Мама называла его Рубашка

 

Не только потому, что он каждый день носил черную косоворотку. У прозвища была еще одна причина — ее ненаглядный Сема рубил головы.
Семен рос без отца забитым и молчаливым ребенком. Улица была адом – мальчишки задирали его, а Семен, несмотря на высокий рост и широкие плечи, унижения сносил молча. Лишь однажды он пожаловался матери. Ватага сверстников заставила его встать на четвереньки и блеять как козел, а потом пинками погнала по улице. Мать любила Семена беззаветно. В жизни этой набожной женщины было только два мужчины – Иисус и Семен. Она нашла мальчишек и устроила выволочку — кричала и таскала обидчиков сына за волосы. После этого случая уличные пытки сверстников стали еще злее, изощреннее.

Часто Семен думал, что будь у него отец, он бы показал задирам. О судьбе отца Семен не знал ничего. Только раз он спросил у матери, где папа. Но глаза мамы стали холодными и будто стеклянными. Вместо ответа она отправила сына в кровать.

Мать как могла баловала единственного сына. Но лучший подарок преподнесла на позапрошлый день рождения, года Семену исполнилось 32 года. В тот день он проснулся, а на груди поверх одеяла лежала рубаха. Черная, с левого бока вырез с красной окантовкой, а на рубахе красный же пояс. Семен вскочил с кровати и накинул обновку. Села так, будто на него шили. Подпоясался. Прошел на кухню, где мать стряпала праздничный завтрак.

— Гляди, мама, какой я у тебя!

Мать, которая стояла спиной к нему и скалкой раскатывала тесто, вздрогнула, обернулась.

— Сема…, — выдавила она, глаза заблестели от слез.

Она подбежала к сыну, обняла, прижалась лицом к груди, а когда отпустила, на черной рубашке остались два размазанных мокрых пятна — материнские слезы.

Рубашку Семен берег. Носил только на выход, каждую неделю стирал с мылом. Когда приходил на службу, переодевался — ни дай Боже попадут брызги крови.

Палачом Семена назначили шесть лет назад, тогда ему стукнуло 27. Службу Семен не любил, но и ненависти не питал. Головы рубили не каждый день, но на работу в тюрьму Семен являлся с понедельника по субботу в обязательном порядке. Если казнить некого — отпускали домой.

В тот день Семен пришел как обычно к пяти часам — головы рубили в шесть вечера. В помещении перед камерой с заключенными за широким деревянным столом сидел капитан Андрей Лукич. Почему-то Семен никак не мог запомнить лица капитана. Узнавал-то он его без трудностей, но всякий раз, закрыв глаза, видел только пышные седые усы капитана.

Андрей Лукич изучал какую-то бумагу, водил пальцем. Бросил короткий взгляд на Семена, обронил:

— Переодевайся. Есть арестант. По-пьяни убил мужика в храме. Дурак.

Семен прошел в соседнее помещение. Там обычно отдыхали караульные солдаты, но сейчас никого не было. В центре просторной комнаты стоял стол, по двум краям от которого – скамейки. Еще одна скамья стояла у дальней стены под окном. На ней коричневой грудой лежал палаческий балахон. Но сменить одежду он не успел.

— Семен! – крикнул Андрей Лучик.

— Да

— Ты ж тут пока будешь Присмотришь за узником Мне к эшафоту отлучиться нужно.

— Хорошо, — сказал Семен, уже входя в комнату капитана.

Андрей Лукич вышел. Семен толкнул массивную дубовую дверь, за которой была камера. Не заперта. А зачем Арестант прикован.

В комнате без окон у каменной стены сидел черноволосый мужчина. Подбородок опустил на грудь, но в свете факелов Семен разглядел синяки и опухший нос. На шее висел обруч с цепью. Такие же кандалы грудой навалены на стол справа от двери. Среди оков – колья, чтобы прибивать цепи к стене.

— Ты шибко не бойся. Я аккуратно рублю, — сказал Семен.

Голова заключенного дернулась, но глаз он не поднял.

— Ну и Господь с тобой, — сказал Семен.

Он собрался было выйти, но цепь звякнула. Семен обернулся. Заключенный смотрел на него. Лицо сине-черное, опухшее.

— Эка тебя отделали… – пробормотал Семен.

— Ты – прохрипел заключенный. – Семен Безотцовщина

— Я-я-я, — протянул Семен.

— Не угадал Давно не виделись, Сема. Егор я. На одной улице росли.

— На одной… — сказал Семен. Он вспомнил.

С Егором связано самое большое унижение в его жизни.

…Май, тепло и солнечно. Цветут каштаны. Семену десять лет. Он прогуливается по весенним улицам, забыв о мучителях – ватаге местных ребятишек… В спину что-то бьет. Кто-то наваливается, опрокидывает. Семен падает лицом в пыль. Вспышка боли – это ломается нос. А потом Семен чувствует, как с него снимают штаны. Он дергает ногами, но его плотно прижимают к земле, держат руки. Когда наконец отпускают, он переворачивается и видит толпу мальчишек, а над ним нависает Егор, сжимая в руках его, Семена, штаны.

«Ты не только безотцовщина, но и бесштановщина», — ухмыляется Егор, мальчишки хохочут.

