Сердце предателя

Жили в селе одном два брата, вдовы-солдатки дети – Егор да Данила. Жили меж собой дружно, да непутево – то драку устроят, то в стельку напьются, то курицу соседскую умыкнут да в лесу зажарят. Никакого сладу с ними не было – скоры были на расправу, а в деревне мужиков мало осталось – чуть не всех на войну угнали. Егор с Данилой возрастом не вышли, как рекрутский набор шел – да и порешили, что так-то оно лучше. На войне, слышь-ка, и убить могут. А тут они на селе первые парни.

Мать родную братья в грош не ставили. Она уж и стирала, и огород вела, и за скотом ходила, извелась с такими неслухами вошкаться. А они трын-трава – работать ни в какую, мол, и так проживем, как птицы небесные. Понятно, подворовывали потихоньку, с городских копейки трясли – понемногу, понятно, чтоб в казенный дом не угодить. Мать терпела-терпела, а потом враз обезножела. Лежала все, а помирать ни в какую. Не до шуток братьям стало. Деньга понадобилась.

Оно, по правде, и до этого б не мешало, да все как-то недосуг – других забот много, песни поорать, набедокурить, с девками пообжиматься. Задумались братья, как дальше быть.

Ремесла никакого Егор с с Данилой не знали, да и не лежала душа у них день-деньской спину гнуть. Воровать – так у простого люда много не умыкнешь, а у купцов да богатеев и замки, и собаки лютые, и охрана с колотушками. А то и с фузеями бывает. Попадешься так – и либо в острог сдадут, либо на месте жизни лишат. А воровать только так хорошо, чтоб живым остаться. За разбой, если по-крупному на большак выходить, изловить да повесить могут. Деньги чеканить обманные – разуменье надо, да и снасть дорогая. В казаки податься – так не стало уже былой воли у казаков, под царем ходят – с турками воевать должны и с другими басурманами. Говорят, добычи там можно славно нахапать – ну так и помереть недолго. Еще поскорей, чем в солдатах.

Охота братьям хорошо пожить – а в острог неохота. Петля да пуля тоже не милы. Мила девка Оксана – обоим мила, да ей все едино – ни Егор не люб, ни Данила. Красивая Оксана, как русалка – и хохочет так же. Над одним зубоскалит и над другим не меньше. Что ей солдаткины дети К ней приказчик барский раз сватался, дверью хлопнула. Купец посадский целый вечер в корчме тем и этим потчевал – и ему один фук вышел. Лукавая девка Оксана, смелая. Мать ее, говорят, цыганкой была — принесла отцу дитя в подоле, а сама – только и видали.

Нужда пришла, не до девок стало. Покумекали братья и порешили, что всего надежней идти на поклон к Федьке Кривому, чтоб, значит, умом поделился. Федька — стрелец бывший. В городе хорошо жил, поборы собирал с коробейников да прочих мелких людишек, в воскресный день всякий раз пьянствовал. Нужные знакомства свел. Как стал царь-батюшка стрельцов к ногтю прижимать да послаблений лишать, заложил Федька красный кафтан да сбежал. После на селе заявился да остепенился – поднакопил добра, а как – то неведомо. Говорили, в лихие люди из стрельцов подался. Так или нет, а денежки у него завсегда водились. Не прост Федька – грамоте где-то выучился. Глядит хитро – а одного глаза нет, в наливайке выбили. Один он на всем селе братьев не боится.

Остался Егор при матери больной, для присмотра, он всегда посердобольнее был, а Данила к Федьке Кривому напросился. Так мол и так, ты человек хваткий, научи, как жить полной чашей, а мы век благодарны будем.

Посмеялся Федька нехорошо, да и сказал, что даром учить дураков нет, а в дело взять можно. Годы уже не те, устал сам бегать, а всех денег не заработаешь.

Обрадовался Данила.

Все, говорит, в лучшем виде исполнять будем.

Кривой и толкует ему, так мол и так, как государь немцев стал привечать, так среди них много всяких понаехало. Люд тамошний веры не нашей, не православной. Обычаи свои у них, да порой такие, что у нас бы враз на вилы подняли. Таковские даже немцы есть, что не таясь колдовством промышляют. Каких только нет – хероманы, остролухи, еретники даже. И колдуют по-иноземному. У нас ведь по-простому: бабка пошепчет, плюнет, ну иголку куда воткнет – и порча делается, а там дело другое. Те люди ученые, каждый не одну, а дюжину бесовских книг прочитал, потому и подход имеют мудреный: ты им подавай яд гадючий, девки непорченой кровь, пальцы покойничьи, веревки с шибеницы и прочее такое, что враз не сыщешь. А сам-то он не добудет: в аптеке или лавке такое не купишь, еще где искать – так он речи нашей толком не разумеет. Люди хваткие с чужим дел вести не будут – стукнут по голове, кошель заберут и кафтан сымут, будь ты хоть сто раз колдун. Так и приходится им через третьи руки тех искать, кто им все для ворожбы добудет. А это ж золотое дно – за палец покойничий полтинник дать могут, а их у покойника два десятка штук.

Видать, и счету Федька обучен недурственно. Прикинул Данила по своему разуменью также, наверное не перечел, а всяко немало выходит.

В деле, говорит, мы с Егором. Что надо По гробам только шарить не хотим – грех это.

Посмеялся Федька Кривой, вроде одним глазом – а насквозь видит. По гробам, говорит, и не надо. А надо – ведьмин корень добыть, адамову голову. Барин один из города, немецкая душа, настой колдовской варить задумал. Никуда ему без ведьмина корня. Полтыщи рублей отсыпать обещал.

Загорелись у Данилы глаза. А разве, говорит, адамову голову не на Ивана Купалу рвать надо

Олухом Кривой Данилу обозвал да щелбана жирного отвесил. На Ивана Купалу, мол, дураки в лес за папоротником бегают, русалкам на поживу да на радость, а для адамовой головы любое время хорошо. Одно главное – чтоб хоть кто недавно удавился.

В селе уже лет пять как не давился никто. Даже мать, хоть до немочи , считай, каждый день грозилась. Федьке оно видней, у него ж глаза нет, и грамоту ведает – сам, считай, колдун, но раз висельника нема, так и корень, стало быть, не сыщещь. Приуныл Данила.

Не вешай нос, Данила, Федька хохочет. Ступай за лог. Три дни как там Ивашку-офеню удавили. Еще висит, чай, горемыка.

Кто, Данила подивился, удавил-то, да за какие-такие дела

Черти, знамо дело. За то, что в пост пряниками торговал.

Смекнул Данила, что дальше спрашивать не надо.
Кивнул – все, мол, понятно. Корень раздобудем. Одному идти боязно, а вдвоем управимся.

Научил его Кривой, как адамову голову копать. Опасное дело. Непременно тот, кто тянет, варежки толстые надеть должен – а не то коснется корня и в корчах помрет.

Покивал Данила, все, мол, ясно. Одно спросить позабыл – а сколь наша с братом доля

Доля ваша немалая — двести целковых. Тебе сотня и брату сотня. Чем не деньги Вы молодые да ладные, с сотней рублей любая девка на селе замуж пойдет. Сто не двести, конечно, на двести полным барином зажить можно, ну да в одного такие дела не делаются.

Про Оксанку тогда Данила подумал. Сто рублей – деньги немалые. Так и у Егора сто рублей – а Егор его малость, да покрасивше, немного, да посильней. Задумался Данила пуще прежнего. А Кривой ухмыляется. Нечего тут стену подпирать, иди да дело делай. Варежки вот возьми.

Вернулся домой Данила. Все брату рассказал, как к Кривому ходил, и про корень, и про двести целковых. Егор до того обрадовался, аж обниматься полез. Матери, говорит, доктора наймем, соседям за присмотр заплатим, сами пойдем в город, в ученье – не годится век баклуши бить. В люди выйдем. Призадумался Данила. Неладно ему такое показалось. Все рассказал — а про варежки не стал.

Идут братья, Данила лампу несет, Егор заступ – он брата покрепче, ему и копать. Каждый свое думает, каждый своему радуется.

Вспомнил тут Егор – брат, говорит, а я от людей знатких слышал, что ведьмин корень порчу навести горазд, если его без премудростей срывают. Данила ободряет – какая порча, ты ж не углан какой, о деньгах подумай да о матери. Свечу самую толстую у попа поставим, за двугривенный – он и отмолит.

И то правда, так подумать.

Светит Данила фонарем, и верно – в петле Ивашка болтается, вороны глаза выклевали. А под ним прямо – адамова голова цветет. Поплевал Егор на руки, подкопал корень со всех сторон, потянул – и взвыл не по-человечески, за глаза схватился, а они кровью текут. Повалился на землю, по всему видать – худо ему, помирает. Не стал Данила глядеть, как брата корчит, что уж жалеть попусту. Да и сердце, чай, не каменное. Натянул варежки, вырвал ведьмин корень и что есть духу обратно – неохота при, считай, двух покойниках в ночи мешкать.

Пришел до первых петухов на условное место, далеко за околицей – а там уж Федька Кривой дожидается, и мешок при нем увесистый.

Молодец ты, говорит Федька, все верно рассудил. По уму. Вот и деньги твои, как есть двести целковых. Все без обмана. Сочти, коль умеешь.

Считать Данила с трудом до восьмерых умел, но дурнем выглядеть кому охота. К тому же перед Федькой Кривым – наставником да благодетелем.

Взял он мешок двумя руками – тяжел мешок, видать, и впрямь без обмана все. Раскрыл – а там внутри галька да щебень гремучий. Больно Даниле сердце кольнуло, от обиды да надежд ложных.

Ножиком в брюхо – и то совсем не так больно оказалось.

Осел Данила на землю, за живот схватился, мешок выронил. Покатились камешки. И слезы у Данилы покатились. Не по брату заплакал – по Оксане, по двум сотням рублей, да и по жизни своей молодой, не без того.

Усмехнулся Федька. Ох и молодец ты, Данила, здорово выручил. Задал мне чаровник немецкий задачку – добудь мне, мол, не в службу, а в дружбу сердце иуды такого, чтоб родную кровь не погнушался пролить.

Никак не можно в грязь лицом перед иноверцем ударить.
А где ж я такого отыщу, в нашем-то селе

Это, чай, не адамова голова, что в купальские дни под каждым кустом цветет.

Источник