коммунальной

Давным-давно, когда зимы были морозными и очень снежными, мы жили в сталинской пятиэтажке с высокими потолками и широкими подоконниками. В коммунальной квартире.

Однажды мой папан сидел на кухне, да и курил себе спокойненько в форточку. Маман кипятила белье в большом чане, помешивая его специальной палкой. Палка с одного конца была совершенно белой, но структура древесины еще угадывалась на ощупь.
Белье сыто булькало пеной и распространяло на всю кухню тяжелый, влажно-горячий дух тропических ливней и хозяйственного мыла.
Маман была кареглаза, гидроперитно-златокудра, румяна и зла.

Сосед Гена — кореец, который говорил, что он казах, лет сорока пяти, очень похожий на солиста группы «Ялла», стоял возле своего холодильника босой и любовно поглаживал стеклянную бутылку с длинным горлышком, до половины наполненную какой-то тёмной густой жидкостью.
Тетя Галя, его жена — сдобная восточная красавица с черными волосами до попы, ласковая и истеричная женщина – читала всем вслух гороскоп, помешивая железной шумовкой на длинной ручке тонну жарящегося в настоящем чугунном казане, на настоящем бараньем сале, лука и моркови для плова.

Наташа, девочка лет семи, курносая и белобрысая, собиралась гулять. Кряхтя, пыталась размотать клубок рейтузов, которые намотались и витиевато переплелись с колготами и шерстяными носками. Потому что вчера все это обмундирование было снято одним движением и закинуто на батарею. Там оно и срослось, обмотавшись для верности варежками на резинке.

На кухню вышла за вечерней чашечкой кофе еще одна соседка — субтильная и кудрявая Тамара в очках со смешной черепахово-пластмассовой оправой. Тамара была интеллигентна, читала Наташе «Розу мира» и учила рисовать блики на фруктах так, что самый дрянной натюрмортишко смотрелся шикарно.
— Ой, тут совсем нечем дышать! — сказала простодушная Тамара и, рассеянно улыбнувшись и близоруко щурясь, взяла ковшик тети Гали, чтобы варить в нем кофе.
Тетя Галя сказала, что «да, мылом и хлоркой на весь этаж воняет!». Лицо ее приняло выражение «гибну я, гибну, о, твари!», и она стала особенно зло читать про кары господни, которые ожидают в этом месяце всех, рожденных под знаком Рыб.
Маман не любила запаха бараньего жира и недолюбливала Тамару за то, что она никогда не мыла полов на общей кухне, и раздражалась на тетю Галю за то, что ее длинные, черные волосы вечно лежали дохлыми змеями в общей ванной; она стала свирепеть — булькающее белье только повышало градус раздражения. К тому же, маман по гороскопу тоже была Рыбой. Наверное, это ее и доконало.

В этот момент благостно-похмельный папан трепался с дядей Геной и все пытался выяснить:
— А что это у тебя, Ген, в бутылке
Дядя Гена, не дыша, взял бутылку, погладил ее и чувственно простонал:
— О-о-о-о. Это соус. Это со-евый соус! А знаешь ли ты, что такое — достать в Москве соевый соус
И он в красках стал рассказывать, кто, как и под какими смертями ходил, чтобы привезти ему, простому казаху, эту заветную субстанцию.
— А ну-ка, покажи! — вдохновился папан, взял из подрагивающих от нежности к соусу дядьгениных рук бутылку и стал разглядывать ее на свет. В зубах его дымилась папироса, воткнутая в роскошный, привезенный из Германии, где папан служил, мундштук.

 

— Ну и вонь у вас! — хихикнув, заметил веселый татарин Шамиль, направляющийся в туалет с кроссвордом и остро заточенным простым карандашом. Он обычно подолгу сидел там, до тех пор, пока не сойдутся последние горизонталь с вертикалью.
После этой фразы маман вытащила из бака отбеленную палку, отпихнула ею дядю Гену, выхватила из губ папахена папиросу вместе с мундштуком и швырнула их в форточку, прорычав «хватит курить — это вредно, и дышать нечем!»
Папахен от неожиданности вздрогнул и уронил бутылку с соусом дяде Гене на большой палец ноги. Бутылка жалобно звякнула о казахский твердый ноготь и разлетелась на три равноценных куска стекла. Темно-коричневая жидкость текла по ноге дядьгены, смешиваясь с алым цветом его крови.

Девочка Наташа сидела за дверью, под вешалкой с пальто и шубами, пытаясь завязать тесемки кроличьей белой шапки с помпонами под подбородком. А под шапкой был еще платок, потому девочка Наташа не слышала, как на кухне начался ор, визг, как полетели к потолку съедобным салютом казаны с луком и ковшики с кофе, как пошло фехтование на палках и шумовках…
…как выл и корчился раненый в палец и в самое сердце казах, расстроенно ругался папан, рыдала и пыталась рвать на себе и других волосы тетя Галя, прицельно швырялась горячими вареными трусами маман, ловко цепляя их деревянною палкою; гневно и тонко пищала что-то тетя Тамара и громко и радостно кряхтел в туалете татарин Шамиль, разгадавший, наконец, что Эверест — это Джомолунгма, а вовсе не Пик Коммунизма.

— Па, ма, я пошла гулять! — радостно сообщила девочка Наташа, войдя в кухню.
Девочку Наташу вывел с поля боя папа, проводил ее до входной двери. Папан был очень расстроен из-за мундштука и попросил ее, впрочем, без особой надежды, посмотреть под окном «полосатый такой», добавив: «Если найдешь, получишь сюрприз!»

А зима была снежной-снежной, и в нашем дворе, в районе станции метро «Академическая», намело огромнейшие сугробы. Помню, мы играли в полярников и таскали друг друга на санках по этим сугробам.
Помню, мне надоело играть, я пошла к нашему подъезду и стала искать его.
И я его нашла — полосатый такой, пижонский мундштук.
И вот эта радость, меня охватившая.
И предвкушение сюрприза.
И я летела на пятый этаж по высоченным ступеням, местами обкусанным временем, и в руке у меня, как у Прометея — огонь, был крепко зажат полосатый мундштук с раскисшей папиросиной в нем.
И я помню, что бой уже закончился, обессиленные воители сидели на кухне, бессмысленно таращась друг на друга. И как всех прорвало, как все хохотали, когда я появилась, запыхавшаяся, с воплем :
— Пап-а-а-а, я его нашла-а-а!
… как мама, тетя Галя и тетя Тамара вместе подметали с пола жареный лук и морковь, вытирали соевый соус, сдобренный дядьгениной кровушкой, бинтовали ему раненый палец, и как стучал из сортира дядя Шамиль, который давно разгадал кроссворд, но не мог выбраться, потому что дверь была приперта стулом и табуреткой, на которых стоял бак с бельем и казан без лука и без моркови.

И я никогда не забуду, как папа обрадовался. Как хохотал и восторженно тряс меня за плечи, как удивлялся и все расспрашивал, как это я смогла найти мундштук в таком снегу. А я рассказывала снова и снова, каждый раз приукрашивая свой подвиг на пару-тройку мелких деталей.
И как папа дал мне большое румяное яблоко, да насыпал полный кармашек конфет «морские камушки» — дубовых и разноцветных. Очень вкусных.

Грета Флай

Источник

 

 

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *