Истории из жизни реальных людей
Потрогал место, где лежать должны – шершавую плоскость прикроватной тумбы. Пусто. Лишь печально поблёскивает в стакане с раствором вставная челюсть.
Всю спальню обшарил. Даже в потайной ящичек в шкафу залез – там я лотерейные билеты храню. Жена, понимаете… А вчера как раз Серёга заходил, просил для себя пару билетиков. Удачу испытать хочет, наивная душа. Я ему, конечно, билеты отсчитал. Из невыигрышной кучки. У меня на такие дела чутьё.
Двойная неудача! Ни очков, ни билетов. Пустота навевает грусть. Должно быть, сынок шалит.
Побежал спрашивать. Не видел, говорю, очки отцовские Не далее, как тем вечером, с ним вместе в гараже сидели, машину перебирали. А я перед тем очки всегда снимаю: приходилось уже разбивать по неосторожности.
Ишь, как напыжился, бестолочь. Глазами сверкает, точь-в-точь как мать.
— Не знаю, — говорит, — я за твоим добром не следил. Слишком занят был.
— Чем же ты был занят, — интересуюсь, — что на отца внимания не обратил
— Так ведь пока ты в кресле своем качался да с Серёгой за жизнь трепал, я весь вечер под машиной проторчал в позе молодой жены. Откуда ж мне было время найти, чтоб за тобой ещё смотреть
— Что же, и билетов моих ты не брал Кроме тебя, никому не известно, где я их от Марьи Степановны прячу.
— Некогда было. Ты, когда спать ушел, гараж на ключ запер; так я всю ночь замки вскрывал. Теперь со мной во всём селе никто не сравнится.
Оставил сына в покое – пущай сидит один, коль такой неприветливый.
Пошёл к Серёге в гости, благо живёт напротив. А он меня едва завидел – глазки опустил и давай задом вихлять в сторону дома. Но я его, конечно, догнал и за пуговичку ухватил.
— Не видал ли, — спрашиваю деловито, — очков моих Вчера, точно помню – были. Сегодня встал с утра – нема! А я человек аккуратный, всегда вещам своё место имею. Ну, чего молчишь, рыба-селёдка Признавайся, собака шелудивая, где моё имущество
Молчит Серёга, знай глазами хлопает. А потом как завопит бабьим голосом:
— Не брала ничё, Василь Петрович! – И по рукам мне, по рукам.
Всмотрелся – матерь божья! Вовсе не Серёга передо мной, а жена его Маруся в мужнином ватнике да нараспашку. А я, значит, её за Серёгу принял, а пуговичка у меня меж пальцев – вовсе и не пуговичка, а та маленькая часть необъятной груди, которою дети кормятся.
Осрамился, нечего сказать! Повинился перед Марусей. Слепой, говорю, без очков. Видишь, какая беда. Подтаяла, в дом ввела, чаю мне с малиновым листом поставила. А тут и Серёга пришел.
— Привет, сосед! – говорю ему, а сам думаю: догадается стервец, зачем я пожаловал – Как твои дела
— Как сажа бела! Билеты твои – поганище. Зря деньги потратил!
И смотрит так недобро, и рукой будто бы неспроста под столом поводит. Уж не табуретку ли нащупывает
— Не смей швыряться, Серёга. Я из-за тебя вчера очки потерял.
— Очки! – радуется сосед. – Так сиди смирно, я их тебе сейчас вотру. «Билеты лотерейные купи – хорошие, миллионные!»
Последнее он говорит нарочито тонким голоском. Плохо, Серёга, стараешься. Вовсе не такой у меня голос.
— Пойду-ка я до дому, — говорю. – А ты, Сергей Николаич, зазря на меня нагнетаешь. Я тебе от самого сердца билетики оторвал, продал, знай, себе в убыток. Почём же мне знать, есть в них польза или нет
— В самом деле, — вклинивается Маруся: сверлит мужа неодобрительным взглядом, руки уперла в круглые бока. – Говорила я тебе: не играй в лотерею. Не послушался, потерял свои гроши, так неча на соседа пенять!.. Пойдём, Вася, провожу. А очки у Марьи спроси. Жена – она всегда знает, где мужнино добро искать.
Проводила меня Маруся до самого плетня, где кусток малиновый буйно множится. Из куста на дорогу вышел слегка не в себе, озираясь назад и прижимая ладонью к щеке влажный след от поцелуя. Видать, понравилось бабе, как я её пуговку крутил.
Дома – шум, гам и трескотня. В кухне плещется вода и скрипят железные щётки.
— Машенька, — говорю, — душенька моя, жёнушка, очков не видала
— На что тебе очки, старый дурень Читать, что ли, собрался
— Сейчас читать нечего, а к вечеру свежую газету принесут. Как без очков-то Да и не вижу ничего: вон Марусю под Серёгиным ватником не распознал.
— А ты еще больше с Серёгой борогозь, глядишь, и со мной его путать начнёшь. И так он здесь каждый вечер ошивается, глаза б мои не видели!..
Да, у Марьи Степановны норов крут. Щёки красны, буйны волоса встрёпаны, рукава по локоть закатаны. Трясётся на уровне моей талии её толстый зад – остальное внизу, где полощутся кастрюли да сковородки. Засмотрелся на Марьину красоту, опустился на табурет весь мечтательный.
— Машенька, — прошептал я, а голос срывается от прилива нежности. – Ты сегодня особливо хороша. Пойдём, может, на перинку да пообнимемся…
— Совсем сбрендил! Чего это тебе обниматься вздумалось По ночам знай лягается да колобродит, а как солнце в полудне – перинку ему подавай…
— Так говорю же, приглядная ты. А, рыбонька
— В ночи-то, знать, не такая приглядная
— Так тебя разве добудишься ночью…
Брови насупила, схватилась за полотенце. Я тотчас уши к плечам прижал – не ровён час, отхлещет. Но Марья лишь руки обтёрла да на стол задом облокотилась.
Подмигнул ей молодецки, улыбку растянул. А она, хоть и делает грозный вид, всё ж розовеет.
Как понял это, так сразу осмелел, с табурета спрыгнул, к Марье приблизился. Зад её хоть в обхват бери – не обнимешь; да мне и надо-то всего, чтоб ладонь пристроить.
— Пойдем, — маню супругу к лестнице, — пока минутка есть.
— Тебе большего и не надо, — проворчала Марья, но всё ж пошла.
На перинку, ясное дело, сперва надо Марью уложить. Не то задохнусь под её любовью неземной. Платье домашнее – в сторону. Под платьем – тонкая сорочка, груди под нею словно моложе на пару десятков лет. И бельё женское, настоящее, не то что все эти модные стринги, на которых только вешаться. Марьины трусы можно под парашют приспособить.
— Эх, рыбонька!
Помолодела душа, вслед за ней и тело тянется. Рухнули с Марьей на перину, словно два юнца в полевую траву. Пружины удивлённо взвизгнули – давно с ними ничего подобного не приключалось. Только я их звука не расслышал: мне причудился странный хруст, а затем разом онемели обе руки.
— Стой, Марья… Больно что-то.
— Да что ж такое-то – взвилась она. – То в постель тащишь, а то стонешь, как столетний хрыч! Где больно Отчего больно
— Пальцы не чувствую…
— Так выпростай из-под меня.
Кое-как вытянул руки из-под Марьиной спины. А за ними по простыне – красный шлейф из десятка порезов.
— Тьфу, — сплюнула Марья, откинув одеяло. – Вот и пропажа твоя. Опять снять перед сном забыл да заправил постель не глядя.
… А билеты я после нашёл. Правда, до меня их сперва Марья Степановна отыскала, пока лазила в медицинский шкафчик за бинтами и перекисью. На ужин мне в тарелку вместо еды две аккуратных стопки положила. Разрезанные надвое.
Больше билетов не покупал. Мир в семье дороже.
И вкусный ужин тоже хочется.
Автор: SoloQ