Темный хлеб

Все началось с бабушки и дедушки. Поверьте, нет на свете никого более жестокого, чем человеческие существа, в особенности голодные. Я теперь в этом больше всех разбираюсь.

Для начала давайте проясним: я действительно появился на свет благодаря им. Старуха по коробу поскребла, по сусеку помела, набрала муки — немного, правда, но тут уж как получилось. Добавила сметаны, масла, отправила в печь. И вот он я — румяный, ароматный и красивый.

— Положи его на окошечко, пусть остудится, — порекомендовал моей создательнице дедушка. Я и сейчас помню, каким безумным, голодным блеском загорелись его глаза. Благо, хотя бы слюна не капала.

— Ох и славный же обед у нас получился! — с каким-то триумфом добавил он.

Я пока мало что понимал в этом мире, но что-то подсказало мне: они вовсе не собираются делать из меня достойного члена общества, заботиться обо мне, холить и лелеять. Нет, дело обстояло гораздо хуже. Я весь внутренне сжался, приготовился к неминуемой гибели. Пока я грелся в солнечных лучах, бабушка и дедушка ходили где-то рядом, довольно клацая зубами.

Надо бежать, не раздумывая.

— Из последней муки хлебобулочные изделия получаются особенно вкусными, — как назло, прямо надо мной проворковала бабушка. Она отщипнула от меня кусочек и отправила его в рот. Если бы мог, я бы завыл от боли. Я услышал, как сомкнулись челюсти. Бабушке явно понравилось то, что она только что сделала.

Последние сомнения развеялись прочь.
Я попробовал перекатиться, чтобы выпасть во двор — но страх настолько парализовал меня, что я не смог сдвинуться с места. В бесплодных попытках прошли долгие несколько минут, если я правильно чувствую время. Солнце пекло все сильнее, бабушка и дедушка подходили ко мне все чаще. Я ощущал запахи беспощадного голода, исходившие от них. Мой искалеченный румяный бок ныл тупой, отвратительной болью.

Наконец, у меня получилось. Падение на землю оказалось не таким болезненным, как мое недавнее испытание. Главное, чтобы мои истязатели не заметили пропажу. Я молился всем своим хлебобулочным богам о снисхождении.

Но они меня не услышали. Бабка с дедом запричитали, стали охать и ахать. Дед попытался было схватить меня, свесившись из окна, но у меня хватило сообразительности отползти немного подальше, чтобы его руки — жадные, загребущие — до меня не дотянулись. В это время ко мне уже спешила бабушка: отворилась дверь, послышались шаги. Какая же она быстрая, точно зверь!

Времени не было, мне нужно действовать молниеносно. Я мог рассчитывать только на свои силы, какие еще остались, и уповать на то, что окажусь быстрее, чем она. Я покатился, покатился, покатился, набирая скорость. Солнце нещадно пекло, будто в насмешку. Бабушка не отставала. Ее ноги, большие и тяжелые, вот-вот должны были превратить меня в один большой толстый блин. Я не думаю, что она беспокоилась на этот счет — в конце концов, получившийся блин по-прежнему был бы вполне съедобным.

— Стой! Куда! — кричала она.

Я не сдавался. Я катился и катился: мимо жующих сено лошадей, глупых овец, кудахтающих кур, играющих детей. Бабушка стала отставать. И вовремя — я тоже почти что выбился из сил, однако для верности пока не стал останавливаться. Я сделал это только тогда, когда перестал слышать проклятья, которые она кричала.

Свобода! Пусть испуганный, покалеченный, не понимающий, что к чему, но зато живой. Если выбирать между жизнью в преследовании и быстрой, но мучительной смертью, я выберу первое. Я смог, спасся. Я бегу, а после спрячусь где-нибудь в лесу или поле, где меня никто не найдет. Буду избегать людей, пока не зачерствею и не стану ни на что не годным. Попутный ветер дул мне в румяные бока — каждой крошкой, из которой я состоял, я чувствовал приближение чего-то нового.

Думал ли я о том, что, возможно, своим поступком обрекаю стариков на голодную смерть Нет! Возможно, они должны были испечь что-то другое, то, что лишено души. Не меня.

Но куда теперь Что я знаю об окружающем мире Понятно только одно: теперь я сам буду отвечать за свою судьбу.

***
Вечерело. Деревня, в которой я был создан, осталась далеко-далеко позади. Меня окружал темный дремучий лес, полный странных шорохов и непонятных запахов. Я катился осторожно, почти полз — никогда не знаешь, кого встретишь в таком месте.

И тут я увидел его. На моем пути сидел жирный, огромный заяц. Один его глаз смотрел куда-то в сторону, а второй, налитый кровью, — прямо на меня. Левое ухо безвольно висело, а половина правого и вовсе отсутствовала. Шерсть у него была неухоженная, грязная.

— Ух, какой! — сказал мне заяц. — Я тебя съем.

— О, пожалуйста, не ешь меня, косой зайчик, — взмолился я. — Я тебе песенку спою.

И я запел. О том, как ушел от бабушки и от дедушки, как коротка и бессмысленна моя жизнь, о том, сколько всего я не увидел, о том, о чем успел помечтать.

Заяц приближался. От него пахло протухшими овощами. Он улыбнулся, показав передние зубы — острые, как вилы. Он странно хихикал и немного прихрамывал во время ходьбы. Зверь был хорошо воспитан, поэтому дослушал песню до конца, и уже потом схватил меня огромными лапищами и потянул в рот, напоследок сообщив, что у него нет другого выхода.

Он укусил меня.

И тут уже настала пора беспокоиться зайцу. Он закашлялся, глаза его закатились, он тотчас же выпустил меня из лап. Я скривился, упав на землю — боль, снова боль. Мой враг тем временем продолжал кашлять. «Неужели подавился» — подумал я. Если бы я мог похлопать его по спине, чтобы облегчить страдания, то все равно не стал бы этого делать.

Потом, через много дней, я не раз возвращался в памяти к этому эпизоду. Мог ли я сказать, что именно тогда появилась точка невозврата, та тонкая черта, после которой мой мир уже не был прежним Что я изменился Что сделал шаг навстречу темной бездне, которая поглотила мою душу…

Заяц заходился в диком кашле. Несчастный согнулся пополам; лапами он искал хоть что-то, на что можно опереться. Я хладнокровно наблюдал за этим со стороны. Наконец, враг задохнулся и рухнул рядом со мной. Я подкатился поближе, убедился, что он не дышит, обогнул его и продолжил путь, насвистывая свою песенку.

***
Стояла такая красивая ночь! Луна освещала мой путь, ночные птицы где-то вили свои гнезда. Все вокруг — до слез прелестное, наполненное тихим внутренним светом. Я хотел жить как никогда, быть частью этого всего. Лес дарил спокойствие.

А потом дорогу мне преградил он. Злой и суровый волчара внезапно вылез из-за кустов, волоча за собой тяжелый пушистый хвост.

— Куда ты спешишь, сладенький — промолвил он.

Я не нашелся что ответить.

— Я тебя съем! — провозгласил Волк.

С таким шутки плохи. Надо договариваться. Неужели моя судьба — бесконечно спасаться от тех, кто хочет меня съесть

Как и прежде, я решил попробовать откупиться.

— Не ешь меня, серенький! Я тебе песенку спою.

Но волк не хотел слушать песенку. Он вообще не был настроен вести беседы — особенно с едой. Он подошел, распахнул свою огромную пасть…

…а потом застыл в изумлении.

— А это еще что такое — поинтересовался волк и осторожно потрогал меня когтистой лапой. — Откуда у тебя зубы

Оказалось, что за то время, пока я катился от зайца, который меня укусил, я успел отрастить себе зубы — точь-в-точь как у него.

Я раздумывать не стал и воспользовался случаем — кинулся в атаку. Противник, которого подвела минутная растерянность, этого не ожидал. Я подпрыгнул, целясь новыми зубами ему в шею. Удача была на моей стороне. Волк метался и дергался в попытках меня скинуть. Но я вцепился в него, словно в собственную жизнь. Вкус его шерсти даже начал мне нравиться. Она была с привкусом страха и подступающей паники.
Наконец, он выбился из сил.

— Старый стал! Молю, отпусти меня, — запричитал волк.

Я стиснул зубы еще сильнее. Вот-вот я перекушу ему яремную вену.

— Сделаю что хочешь! Только перестань!
«Ну что, серый волчок, ты уже не такой грозный» — думал я.

Изводить волка вовсе не входило в мои планы — достаточно и того, что теперь он знает: я могу за себя постоять. Противник перестал метаться, сел на землю и заскулил. Я бы мог ослабить хватку, а потом совсем разжать зубы, но не стал этого делать — не доверял волку. Скорее всего, серый хочет меня обмануть, чтобы полакомиться моим мягким естеством.

Ну уж нет.

Я решил довести это дело до конца.
Наверное, я никогда в жизни не попаду в какой-нибудь древний город, чья история уходит далеко вглубь веков; не посмотрю на фонтан, который находится на его площади. Не увижу своими глазами, как вода бьет упругой струей ввысь, чтобы потом плавно опуститься на землю. Зато я видел, как брызгала кровь из шеи волка, окрашивая в красный цвет все вокруг — и меня тоже. «Будь ты проклят», — услышал я в его предсмертном хрипе.

Я покатился дальше, оставляя за собой кровавый след.

***
Что за чудеса! Что за новые способности открываются во мне Или, может быть, луна, так ярко освещающая дорогу, теперь моя покровительница Это она дала мне силу Кто я — охотник или добыча Хищник или жертва…

Мои мысли прервал злобный рык. Навстречу мне шел медведь.

— А вот и ужин, — обрадовался он.

«Опять», — подумал я.

Неужели они никогда не успокоятся

В этом лесу давно пора навести новые порядки. Что хорошего выйдет, если каждый так и норовит съесть того, кто случайно тут оказался А как же доброта, взаимопомощь, дружеское участие Можно хотя бы попробовать.

— Хочешь, мишка, я тебе песенку спою

— Я сейчас тебя съем.

Я ухмыльнулся, чувствуя в себе какие-то новые, неизведанные способности. И снова запел свою песенку, только слова в ней были уже совсем другие. Яркими красками в ней играла гордость — это я ушел от стариков, это я одолел волка, это по моей вине погиб заяц. «Неужели, глупый медведь, ты думаешь, что уйдешь от меня» — спросил я после того, как спел.

Мишка огорошено смотрел на меня — не привык, наверное, что его еда заливается соловьем. Я понимал по его взгляду, что он только улучает удобный момент, чтобы броситься на меня и растерзать. Сейчас он старается меня не спугнуть, чтобы я не улизнул. Когда-то давно, возможно, я бы именно так и поступил. Но не теперь.

— Прочь с дороги, а то худо будет! — прокричал я. — И не посмотрю, что косолапый!

Медведь зашелся громким смехом и подошел поближе.

— Экий наглец, — сказал, — смело разговариваешь. Знаешь ли ты, что я — царь леса

— Царь или не царь, мне дела нет, — добросердечно признался я. — Уходи, ну же.

— Нет, я тебя съем, — возразил он и схватил меня. Какая же колючая у него шерсть!

Но что это Тут я внезапно выпустил когти — такие же большие и острые, как у волка. Они покрывали всего меня, защищая, словно панцирь. Они впились в медвежью лапу — тот вскрикнул, попытался было скинуть меня, но у него ничего не вышло, потому что держался я крепко. Второй лапой он трогать меня не стал — видимо, побоялся пораниться.

Долго мишка уговаривал меня слезть, но я понимал: если это случится, и я уберу когти, он сию минуту разорвет меня на кусочки. Не бывать этому.

Медвежья лапа истекала кровью, он горько выл. А потом взял большой камень, да и как ударил по ней, надеясь меня пришибить! Да только он забыл, что я-то все вижу. Я успел тут же откатиться, вобрав когти обратно. Лесной царь орал на все владения. Даже птицы в гнездах встрепенулись и улетели прочь. А медведь, по-прежнему голодный и еще более злой, побрел со своей размозженной лапой восвояси, громко кляня все на свете.

***
Я бы пожал плечами, если бы они у меня были.

Тем временем начало светлеть — я залюбовался первым в своей жизни рассветом. Теперь лес казался гораздо более уютным, чем прежде. Тут и там слышались доселе неведомые мне звуки, новые ароматы — пожухлой травы, освеженной росой, грибов, хвойных деревьев. Сейчас многое из этого воспринималось почему-то совсем не так, как ночью.

Я катился дальше, навстречу новой жизни. Что готовит мне судьба Какие еще испытания уготованы на мою долю Кого я еще встречу Кто следующий захочет меня съесть Или, может, мне стоит действовать на опережение Только так и можно выжить в этом бесчестном, жестоком мире. Что же, я принимаю правила игры.

В стороне, под сосной, сидела красавица-лисица с шикарным хвостом, который она кокетливо распушила. Я залюбовался ее острым носиком и ярко-рыжим окрасом. Зарделся, будто меня только что вытащили из печи. Лиса меня пока не заметила.

«Она — враг», — напомнил я себе. Конечно же, она захочет меня съесть. Я почувствовал, как между волчьих коготков, которые я снова выпустил, прорастает жесткая и колючая, как у медведя, шерсть. И зубы, которыми меня наградил заяц, начали нестерпимо зудеть.

— Лисичка-сестричка! Хочешь, я спою тебе песенку — услышал я свой голос…

Источник