Потом они убегают, а Семен поднимается и шагает домой. Из носа льется кровь, он чувствует ее соленый вкус на губах. От слез все как в тумане. Семен одной рукой прикрывает перед, другой зад. Слышит охи женщин, бурчание мужчин, смех детей. Но врезается в память и навсегда остается болезненным шрамам тонкий девичий окрик: «Голозадый!»…

Сейчас, сидя в полумраке камеры, Егор опять ухмылялся.

— Узнал, стало быть.

Семен молчал.

— А знаешь, Сема, почему я так с тобой Не знаешь. Да потому что батя у нас один.

— Врешь, — Семен смотрел на Егора исподлобья.

— Мне пять лет было, когда отец на сторону сходил. Прошло девять месяцев и пришла к нам женщина с младенцем. Скандал был на всю улицу. Отец терпеть не стал и ушел. Навсегда ушел. Догадался, кто были эти женщина и ребенок

Семен не ответил.

— Верно, мать твоя и ты, Семен. Как я тебя ненавидел! Сейчас понимаю – на тебе вины нет. Это все отец. Но батю я любил, да и сейчас люблю, а тебя… Поэтому издевался всякий раз, как увижу. Стыдился я тебя. Не хотел брата-безотцовщину. А как восемнадцать стукнуло, уехал в другую часть города и вроде как забыл про тебя. Да вот встретились.

 

— Отец жив – спросил Семен. Дышал он тяжело и шумно.

— И здравствует. Навещал нас иногда, деньгами помогал. Сейчас почти не видимся. У него новая семья.

— Где он

— Ты хочешь увидеть отца

— Да.

Заплывшие глаза Егора на миг еще больше сузились. Но Семен этого не заметил.

— Я скажу, где он при одном условии.

— Каком

— Отпусти меня.

Семен отпрянул.

— Не могу. Нельзя.

— Можешь. Ты знаешь, где капитан хранит ключи от оков – спросил Егор.

— Нигде не хранит, на столе лежат.

— Просто принеси мне ключи. Ты ведь не нарушишь ничего. Оковы я сам сниму. Потом расскажу тебе про отца и уйду с миром.

— Нет, — сказал Семен, Егор увидел, как сжались кулаки палача.

— На нет и суда нет, — сказал узник.

— Скажи! – Семен сделал шаг вперед.

— Пшел ты! – выкрикнул Егор.

Семен бросился на заключенного, упал перед ним на колени и схватил за грудки.

— Скажи! Скажи! – ревел он и тряс Егора.

— Нет!

Семен ударил головой в переломанный нос заключенного. Хлынула кровь.

— Ублюдок, — процедил сквозь зубы Егор, прижав руки к разбитому носу.

Семен вскочил и отбежал к двери. Его глаза горели, он то ли рычал, то ли выл.

— Скажи, где отец! – крикнул он.

— Он презирает тебя! – заорал Егор, убрав руки от носа. – Ты думаешь, он не знает, кто ты и где ты Дурак! Да просто ты и твоя мамаша ему отвратительны! Вы сломали ему жизнь! Вы разрушили нашу семью! Безотцовщина! Ублюдок!

Ярость полыхнула, жаром наполнив все тело Семена. Он схватил клин со стола с оковами и бросился к узнику. Егор понял, что его ждет, и хоть сегодня вечером ему должны отрубить голову, умирать на час раньше не хотелось.

— Стой! Семен! – закричал он.

Семен вновь рухнул на колени перед узником и ударил колом в живот. Что-то порвалось, потом лопнуло, хлюпнуло. Егор смотрел на палача, выпучив глаза, молча открывая рот, пытаясь набрать воздух, как рыба на берегу. Семен вытащил кол и ударил еще раз. Потом еще и еще. Егор обмяк, а Семен продолжал бить.

— Что тут у вас – раздалось сзади.

Рука Семена остановилась на взмахе. Он поднялся, повернулся. В дверном проеме стоял Андрей Лукич. Усы шевелились. Рука тянула из ножен меч.

Рядом с Семеном что-то звякнуло. Он посмотрел на пол. Это кол выпал из ослабевшей руки. Он перевел взгляд на рубашку: рукав и перед забрызганы кровью. Такое уже не отстираешь.

***

Семена осудили за неделю. Еще месяц искали нового палача. За это время в камере прибавилось пять узников, которых некому было казнить. В конце концов, капитан приказал, что рубить головы солдаты пока будут сами. Выбрал пятерых с крепкими нервами и твердой рукой и выдал каждому по смертнику. Шестого взял себе.

Мать приходила каждый день. Вообще-то не положено, но Андрей Лукич сделал исключение, как-никак служили с Семеном бок о бок шесть лет. «Ох, Рубашка, Рубашка», — причитала мать и рассказывала о житейских делах. И про отца рассказала. Но Семену слушать не хотелось. Это из-за отца он все детство терпел издевательства, из-за отца сейчас сидит прикованный к стене и скоро ему отрубят голову. Разговоры и даже мысли об отце вызывали болезненное чувство. Но он молчал. Расстраивать мать еще больше не хотел. Хотя, куда больше.

Казнили Семена теплым майским вечером. Он сотни раз входил на эшафот, но в первый раз — с кандалами на руках и ногах. Послушно встал на колени, положил голову на плаху. Взглянул на Андрея Лукича, который обеими руками сжимал большой палаческий топор.

— Ну, Сема, прости, если можешь, — сказал капитан.

Семен молча закрыл глаза.

Автор: Константин Эделев

Источник

 

 

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *