Мне написала Оля

Женщина всяческих добродетелей: большой зад, узкая талия, высокая грудь, презирает творения Паоло Каэльо… Один недостаток: она психолог и коуч.
Она пожелала со мной встретиться, попросила телефон.
На следующий день позвонила.
— Привет, мудак, — сказала она.
— Здравствуйте, — опешил я, — но почему…
— Почему мудак Так я твою натуру сразу просчитала. Все ниточки, что тянутся к корешкам…
— К корешкам – спрашиваю.
— Да, к корням твоих проблем. Но если тебе будет легче, я могу тебя звать Маслик. – Оля волнообразно захихикала, как двуручная пила. – Твоя натура такая же маслянистая. Но к делу. Встретимся сегодня в три на Рубинштейна.
Я снова оценил добродетели Оли и решил, что они перебивают недостатки. Ну и что, не всем же людям быть неКоучами
В пол шестого мы встретились у Толстовского дома. Оля немного опоздала.
— Корни твоего мудачества, — первое, что сказала Оля, — находятся в твоём детстве. Там и надо искать. Кто-то жестоко обидел тебя…
— Меня обидел живодёр из «Белого Бима».
— Вот, потому ты и не любишь женщин.
— Я не люблю шашлык! – возмутился я.
— Не спорь с коучем. Мне лучше знать.
Оля стукнула меня по затылку.
— Для рефлексу, — сказала она строго.
Рубинштейна кишел карантинными людьми. Они толпились у открытых окон кабаков и ждали свои бургеры и коктейли. Одна лысая женщина верещала голосом старой больничной двери в микрофон выносного караоке.
В толстовский дом мы проникли, когда охрана открыла ворота толстому мужчине в пиджаке из долларов. Оля приказала идти уверенно, будто мы тут живём, тогда не подстрелят…
— В отделке дома видны элементы, — стала вещать Оля, — характерные именно для творчества Эф И Лидваля: высокие ренессансные арки-проезды, лоджии на верхних этажах, сдержанность и изысканность декоративного оформления, удобство и освещённость жилых помещений.
Я заглянул за её плечо. Оля уткнулась в телефон и читала Википедию.
Я зауважал её больше. Хоть и коуч-психолог, а Вики знает, да ещё и грудь есть…
— Здесь жил Владимир Першин…
— Батя – удивился я.
— Владимир Гаршин – советский патологоанатом.
— А, — протянул я. – Гаршин.
Оля зло зыркнула на меня.
— А вот и корешки… Он тебя насиловал
— Патологоанатом
Оля плюнула мне в ноги.
— А, батя, батя, — исправился я, — Батя простой водила.
— А ты кто
— Я поэт-песенник, — говорю, — про коня Толика сочиняю.
Оля снова плюнула мне в ноги.
Я стал думать, что она злоупотребляет с жевательным табаком.
— Табачка не найдётся – ненароком спросил я, когда мы очутились в тёмном колодце на фланге Толстовского дома.
— Ты мудак. – сказала Оля. – Я так и знала.
Грудь у неё была холодная. А мои руки горячие. Я шустрил под её кофтой и краем глаза рассматривал комнату. Тахта, старый буфет и тёмно-зелёные обои с цветочками, похожими на канабис. Из углов тянуло сыростью.
Оля стала кряхтеть и закусывать мои губы. Язык её тоже был холоден, как уличные качели зимой.
Я вспомнил горячую Свету.
Оля отвалилась от меня и громко взвизгнула:
— Я тебя не хочу!
Я счастливо закатил глаза и сказал томным голосом.
— Пойду, напишу пятый куплет Коня Толика. Он будет самый печальный.
Я быстренько оделся и побежал на улицу. Свежий воздух свободы Толстовского дома холодил грудь.
Я вышел на Рубинштейна и в полный голос запел: «Скачай свои крылья и залей в небеса…»
Лысая женщина с голосом больничной двери нежно посмотрела на меня. Я посмотрел в ответ.

Зур Звездочёт

Источник