«Ненадолго я»

Лизонька лежала на пружинистой кровати, поминутно кашляя, отчего лицо её принимало выражение некрасивейшее и даже злое. Сестрёнка её, Маша, сидела подле, не отрывая жалостливого взгляда от больной и сминая в руке беленький платочек, уже весь пропитавшийся горькими слезами.
— Лиз, может, водички тебе Ну совсем же худо, а так хоть полегче чуть-чуть станет. В водичке ведь жизнь: нам это Павел Петрович вчера говорил. Да-да, прям так и сказал: в воде, говорит, дети, жизнь зародилась! И в тебе зарождётся – я уверена! — в который раз начала тараторить Маша, порываясь встать с места и кинуться на кухню за стаканом.
— Без толача ты, Маруська, зарождётся у неё… Ты б лучше молчала да окно пошире открыла: душно, — хрипела в ответ Лиза.
— Так нельзя окошко-то. У тебя жар, тебе потеть надо, а я открою – и всё!
— Ну чего всё Чего всё-то Ничего я ещё не всё, и ты мне слова Павла Петровича не повторяй, у него всё одно: потеть да водичку т-тво-ю п-пи…
Новый удушающий приступ кашля не дал Лизе договорить: лицо её снова всё исказилось, да так, что Маруся уже не смогла усидеть и ринулась с криками к сестре, но тоненькие костлявые ручки уперлись девчушке в грудь. «И откуда в ней ещё силы берутся!» — подумала про себя Маша, нависая над сестрой и совсем не зная, что же ей следует делать… Лиза всё кашляла и кашляла, тельце её сотрясалось, а лицо так раскраснелось, что, казалось, сейчас лопнет. Машуля окаменела и даже дышать забыла: настолько её поразил вид старшей сестры – такой сильной и смелой по жизни, а тут не в силах унять треклятый кашель! Но вот Лизонька подуспокоилась, и руки её снова опустились на толстое одеяло. В комнате воцарилась полная тишина. Маруся по-прежнему чуть нависала над кроватью сестры и смотрела на неё, и всё думала, думала…
— Машка, сходи-ка, воды мне принеси, — полушепотом попросила Лиза, уткнувшись исхудавшим лицом в ковер на стене.
Маруся молча, всё ещё пребывая в задумчивости, повернулась кругом и вышла из тесной комнатушки. Но на кухню за стаканом она не пошла: у двери она остановилась и, громко вздохнув, вдруг осознала… умрёт сегодня! И как только эта страшная, леденящая кровь мысль пришла в «глупую», как всегда говорила матушка, головушку Маши, она пулей вернулась в комнату, упала на колени перед кроватью Лизоньки и отчаянно, во весь голос, зарыдала… Горячие слёзы катились по веснушчатым щёчкам девчушки, очерчивали подбородок и терялись где-то в районе шеи. Маруся что-то тщетно пыталась сказать, не видя сестру из-за пелены перед глазами, но слова её все застряли комом в горле, и лишь прерывающееся громкими всхлипами «Лизка» слетало с её пухлых губ.
Сколько она плакала вот так, на коленях перед кроватью, Маша не могла точно сказать. Но в один прекрасный момент она вдруг почувствовала, что чья-то легкая рука касается её головы и начинает ласково гладить рыжую макушку. Маруся вмиг успокоилась и будто бы очнулась ото страшного сна: она перестала плакать, взгляд её прояснился, и она смогла увидеть, что Лизонька смотрит на свою младшую сестрёнку таким заботливым и нежным взором, и во взоре этом словно бы читалось – «прости»…
За окном уже была глубокая ночь. И лунный свет осторожно проникал в узкую комнатушку, где помещались лишь одна кровать да тумбочка с ночником. На кровати той лежала Лизонька: она не спала, просто лежала и о чём-то думала. Маруся тоже витала в своих мыслях, но вдруг спросила:
— Ты умрёшь, Лизка, да
— Я не навсегда умру, — помедлив, ответил ей хриплый голос.
— Это как – в недоумении нахмурила брови девчушка.
— А вот так. Когда мамка уходит в магазин, то говорит, мол, я ненадолго. Вот и я, Машка, ненадолго…
Машка не очень-то поняла смысл этих странных слов: как так – ненадолго умереть. Но лишь пожала плечами и прикрыла глаза, а уже через пять минут забылась крепким сном, сидя подле своей умирающей сестры.
— Ненадолго я, Машка, — запомнилось ей напоследок.
Утром кровать Лизоньки уже была пуста, а вся комнатушка вдруг сделалась такой мрачной и унылой, что Маруся и минуты там пробыть не смогла: выбежала во двор да как залилась слезами, сама ещё толком не понимая – отчего. Но то и дело срывалось с её губ прерывающееся:
— Лизка… ненадолго… только…
В эту же ночь Маруся лежала на кровати в своей такое же маленькой комнатушке, почти не двигаясь. Сон к ней не шёл, а плакать она уже не могла: совсем обессилела. За окном по-прежнему сияла луна, и тихо так было, так странно тихо… Вдруг перед глазами Маруси, прямо возле двери, стал очерчиваться мягкий силуэт. Сначала он казался дымом, который из трубки Павла Петровича обычно выходит, но потом становился всё яснее и яснее, принимая знакомые до боли черты. И вот уже перед Машей стояла Лизонька – счастливая, улыбающаяся, румяная и такая прехорошенькая, что глаз не оторвать! И платьице на ней было такое красивое: белое, длинное, будто шёлковое… Никогда она таких не носила, но как шло оно её, как шло!
— Лизка! – вскрикнула Маруся и подорвалась с кровати, и той усталости в ней словно и не бывало вовсе!
— Без толача ты, Машка. Я же сказала, ненадолго я, ненадолго… — улыбнулась Лизонька.

Источник